Владимир Кашин - Чужое оружие (Справедливость - мое ремесло - 4) Страница 38

Была благодарна Чепикову за его любовь, понимала, что чувства его не от жалости, а настоящие. Вспомнились первые дни их семейной жизни - как Иван носил ей цветы в больницу, как любил разговаривать с ней, как берег, не разрешал делать тяжелую работу.

Мария встала, осторожно подняла руку Ивана, которая снова упала на пол, уложила ее удобнее на диван.

Чепиков повернулся, что-то пробормотал. Ей даже показалось, что он улыбнулся, - наверное, снился хороший сон.

Мария подумала, что судьба и обошла ее, и приголубила: и калекой сделала, и замуж за хорошего человека отдала. Тогда она считала, что ей посчастливилось: хоть и не за молодого пошла, но достался человек, который ее любит и которого она полюбила. Сколько жила с ним, ни разу не укорил хромотой, стала даже забывать о своей беде... Может, и сама виновата, что быстро миновали в их жизни светлые дни.

Мария опустилась на диван у ног мужа, продолжая перебирать в памяти свою жизнь и стараясь понять, с чего повелись нелады в семье.

Шаг за шагом припоминала: мертвый ребенок, врачи, утраченные надежды и наново обретенная вера.

Эту веру дал ей брат во Христе Петро. Научил молиться, открыл ей глаза и душу для бога. Брат Петро пожелал очистить от зла и душу Ивана, но тот отказался от благодати.

Марии вспомнилось, как она приносила домой разные книжечки, которые давал ей брат Петро. Но муж не только не хотел читать, но и смеялся над ними, и выбрасывал вон. И пошли ссоры.

Долго не верилось, что они становятся чужими. Еще надеялась, что стычки мужа с ней и с матерью, враждебность Ивана к брату Петру, весь тот ужас, среди которого жила, - тяжелый сон. Так больше всего казалось ей по утрам, когда после ночного забытья не сразу приходила в себя. Но потом она словно просыпалась вторично, и это возвращение к действительности было тяжелее обычной физической слабости не отдохнувшего за ночь тела...

В чем ее вина, что так у них вышло с Иваном? Нет ее вины, и отречется она от скотской близости, будет жить с ним теперь названой сестрой, а не женой.

Мария глянула на сундук в углу комнаты и помрачнела. Словно желая проверить, не приснилась ли ей вся эта история с пистолетом, она подошла, подняла крышку. Пальцы натолкнулись на холодный металл. Мария тут же отдернула руку и опустила крышку.

Что ей делать теперь? Куда девать эту страшную вещь? Отнести брату Петру? Выбросить? Прятать от мужа и всех людей?

Не зная, на что решиться, Мария тяжело вздохнула и, опустившись на стул возле швейной машинки, скрестив на коленях руки, тихо заплакала... Это были слезы беспомощности, но они облегчали душу - лились легко и обильно, без боли...

V

На этот раз Коваль решил допросить Чепикова в камере. Спустился в комнату дежурного райотдела, откуда вела окованная железом дверь с небольшим зарешеченным окошком в две изолированные камеры. В одной уже больше недели пребывал Иван Чепиков, в другой находилась Ганна Кульбачка. Мелких нарушителей общественного порядка, задержанных во время патрулирования на улицах райцентра, теперь отправляли к дежурному, где, сидя за барьером, они все время были на виду.

Дежурный доложил, что подследственный всю ночь не спал, метался по камере, стучал в дверь, но ничего не просил.

...Перебирая в памяти прошлое, Чепиков впервые начал понимать то, что раньше казалось ему необъяснимым. Его всегда удивляло, почему Лагута, втянув в свои сети Марию, пытается стать еще и наставником ее мужа. Если влюбился, то зачем он ему нужен? С какой стати так упрямо обхаживает его, так покорно терпит его выходки, сдерживая и успокаивая ласковыми, елейными словами?

Только ли огород был тому причиной? Одно время он даже хотел вернуть его Степаниде.

А не потому ли Лагута обхаживает его, что он, Иван, был в Вербивке во время боев и люди, тогда еще жившие здесь, рассказывали ему о темных делах этого божьего человека?

Чепиков вслушивался в звонкую тишину камеры, и его вдруг осенило: Лагута просто боялся его! И не Маруся нужна была ему, а прежде всего - он, Иван Чепиков, бывший фронтовик, который и во время войны мог покарать своей рукой, и теперь может разоблачить и поставить его перед лицом закона. Именно поэтому пресвитер и хотел сделать его братом во Христе и послушным рабом.

Кривая улыбка скользнула на тонких губах Чепикова. Страшиться-то Лагуте было нечего. Ведь у него нет никаких прямых доказательств преступлений соседа, мог разве что пересказать слухи. Кто же все-таки свершил суд над ним? И почему вместе с Лагутой погибла Маруся?

Возвращаясь к этим мыслям, Чепиков без конца спрашивал себя: "Неужели в милиции никто не понимает истинной правды - ни Литвин, ни Бреус, ни даже Коваль?"

