Елена Арсеньева - Помоги другим умереть Страница 38

Олег небось успел тихонько позвонить домой, предупредить жену, что задерживается «на задании» или где-нибудь там еще. «Не волнуйтесь, тетя, дядя на работе, а не с кем-нибудь в кино!» А, ладно! Она постаралась не пропускать в сознание разлагающие, язвящие мысли и вышла из ванной с самым счастливым видом. Прежде всего потому, что была воистину счастлива.

На столе дымились сосиски и сахарно розовели небрежно разломанные огромные помидоры.

– Ешь давай, – проворчал Олег с набитым ртом. – А на ужин еще чего-нибудь купим. Я понимаю, тебе надоело, но уж не взыщи, больше нет ничего.

Да, эти сосиски и помидоры они ели всю ночь, потому что приступы страсти перемежались приступами лютого голода, особенно у Жени. Еще хорошо, что в холодильнике был немалый запас этого добра. Вот именно – был.

– Ну, я готова, – отложила она вилку. – Пошли?

Олег не шелохнулся – глядел на нее.

– С ума сойти, – пробормотал наконец. – У меня еще ночью возникло подозрение, что в эти сосиски что-то подмешано. Или в помидоры впрыснуто. Я вот именно что готов. Если б не панический страх перед Грушиным, который с десяти вечера начнет обрывать телефон, я б тебя сейчас…

Он быстро, жадно поцеловал Женю, постоял минутку, тепло дыша ей в волосы, а она слушала, как колотится его сердце. Или собственная кровь клокотала?

«Пусть хоть так, – тихо молилась Женя, прильнув щекой к его груди. – Пусть будет как будет! Все равно ненадолго. Два-три дня – и все. А потом я уеду, мы больше никогда не увидимся, никто ни о чем не узнает».

Она не ожидала, что мысль о неизбежной разлуке причинит такую боль. Загнала ее поглубже, будто занозу в рану, и прошептала:

– Пошли, ну пошли.

И они пошли.

Вернее, поехали. Дом журналиста, сказал Олег, находится не очень далеко, однако, по признанию того же Олега, у него ноги подкашивались. Женя испытывала те же ощущения, поэтому никак не возражала против поездки.

Чтобы занять себя, не позволить беспрестанно бултыхаться в сладком сиропе воспоминаний, постаралась вызвать в памяти карающий образ Командора-Грушина и спросила:

– Ты эту Алину Чегодаеву хорошо знаешь?

– Так, здрасьте – до свиданья. Один раз она умудрилась на корню загубить дело, над которым я работал. Строила из себя неистовую репортерку-правозащитницу. Ненавижу таких стервоз! Конечно, как фотограф она очень талантлива, но писать не умеет, а главное – этакая ненавистница всех подряд. И какая-то вся немытая, табачищем пропахшая.

– Да ты что? – изумилась Женя. – Я видела ее студенческое фото – там она просто девочка с рекламного плаката!

– Не обольщайся, – усмехнулся Олег. – У нее тощее личико, жидкие волосенки, куриная грудь. Извини, конечно, тебе, наверное, ужасно, что я так отзываюсь о женщине, но это и не женщина вовсе. Фурия фуриозо! Думаю, в том, что ей лучше всего удаются фотографии именно молний, психоаналитик мог бы много чего усмотреть!

– Молний? – Женя даже отпрянула. – Ты это серьезно?

– А вот сейчас сама увидишь.

«Тойота» остановилась перед двухэтажным кирпичным особнячком, притулившимся на косогоре. Впрочем, Грушин оказался совершенно прав: в Хабаровске все улицы, кроме трех главных, – косогоры, и эта, улица Запарина, не была исключением.

Табличка «Хабаровское отделение Российского Союза журналистов» выглядела довольно убого в соседстве с десятком вывесок всяких ООО, АО, ЗАО и ТОО.

Олег не без усилия сдвинул с места огромную дверь, потом другую такую же. Вошли в просторный полутемный вестибюль. Несмотря на изобилие «жильцов», в здании царила тишина, и Женя со стыдом вспомнила, что на дворе шестой час. Все добрые люди уже закончили работу, а она свою еще не начинала!

– Минуточку! – воскликнул Олег. – Это еще что?!

Он возмущенно глядел на табличку, которая покачивалась на веревке, протянутой поперек коридора, и гласила: «Выставка закрыта».

– Опоздали, – с ужасом выдохнула Женя. – Грушин убьет.

– Ты что – опоздали! Да после пяти тут самый народ должен быть! Наверное, нарочно закрылись пораньше и квасят потихоньку, обмывалку вернисажу устроили. Прорвемся!

Он высоко занес длинную ногу, перемахнул заградительное сооружение и сделал Жене знак следовать за ним.

