Сергей Рокотов - Конец авантюристки Страница 37

В это время принесли лекарства и чай. Генрих заставил Барбару выпить успокоительные капли, а потом горячего крепкого чаю. Ей стало легче, и она почувствовала, что ужасно хочет спать... Она закрыла глаза, и уже не увидела той страшной красной смеющейся рожи. Она видела что-то изумрудно-зеленое, ковер зеленой травы, по которому бежали навстречу друг дружке она и Вика, совсем маленькая, двух или трехлетняя девочка, бежали босиком и никак не могли добежать, не могли обнять друг дружку. И было тепло, ласково светило солнце, пели птички... А потом все потемнело, и она провалилась в тяжелый крепкий сон...

Когда она проснулась, то почувствовала, что на её плече лежит седая голова Генриха. Он спал, полусидя, полулежа... Моментально почувствовал, что она проснулась и открыл глаза...

- Я видела во сне свою дочь, - тихо сказала Барбара.

- Сколько ей лет? - спросил Генрих, нимало не удивляясь, что у его жены есть дочь.

- Двенадцать, - ответила Барбара.

- Где она?

- В Москве, на Тверской улице, с бабушкой и дедушкой. Это родители моего покойного мужа.

- И ты хочешь повидаться с ней?

- Да. Но это невозможно сделать.

- Возможно. Все возможно, - спокойно возразил Генрих. - Пошли пить кофе, что-то я проголодался за эту ночь. Откуда взялся такой зверский аппетит? - расхохотался Генрих своей ослепительно белозубой улыбкой.

- Ты что, больше ничего меня не хочешь спросить? - не уставала поражаться Барбара. - Например, как мое настоящее имя? Какой я национальности? Я ведь все солгала тебе.

- Я знаю тебя как Барбару, для меня ты Барбара и я буду называть тебя так, даже если твое настоящее имя Маша, Ингрид, Индира или, например, Ревекка. А национальность меня вообще не интересует, это праздный интерес.

- Ты поразительный человек, Генрих, - нежно прикоснулась к его руке Барбара.

Они спустились вниз в гостиную, пили кофе с теплыми булочками, и Генрих глядел на Барбару нежным, полным любви взглядом. На её тонкой шее до сих пор виднелись следы веревки, на которой она пыталась повеситься. Генрих непроизвольно вздрогнул.

- И все же, я хотела тебе рассказать кое-что, - тихо произнесла она.

- А стоит ли?

- Стоит. Я не могу жить, когда между нами пролегает тайна. Твоя безупречная жизнь и мое прошлое. Оно давит меня, тянет в могилу. Я расскажу все, а там суди сам...

И Барбара, свернувшись клубком в кресле, рассказала мужу ту темную страшную историю, произошедшую в девяносто втором и девяносто третьем годах. Генрих слушал внимательно, в его серых глазах трудно было прочитать хоть какую-нибудь реакцию, лишь, когда речь зашла о девушке, убитой вместо нее, он нервно повел плечами и поглядел куда-то в окно, на осенний германский пейзаж.

- Ты меня извини, - произнес он, когда Барбара закончила свой рассказ. - Но я должен сказать, что твоя мать ужасная женщина. И отец тоже... Я не могу не сделать такие выводы...

- А я? Я-то? Главное, что я ужасная женщина, вот что самое страшное, Генрих! Я преступница, из-за меня погибли ни в чем не повинные люди... Я должна быть строго наказана...

- Какая ты преступница? - покачал головой Генрих. - Ты такая же жертва, как и эта девушка. Тобой руководила злая сила... Как в наших волшебных сказках, Гауфа, например...

- Нет, не выгораживай меня! Жизнь - это не сказка! Я тоже участвовала в преступлениях, я знала о планах матери, без подробностей, разумеется, но вопросы-то я задавала - зачем, почему я должна так или иначе поступать? И она в той или иной степени на них отвечала. Когда я шла с Андреем в ресторан, я же подставляла его. А он любил меня...

- Он, прежде всего, любил деньги. И он, и твой муж. А про убитую девушку ты же узнала только после случившегося. Так что не казни себя так сурово, ты и так наказана выше всех человеческих возможностей. Ты разлучена с единственной дочерью, и встретиться с ней вам, действительно, будет довольно сложно. Теперь я это понял.

- Значит, я никогда не увижу свою Вику? - зарыдала Барбара.

- Подумаем. Все это надо хорошенько обдумать и взвесить. Ничего невозможного в этой жизни нет, пока мы живы. Только после нашей смерти мы уже не сможем сделать ничего. А пока есть жизнь, есть и надежда... Все, дорогая, сегодня я целый день проведу с тобой. Я позвоню герру Миллеру, он прекрасный человек и сделает за меня то, что должен сделать я. А я предлагаю сделать пеший тур к базилике святого Кастора. Самое время, я так полагаю. Сегодня очень хороший, солнечный день... Сегодня замечательный день, день покаяния, день откровенности... Мы с тобой должны благодарить этот день, Барбара...

