Полина Дашкова - Эфирное время Страница 38

— Сейчас явятся гости, ваше сиятельство, княгиня Завадская с дочерьми, и я хотела, чтобы его сиятельство выглядел как подобает маленькому джентльмену, — англичанка присела в глубоком почтительном книксене.

— Идите, Мери, — сказала графиня, — вылезай, баловун, — она протянула руку и погладила темные мягкие локоны любимого правнука.

— Баловник, бабушка, а не баловун, — пятилетний Мишель выскочил из-за кресла только тогда, когда за суровой мисс тихо закрылась дверь.

— Так почему же ты не хочешь быть джентльменом, баловник?

— Мне не нравится липкая помада, я не хочу пахнуть цирюльником. И еще, я не люблю, когда приезжает княгиня со своими дочками. Можно, я посижу с тобой, бабушка?

— Маман будет недовольна. Ты должен выйти к гостям. Будут маленькие княжны.

— С ними скучно, — вздохнул Мишель, — они ломаки. Я хочу побыть с тобой, бабушка. Расскажи мне про куриный камень.

— Я рассказывала много раз, ты знаешь эту историю наизусть; Завтра я вызову ювелира, самого лучшего, самого знаменитого в Москве. Он огранит алмаз, сделает из него брошь в виде цветка орхидеи, с тонкими лепестками из платины. На каждом лепестке, как капельки росы, будут сиять прозрачные нежно-голубые топазы, а между лепестками листья, маленькие продолговатые изумруды. Топазы я прикажу огранить кабошоном.

— Что такое кабошон, бабушка?

— При такой огранке кристалл принимает форму гладкой полусферы, без граней, вроде половинки бильярдного шара. Прозрачные камни не принято так обрабатывать, но я хочу, чтобы топазы были похожи на капли росы. Лепестки закрепят подвижно, на тонких стерженьках-пружинках, как в большом бриллиантовом букете ее величества императрицы.

— Бабушка, а алмаз «Павел» не потеряет свою волшебную силу, если его огранят и вставят в брошку? — спросил мальчик таинственным шепотом. — Ты же раньше говорила, что волшебные камни нельзя гранить.

— Разве? Ах, ну да, конечно, однако жаль, что такая красота лежит в шкатулке.

— Ты приколешь эту брошь к платью и пойдешь на бал?

— Нет, мой ангел. Я слишком стара для такой броши.

— Ты подаришь ее маман?

— Нет. Твоя маман слишком легкомысленна.

— Я понял, бабушка, ты хочешь подарить ее кузине Анете.

— Нет. Я не хочу дарить кузине алмаз «Павел», — графиня поджала губы, как обиженный ребенок, — почему я должна непременно дарить кому-то? Пройдет много лет, настанет новый век, двадцатый век, Мишель. Меня уже не будет на свете, ты станешь взрослым мужчиной. Ты женишься.

— На Долли Заславской? Никогда! Она пищит, как мышь, и чуть что, бежит жаловаться княгине, а княгиня шипит, как угли в камине, если брызнешь водой. Я никогда не женюсь, бабушка.

— Кроме Долли, есть много других девиц, какая-нибудь тебе приглянется. Я думаю, ты женишься как раз в первый год двадцатого века. Раньше не надо. В двадцать пять лет в самый раз, уж поверь мне, мой ангел. Не слишком рано, но и не поздно. А теперь слушай меня внимательно, слушай и запоминай, — она приблизила к правнуку свое сморщенное, сильно набеленное лицо и прошептала:

— Это будет счастливый, разумный век. Люди научатся наконец сначала думать и лишь потом что-то делать, а не наоборот, как это происходит сейчас. Бессовестные устыдятся, безжалостные пожалеют ближнего, рука убийцы окаменеет, из уст лгуна вместо, слов будет раздаваться собачий лай.

— Ой, бабушка, значит, наш буфетчик Федор будет только лаять и ничего не сумеет сказать? Он ведь все время врет, что варенье заплесневело, что сыр высох, а холодная телятина заветрилась.

— Мишель, при чем здесь буфетчик? — поморщилась старуха, и с лица ее на бархатную обивку кресла полетела пыль пересохших свинцовых белил. — Буфетчик здесь совершенно ни при чем. Я говорю о двадцатом веке, о том чудесном, разумном XX веке, в котором тебе, мой ангел, предстоит жить. Ты станешь взрослым мужчиной, в твоем благородном сердце вспыхнет любовь, и я надеюсь, что предмет обожания окажется достойным твоего титула и твоего положения в обществе. Ты женишься…

— Бабушка, что такое предмет обожания? — испуганно прошептал Мишель.

— Будь любезен, не перебивай меня. После венчания ты приколешь на платье своей молодой красавицы жены брошь-орхидею. Платиновые тонкие лепестки с топазовыми каплями росы, листья из удлиненных изумрудов, а в центре будет сиять алмаз «Павел». И красавица жена тебя никогда не разлюбит. Вы будете жить долго и счастливо в разумном, милосердном, прогрессивном двадцатом веке.

Лиза приняла душ, закуталась в теплый гостиничный халат и наконец согрелась. Она включила приемник, нашла спокойную классическую музыку, расчесала волосы и не сразу услышала стук в дверь.

