Джон Гришем - Золотой дождь Страница 38

Уже стемнело, когда я паркуюсь на Гринуэй-плаза. Большая часть машин исчезла. Клуб «Амбра», через улицу, ярко освещен и уже привлек, как обычно, множество пикапов и взятых напрокат автомобилей. На крыше клуба крутится неоновое колесо и освещает окрестности.

В Мемфисе плотский бизнес процветает бурно, что трудно объяснить. Мемфис — очень консервативный город со множеством церквей. Те, кто хочет получить здесь вотум доверия, должны с готовностью подчиниться строгим моральным принципам поведения, чтобы избиратели их соответствующим образом вознаградили, и я вообразить не могу, чтобы избрали кандидата, проявляющего уступчивость к развлечениям подобного рода.

Я наблюдаю за тем, как из битком набитого автомобиля выгружаются поклонники плотского бизнеса и, шатаясь, входят в «Амбру». Это американец с четырьмя дружками-японцами. Они, несомненно, желают завершить день, полный деловых игр, несколькими стаканчиками спиртного и удовольствием от созерцания силиконовых прелестей по последней американской моде.

Уже играет громкая музыка. Места для парковки быстро заполняются.

Я быстро подхожу к входной двери и отпираю ее. Кабинеты пусты. Черт возьми, они, наверное, все сбежали напротив.

Сегодня днем я отчетливо понял, что фирма Дж. Лаймена Стоуна не место для трудоголиков.

Все двери прикрыты и, полагаю, заперты. Никто здесь не верит никому. И я тоже запру свой кабинет.

Я пробуду здесь пару часов. Необходимо позвонить Букеру и сообщить обо всех моих недавних приключениях. Мы с ним частенько пренебрегали подготовкой к экзаменам на звание адвоката. Три года имели возможность валять дурака и подначивать друг друга на разные проделки. И поэтому экзамен страшит меня как встреча с расстрельным взводом.

Глава 16

Я пережил эту ночь без ареста, но и, можно сказать, без сна. В какой-то момент, между пятью и шестью, я подчиняюсь бешеному темпу рваных мыслей, проносящихся в голове, и вылезаю из постели. За последние сорок восемь часов я не спал и четырех.

У меня записан телефонный номер, и за пять минут до шести я нажимаю кнопки с цифрами. И подкрепляю силы второй чашкой кофе. Звонок раздается десять раз, прежде чем сонный голос отвечает:

— Алло.

— Пожалуйста, Барри Ланкастера, — говорю я.

— Слушаю.

— Барри, это Руди Бейлор.

Он откашливается, и я мысленно вижу, как он неуклюже поднимается с постели.

— В чем дело? — спрашивает он уже гораздо резче.

— Извините, что звоню вам так рано, но мне просто надо сообщить вам пару новостей.

— Что такое?

— А то, что Блейки вчера начали дело против «Дара жизни». Я вам вышлю копию заявления, как только вы, ребята, соорудите себе новый офис. Они также подписали отказ от ваших услуг, контракт с вами разорван, и вам нет необходимости беспокоиться о них дальше.

— А каким образом вы сумели подать дело в суд?

— Это вас совершенно не касается.

— Черта с два не касается!..

— Я вам вышлю копию нашего искового заявления, и вы все поймете. Вы же такой умный. У вас уже есть новый адрес или все еще пользуетесь старым?

— Наш почтовый ящик не пострадал.

— Хорошо. И как бы то ни было, я буду весьма признателен, если вы не станете связывать мое имя с поджогом. Я к этому не имел никакого отношения. Однако, если вы будете упорствовать и обвинять меня, придется подать в суд на тебя, лживая ты задница.

— Ох, как страшно!

— Да, наверное. А сейчас перестань трепать мое имя направо и налево. — И вешаю трубку, не ожидая ответа.

Я смотрю пять минут на телефон, но он не звонит. Ну и трус.

Мне совершенно не терпится посмотреть, как обыгрывается пожар в утренней газете, поэтому я принимаю душ, одеваюсь и под покровом темноты быстро улепетываю из дома. Движение на пути к аэропорту не сильное, я еду на Гринуэй-плаза, где уже начинаю ощущать себя вполне как дома. Я паркуюсь на том же самом месте, что семь часов назад. В клубе «Амбра» темно и тихо, стоянка усеяна отбросами и пивными банками.

Небольшое крыло рядом с той частью здания, где помещается, как я предполагаю, вся наша юридическая фирма, арендуется толстой немкой Труди, которая здесь открыла дешевую кофейню. Я познакомился с ней вчера вечером, когда зашел, чтобы перехватить сандвич. Она тогда сказала, что уже с шести утра продает кофе и пончики.