Фотографии были развешаны уже вдоль лестницы, но Олег не дал Жене полюбоваться на таежные пейзажи, звериные ужимки и пляски аборигенов, что составляло основу сюжетов, а сразу потащил к десятку-двум огромных, формата А1, снимков, развешанных в самом выгодном месте зала.

Это были портреты молний. Никакое другое слово для них просто не годилось: именно портреты неких живых существ – страдающих, торжествующих, проклинающих, карающих. Они застыли в причудливых позах посреди небес, однако даже в их вынужденной неподвижности чувствовалась скрытая пульсация жизни. Чудилось, это не изображения, а сами молнии – живые, но застывшие на миг.

Некоторые фотографии могли быть названы уникальными, и оставалось лишь диву даваться, как Алина умудрилась поймать эти мгновения.

Например, там была фотография мальчишек-футболистов, отпрянувших от «мяча», которым вдруг пожелала стать шаровая молния.

Был снимок самолета, вставшего дыбом перед чащобой зарниц, вдруг возникших на его пути.

Самое поразительное впечатление производила фотография человека, бегущего под дождем к машине. Это был, строго говоря, бег мертвеца, потому что в темя ему уже уткнулся карающий перст молнии.

– Может быть, монтаж? – шепнула Женя, не в силах оторвать глаз от жутких кадров.

– Бог его знает, – тоже почему-то шепотом ответил Олег. – Алина клянется, что видела все это своими глазами. Она буквально не расстается с фотоаппаратом, особенно в грозу. А если та разразится ночью, не уходит с балкона до тех пор, пока не снимет каждую молнию.

Да, Женя обратила внимание, что на нескольких фотографиях повторяется один и тот же пейзаж: плоский берег, река, размытые силуэты дальних сопок.

– Алина, как бы я к ней ни относился, настоящий профессионал, а по большому счету – жрица молний. Она, кстати, из тех счастливцев, которым удалось заснять «красных призраков» и «синие струи». Для этого надо было подняться на самолете самое малое на девяносто кэмэ. Вот, видишь?

«Синие струи» являли собой сказочно красивое зрелище, подобное северному сиянию самых разных оттенков синего и фиолетового цветов. А описать «красные призраки» одним словом было невозможно. НЛО, деревья, человеческие фигуры, резвящиеся меж облаков.

– В древности их называли «огненными элементалями» – духами небесного пламени, – тихо молвил Олег. – Да, она не просто профессионал – она из посвященных. Молнии считают ее своей, оттого и открываются так… почти бесстыдно. Ну ладно, пошли дальше. Вон кабинет секретаря Союза. По-моему, там наличествует типичный Петр Петрович Наливайко, он же Михал Михалыч Квасов.

Женя с трудом оторвалась от фотографий, но не переставала оглядываться.

Да… Похоже, тот старый спектакль оказался для его участников событием куда более роковым, чем могла себе представить даже Аделаида-Глюкиада! Ее душой вдруг овладела странная жалость к этой неведомой Алине. Чего ищет она в жадной, исступленной охоте за молниями? Только ли эффектных кадров, которые приносят деньги и славу? Жене приходилось читать о поразительных случаях, когда человек, в которого ударяла молния, не умирал, а обретал некие необычайные свойства. Старику, давно ослепшему и оглохшему, молния вернула зрение и слух. Женщина после удара небесным огнем стала ясновидящей и теперь точно может указывать на карте местонахождение давно пропавших людей. С другой женщиной произошел типичный случай реинкарнации: она возомнила себя королевой древних кельтов и, забыв современный английский, разговаривает только на кельтском, которого, разумеется, не могла знать прежде. Еще какой-то человек сделался воистину сексуальным гигантом, начал даже подумывать о переезде на Восток, принятии мусульманства, чтобы обзавестись на законных основаниях гаремом и дать выход своей небывалой энергии.

Алина ловит молнии, в этом Женя не сомневалась. Ищет не созерцания их, но встречи с ними.

Почему? Чего ждет от этого свидания, которое может оказаться роковым?

Может быть, искупления ищет ее душа? Невероятной встречи с давным-давно умершим, которого она сама толкнула в объятия смерти? Или та старая история уже забыта ею и не осталось ничего, кроме вечно неудовлетворенного тщеславия, непременного свойства и истинного художника, и обычного честолюбца?

Из-за двери, к которой они крадучись приблизились, доносились приглушенные голоса и – Олег не ошибся! – звон стекла.

– Я же говорил! – усмехнулся он и осторожно, словно опасаясь спугнуть добычу, потянул на себя дверь. Открыл ее почти наполовину, но люди, собравшиеся в кабинете, его не замечали.

Женя изловчилась и, потеснив Олега, тоже заглянула внутрь.