Стучали тихо и настойчиво, потом раздался знакомый голос:

— Елизавета Павловна, простите, откройте, пожалуйста, на минутку.

— В чем дело? — громко спросила Лиза.

— Откройте, я не могу кричать, — ответил из-за двери Красавченко.

— Извините, Анатолий Григорьевич, но я уже сплю.

— Я всего на одну минуту, это очень важно. Мне надо кое-что вам передать, а завтра рано утром я улетаю.

«Да что я, в самом деле, боюсь его?» — раздраженно подумала Лиза.

— Хорошо, Анатолий Григорьевич, подождите, я сейчас открою. Она надела джинсы и футболку, прошла босиком по ковру и распахнула дверь.

— Еще раз извините, — Красавченко шагнул в номер, — я возвращался к лифту, заметил на полу вот это, — он протянул ей твердый белый прямоугольник, — я подумал, может, вы обронили, когда бежали к телефону? Может, это вам нужно?

В маленьком коридоре было темно. Лиза поднесла картонку к глазам. Это была визитная карточка антикварной лавки, возможно той, в которой она вчера покупала мужу музыкальную шкатулку.

— Нет, это мне совершенно не нужно. Не стоило беспокоиться. Спасибо и спокойной ночи, Анатолий Григорьевич.

— Но карточку вы обронили? Или кто-то другой?

— Какая разница? Это всего лишь визитка магазина.

— Между прочим, отличная антикварная лавка, — Красавченко взял карточку у нее из рук, — я ведь тоже ходил вчера по торговому центру. У этого антиквара чудный выбор ювелирных украшений. Вас интересуют драгоценности, Лиза?

— Не очень.

— А мне почему-то показалось, что интересуют. У вас красивые сережки. Я давно обратил внимание. Аметист, если не ошибаюсь?

— Бразильский топаз.

— Да что вы! Разрешите-ка взглянуть. — Красавченко стал теснить ее в комнату, где свет был ярче, бесцеремонно прикоснулся к ее уху. — Действительно, голубой бразильский топаз. Очень редкий и ценный камень. Огранка «маркиз». Золото семьсот пятидесятой пробы, удивительно тонкая работа. Антиквариат. Модерн начала века. Жаль, у меня нет лупы. Вы купили их или они достались вам по наследству?

— Анатолий Григорьевич, извините, но мне, честное слово, совсем не хочется обсуждать с вами мои серьги. Шли бы вы к себе в номер.

Однако он уходить не собирался, аккуратно прикрыл дверь. Щелкнул английский замок.

— У меня в номере пусто и скучно, — лицо его растянулось в комически жалобной гримасе. Это выглядело так фальшиво, Что Лизу затошнило.

— Я вас не приглашала в гости. Я очень устала, хочу спать, — она протянула руку, чтобы открыть дверь, но он поймал ее кисть.

— А, вот кольца я раньше не замечал. Это ведь комплект? Голубой топаз — ваш камень? Он соответствует вашему знаку Зодиака? Неужели вы Скорпион? Или ваша прабабушка была Скорпионом? Вы так любите этот комплект, что даже на ночь не снимаете?

— Обычно снимаю, просто сейчас забыла, от усталости. Простите, Анатолий Григорьевич, я действительно очень устала и хочу спать. Не могли бы вы уйти к себе? — Лиза резко выдернула руку, отступила к окну. Красавченко плюхнулся в кресло, вальяжно закинул ногу на ногу.

— Елизавета Павловна, ну вы же взрослая, сдержанная, хорошо воспитанная дама. Что с вами? Откуда такой тон? Разве я вас чем-то обидел? Давайте спокойно посидим, минут пятнадцать, не больше, выпьем что-нибудь, и я сразу уйду. Честное слово.

— Ну ладно, — вздохнула Лиза, — если вы так хотите пообщаться, мы можем спуститься в бар на седьмом этаже. Он открыт круглосуточно.

— Зачем? Все необходимое есть в номерах. Разрешите? — не дожидаясь ответа, Красавченко поднялся с кресла, откинул крышку бара. — Чего вам налить? Коньяк, виски, сухое рейнское вино…

— Я же говорила, что не пью, и вообще, должна заметить, Анатолий Григорьевич, что для дипломата вы ведете себя несколько странно. Бар, между прочим, платный. Коньяк очень дорогой.

— А, вы об этом? Не волнуйтесь, я оплачу ваш счет за пользование баром. Так что же будем пить? Нам с вами непременно надо выпить за удачу. За счастливую звезду, под которой вы родились. Я не сказал вам вчера, когда мы сидели в кондитерской, что квартал красных фонарей не только самое неприличное, но и самое криминальное место в этом городе. Просто не хотел вас пугать, вы и так слишком перенервничали. Между прочим, не зря. Вас могли запросто ограбить, отнять сумку, вырвать из ушей ваши чудесные сережки. Если бы я случайно не оказался рядом, все могло бы кончиться очень печально. И вот, вместо того чтобы поблагодарить, вы меня обижаете, шарахаетесь от меня, как от чумы.