Барбара встала и поцеловала мужа в лоб. А затем пошла одеваться... И оделась во все светлое...

... Стоял теплый сентябрьский день. Они шли под руку по набережной Рейна, дошли до памятнику императору и пошли к церкви. "Какой покой, какое умиротворение вносит в меня этот замечательный человек", - думала Барбара о муже. - "Еще несколько часов назад я была на грани жизни и смерти, а теперь мне хочется жить, я верю, что Бог простит меня, я верю, что встречусь с Викой."

Когда они вошли в базилику, внутри не было ни одного человека. Тишина и покой, лики святых, кротко глядящие на них. Барбара поставила святым свечки и опустилась на колени перед изображением распятого Христа. Долго истово молилась, слезы раскаяния и умиления текли по её бледным щекам. "Прости меня, Господи", - шептала она беспрестанно. - "Дай мне возможность снова увидеть мою доченьку. Дай мне возможность снова обрести счастье и душевный покой".

- Я люблю тебя, - сказала она Генриху, когда они возвращались домой, медленно идя по начинающей желтеть аллее.

- И я тебя, дорогая моя, - крепко сжал её тонкую руку повыше локтя Генрих, облаченный в безукоризненно сидящий на нем костюм кремового цвета, почти такого же, как и длинное платье Барбары.

При воспоминаниях о родителях Барбара чувствовала, как злость и гнев начинают переполнять её душу. Она пыталась отбросить от себя эти черные мысли, мешавшие ей чувствовать себя уверовавшей в божественную справедливость. Но мысли не оставляли её. "Зачем, зачем она меня во все это втянула? Разве счастье в деньгах? И так ведь тех денег хватило бы на всех. Но она хотела, чтобы все досталось только ей, чтобы отец стал мэром, и они бы стали ещё богаче, намного богаче. Они бы получили этот вожделенный первоначальный капитал, о котором все так мечтают. Счастлива ли теперь она? Принесли ли ей счастье эти замешанные на человеческой крови миллионы? Что она собирается делать с этими миллионами?"

Она прижалась к крепкому плечу мужа, словно желая найти у него защиту от этих черных мыслей. Когда он был рядом, ей становилось легче. Но он не мог всегда быть рядом, Господи, ему ведь скоро шестьдесят четыре! А вдруг он умрет? Что будет с ней? Как она будет тогда одинока в этом жутком огромном мире, уважающем только силу, только деньги, только власть?

... Несколько дней Генрих и впрямь ни на шаг не отходил от нее. Они были вместе постоянно. Они вместе завтракали, обедали, ужинали, спали, гуляли. Генрих перепоручил все дела герру Миллеру и занимался только ей. И через несколько дней он почувствовал, что вселил-таки в неё чувство бодрости и уверенности в себе. И решил, что теперь она свободна от черных мыслей.

- Я хочу покататься сегодня на машине, Генрих, можно? - спросила Барбара за завтраком. - Честное слово, со мной все в порядке, я очень хорошо себя чувствую. Мне кажется, что ты можешь вернуться к своим делам, ты и так уделяешь мне так много внимания.

- Я уделяю тебе очень мало внимания, моя дорогая, - возразил Генрих. - Мои дела - это, прежде всего, ты. Я и так много сделал в этой жизни. Я ведь начинал с нуля, тебе трудно сейчас поверить в это. Я тоже мало рассказывал тебе о своей жизни. Там было всякое. Но после войны наша семья оказалась совершенно разорена, и мой бедный отец переменил множество профессий. А я начинал разносчиком газет в четырнадцать лет... Теперь у нас много денег, несколько домов, машины, счета в банках... И у нас нет детей, Барбара. Я смело могу выйти на заслуженный отдых и посвятить свою жизнь самому дорогому, что есть в ней у меня - это тебе. Но... сегодня и впрямь есть дела, которые наш добрый герр Миллер, к сожалению, не может решить без меня. Я поеду на службу. А ты, если хочешь, покатайся на машине по городу, это развлечет тебя. Только не езди далеко и не развивай большой скорости, все же ты ещё до конца не оправилась от того стресса.

- Хорошо, Генрих, - кротко ответила Барбара.

... Белый БМВ мчался по автобану. В салоне играла негромкая музыка. На душе у Барбары было легко и радостно. Она понимала, что сбросила с плеч тяжелый груз, рассказав обо всем случившемся с ней мужу. Она верила, что он поможет ей встретиться с дочерью, она видела рядом с собой надежного крепкого мужчину. Был замечательный солнечный сентябрьский день. И стрелка спидометра приближалась к ста двадцати километрам, Барбара забыла про предупреждения мужа. Увлекшись своими мыслями, вспоминая дочь в не столь уж далекой Москве, она не заметила неожиданно вынырнувший перед ней маленький "Фольксваген-Гольф". Она резко повернула вправо, и белый БМВ грудой металла полетел в кювет. Летел, переворачиваясь, потом ещё и еще... И, наконец, замер, застыл на начинающей желтеть сентябрьской траве...