Она заваривает кофе, когда я вхожу. Мы с минуту болтаем, пока она поджаривает мне тост и наливает кофе. За маленькими столиками уже сгрудилось с десяток человек, и Труди волнуется. Человек, приносящий из пекарни пончики, опаздывает, и самые ранние покупатели их не получат.

Я беру газету и сажусь за столик у окна так, чтобы на него падал свет восходящего солнца. На первой странице, где печатаются новости со всех концов страны, снимок фирмы Лейка, объятой пламенем. Небольшая статья знакомит с историей здания, сообщает, что оно совершенно уничтожено огнем и что сам мистер Лейк оценивает убытки в три миллиона долларов. Обновление и перестройка склада длились пять лет, во что вложили всю душу. Репортер цитирует слова Лейка: «Я потрясен и тоже уничтожен».

Поплачь, поплачь, старичок. Я быстро проглядываю статейку, но не вижу, чтобы упоминалось слово «поджог». Затем внимательно ее прочитываю. Полиция хранит молчание: дело еще расследуется и слишком рано высказывать какие-то соображения. Пока комментариев нет. Обычная полицейская отговорка.

Я, конечно, не ждал, что будет упомянуто мое имя как возможного подозреваемого, однако чувствую облегчение.

И вот я сижу в своем кабинете, создаю видимость усердия и размышляю, каким же это образом я заработаю тысячу долларов на гонорарах в следующие тридцать дней, когда шумно вторгается Брюзер. Он кидает мне на стол листок. Я подхватываю на лету.

— Копия полицейского рапорта, — ворчит он, уже направляясь к двери.

— Обо мне? — спрашиваю я в ужасе.

— Да нет же, черт возьми! Это сообщение об аварии. На углу Эйрвейз и Шелби произошло автомобильное столкновение, и машина разбита. Это в двух кварталах отсюда. Может, пьяный шофер виноват. Такое впечатление, что он ехал на красный свет. — Брюзер замолкает и внимательно смотрит на меня.

— Разве мы представляем одну из…

— Еще нет! Но вот в этом и заключается твоя задача. Возьмись за дело, проверь, как все случилось. Подпиши договор на расследование. Займись досконально. Кажется, дело пахнет серьезными телесными повреждениями.

Я совершенно растерян, но он оставляет меня в этом состоянии, хлопая дверью, и я слышу, как он, ворча, идет дальше по коридору.

Полицейский рапорт содержит имена водителей, пассажиров, адреса, телефоны, сообщения, что с машинами и какие травмы получили люди, и показания свидетелей происшествия.

Здесь есть схема-план, представляющая, как, по мнению полицейского, все случилось, и другой набросок, демонстрирующий состояние, в котором он нашел машины после аварии. Оба водителя пострадали и отправлены в больницу, и тот, кто ехал на красный свет, был, очевидно, пьян.

Интересный документ, но что мне с ним делать? Авария произошла десять минут одиннадцатого вчера вечером, но Брюзер уже каким-то образом сумел первым наложить на справки свои цепкие руки сегодня утром. Я опять читаю рапорт и затем долго смотрю на него в задумчивости.

Стук в дверь извлекает меня из недоуменного, растерянного состояния.

— Войдите, — говорю я.

Дверь тихонько скрипит, и тощий низенький человечек просовывает голову в щель.

— Руди? — произносит он тихим, нервным голосом.

— Да, входите.

Он проскальзывает в едва приотворенную дверь и словно прокрадывается к стулу напротив.

— Я — Дек Шиффлет. — Он садится, не потрудившись поздороваться или улыбнуться. — Брюзер сказал, что у вас на руках дело, о котором вы хотели посоветоваться. — Он оглядывается через плечо, словно кто-то вошел следом и теперь подслушивает наш разговор.

— Приятно познакомиться, — говорю я.

Трудно сказать, сколько Деку лет, сорок, но, может быть, и пятьдесят. У него совсем мало волос, оставшиеся пряди он сильно помадит и расчесывает так, что они лежат поперек большой лысины. Клочки волос над ушами жидкие и почти седые.

У него большие очки в металлической оправе с толстыми и очень грязными стеклами. Трудно сказать, то ли у него большая голова, то ли туловище чересчур маленькое, но они явно друг другу не соответствуют. Лоб у него как бы разделяется на две круглые половины, соединенные в центре глубокой морщиной, которая затем резко опускается к носу.

Бедняга Дек один из самых некрасивых мужчин, которых я когда-либо видел. Лицо хранит шрамы юношеских угрей.

Подбородка практически нет. При разговоре нос у него морщится, губа задирается, так что видны четыре больших верхних зуба, все одинаковой величины.