В его распаленном мозгу вспыхнула новая догадка: а не "Христовы ли братья" все это сделали?! Покарали его за то, что боролся за Марусю и не принял их лжи?.. Но почему тогда подняли руку и на своего "брата во Христе"? И как попал к ним пистолет? Уж не Маруся ли сама отнесла?

От этого подозрения стало так больно, что он вскочил с нар и принялся стучать кулаком в дверь.

Когда на шум прибежал помощник дежурного, Чепиков уже сидел, закрыв глаза, обхватив руками опущенную голову. Он ничего не говорил, только постанывал, и сержант, пожав плечами, снова запер дверь.

...Войдя сейчас в камеру, подполковник Коваль одним взглядом охватил и серые стены, и толстую решетку на высоком окошке, и стол с табуретом, наглухо прикрепленные к полу, и бледное лицо заключенного.

Чепиков встретил Коваля тяжелым и, как показалось ему, испуганным взглядом. До сих пор глаза подозреваемого наполнялись только отчужденностью и тоской.

"Чего же он стал бояться? - подумал Коваль. - Наказания? Так ведь следствие и суд еще впереди..."

Дмитрий Иванович предположил, что Чепиков лишь спустя время осмыслил случившееся. Сразу после ареста он был вне себя и только позже, словно оглянувшись и ужаснувшись, решился на самоубийство.

- Ну, вот что, Чепиков, - произнес Коваль, опускаясь на табурет и жестом разрешая дежурному идти. - Время милицейского дознания ограничено. Но я хочу еще раз побеседовать с вами. - Всматриваясь в лицо Чепикова, он добавил: - Собранных доказательств достаточно, чтобы обвинить вас в совершении преступления. Но если вы считаете себя невиновным, помогите мне, дайте возможность в этом убедиться...

Слова подполковника звучали искренне, и Чепикова внезапно охватило чувство благодарности. У майора Литвина, да, впрочем, и у остальных сотрудников райотдела задержанный симпатии, конечно, не вызывал. Особенно после попытки покончить с собой. И, наверное, только Коваля отчаянный шаг Чепикова заставил еще внимательнее присмотреться к подозреваемому...

Но чем он, Чепиков, может помочь? Не смеется ли подполковник над ним?

Чепиков осмотрелся, словно еще раз хотел убедиться, что находится в камере, из которой уже ушло солнце, оставив после себя лишь мрачный серый камень.

- Ответьте еще на несколько вопросов, Иван Тимофеевич, - продолжал Коваль. - Только правдиво и точно.

- Я уже все сказал... Я устал... А вы вцепились в меня и настоящего убийцу не ищете, - с горечью ответил Чепиков.

- Какой был интервал между выстрелами? - спросил подполковник.

- Интервал? Время, что ли?

Чепиков наморщил лоб. Ну вот, им нужны еще такие пустяковины.

- Вроде бы один за другим.

- А точнее? - с легкой настойчивостью сказал Коваль.

- Ну, может, полминуты, не знаю... На второй выстрел я уже выбежал из хаты. А первый меня только разбудил. Но я сразу вскочил... - Вновь переживая ту страшную ночь, Чепиков взмахнул рукой. - Ах, какое это имеет значение! - Он зло уставился на Коваля. - Ни к чему эти расспросы. Я уже сто раз одно и то же повторяю... Если у вас все уже доказано... - Чепиков закрыл лицо руками.

- Но всей правды вы не говорите, Иван Тимофеевич. А она необходима нам, - буркнул Коваль. - Вам, кстати, больше всех.

Пальцы Чепикова задергались; казалось, его опять начинала бить дрожь, как во время прошлого допроса.

- У Лагуты было оружие?

Чепиков оторвал руки от лица.

- Не знаю! Не видел, не знаю! - В голосе его прозвучали истерические нотки.

- Успокойтесь! - строго произнес Коваль. - Скажите, Лагута мог найти ваш пистолет? Вспомните, где вы его потеряли?

- Что Лагута? Зачем мне ваш Лагута?! Вы скажите, кто убил Марусю? Чепиков снова сжал ладонями виски. - У нее врагов не было. Никому она зла не сделала. Я все это время думаю - кто?! Почему? Я здесь у вас с ума сойду!.. - Чепиков снова оглянулся на стены и, казалось, без всякой последовательности, не ответив на вопрос Коваля, продолжал: - Я каждый день понемногу терял ее. Она уходила от меня, как уходит вода меж пальцев. Я знал, что все это плохо кончится, но не мог ничего поделать. Где вам понять это...

Из-за волнения Чепиков начал заикаться.

Коваль не перебивал. Нервная дрожь Чепикова - не страх преступника перед неизбежным наказанием, такое в своей жизни он наблюдал частенько, а боль глубоко страдающего человека. И это было понятно, особенно если он сам в порыве ревности, в отчаянии выстрелил в жену.