Владимир Кайяк - Следы ведут в прошлое Страница 38

— Да.

— И она не ревнует вас к вашей работе? Не упрекает за то, что вы не проводите все время на скамеечке у ее ног?

— Что вы?! Моя Агия сама работает. Но... Конечно же, она боится и сердится, если я надолго пропадаю и не даю о себе знать.

Мы обошли место, где любовались закатом участники пикника.

На обратном пути в Калниене я опять задумался об Айе: она говорит, что у меня отвратительная работа. Интересно, что бы получилось, если бы никто не пожелал ею заниматься. Вместе с тем я должен был признаться, что моя работа мне нравилась.

Если бы Айя только беспокоилась за меня и боялась, что я рискую жизнью. Если бы только это! Но ведь не только. Ей казалось, что я становлюсь скептиком, циником. И даже сухарем. Откуда она это взяла?

19

Я принялся анализировать показания мужчин, купавшихся двадцать шестого июня с Заром. Это были: заместитель председателя исполкома Букбардис; директор универмага Цинтинь; начальник конторы связи Нагла; главный инженер фруктово-консервной фабрики Сауле; председатель комитета народного контроля Спрогис; главный бухгалтер фабрики Вецвагар; литсотрудник районной газеты Брексис. В списке фигурировал также Зар, поскольку все, о чем он разговаривал с каждым из этих людей незадолго до гибели, было запротоколировано.

Инженер Сауле и бухгалтер Вецвагар, судя по протоколу, показали, что Зар, услышав неприятные новости, помрачнел, хотя и старался скрыть это. Очевидно, покойный был хорошим актером — из остальных мужчин никто не заметил перемен в его настроении. Под каким предлогом Зар оставил их и удалился? Сказал, что вернется к месту привала, чтобы подготовиться к отъезду. Хотя никто не мог в толк взять, что там готовиться? Как раз в эту минуту начальник узла связи Нагла рассказывал смешную историю и привлек к себе всеобщее внимание; когда Зар уходил, никто не предчувствовал беды.

Трудно было вообразить, на кого из этих людей могло бы пасть подозрение. Насколько известно, все они были в дружеских отношениях с Заром и были искренне огорчены его смертью. И все же необходимо допросить их вторично.

В первую очередь я вызвал Сауле и Вецвагара. Ничего нового, отличающегося от прежних показаний, они мне не сказали. Усилилось лишь впечатление, что в финансовых делах фабрики до назначения Зара директором были непорядки.

Отпустив их, я задумался: или я безнадежный профан по части психологии, или же внешность и поведение этих людей действительно не позволяют предположить, что они способны на преступление... Низенький, очкастый и большеглазый главбух, педантично пытавшийся вспомнить каждое слово, которое он в тот день сказал Зару или услышал от него, явно расстроенный тем, что не может помочь мне своими показаниями, еще больше тем, что не сумел двадцать шестого июля сообщить директору плохие известия в более мягкой форме? Главбух скорее напоминал опечаленного, испуганного кролика, чем закоренелого преступника. Он показался мне сентиментальным, вопреки ходячему мнению, что бухгалтеры черствые люди: при упоминании о трагической гибели директора у Вецвагара подозрительно запотевали стекла очков, причем я мог поклясться, что он не только не разыгрывал сожаление, а скорее наоборот, вовсю старался скрыть его от меня.

Или тот же Сауле, лысый толстяк Сауле, с которым я был знаком раньше. Уравновешенный, добродушнейший человек. Я слышал, что его никак не могли уговорить вступить в общество охотников: он уверял, что охота не спорт, а просто варварство, недостойное человека, и нечего над этим смеяться — Лев Толстой был того же мнения.

Нет! Эти двое не способны на изощренное притворство.

После работы, выйдя на улицу, я сказал Лапсиню:

— Помните шофера Лусте и его зрительную память? Помните, вы говорили, что человек путем тренировки может развить в себе любые способности, а не только мышцы. Известно ли вам что-либо о методах подобной тренировки?

— Конечно же, я еще тогда хотел вам рассказать, у нас в милицейской школе ребята как раз занимались этим. И не безрезультатно!

Он стал рассказывать, как его друзья это делали. Сравнительно просто: раскладывали на столе различные предметы, смотрели на них, затем рассказывали, что видели. Предметов клали все больше, а время на осмотр сокращалось. В конце концов человек с одного взгляда мог подробно описать увиденное.

— Да, да, — убеждал Лапсинь, — это чертовски интересно, хотя и трудно. Особенно если предметы необычные, не из тех, которые мы видим каждый день. Скажем, целый ворох предметов искусства различных стилей, всевозможных божков, безделушек и сосудиков неизвестного названия, какие я видел в квартире Зара...

— Когда же вы там побывали?

— Вместе с Бредисом, перед самым нападением на него. Мы ездили к вдове Зара.

— Перед нападением? В первый раз слышу! Что же вы там искали?

— Бредис сказал, что надо вовремя предупредить вдову, чтобы она ничего не трогала в комнате покойного мужа.

— Ого! Это же очень важно, Лапсинь! Почему вы мне сразу не рассказали?

— Я думал, вы знаете.

— Нет, не знал. Расскажите все по порядку!

— Приехали. Она встретила нас любезно, только была жутко заплаканная, усталая. Чертовски красивая женщина, несмотря на это... Извините, я, может, нетактично выражаюсь. А потом Бредис зашел в комнату директора, конечно, сначала попросил разрешения и просил, чтобы она зашла тоже. Она не хотела, ей, говорит, тяжело и неприятно находиться в комнате покойного, но все же зашла. Бредис сказал ей, чтобы в комнате ничего не трогали, он позже просмотрит более тщательно вещи директора, особенно переписку и другие бумаги.

Я взглянул на часы и сказал:

— Еще не настолько уж поздно, чтобы нельзя было явиться в незнакомый дом. Как по-вашему, Лапсинь?

— Конечно! Она же интеллигентный человек, должна понимать, что мы ее беспокоим не ради своего удовольствия. Никакой апории я тут не вижу.

Я улыбнулся. Мы помчались к дому Зара.

20

Одноэтажный особнячок, принадлежавший фруктово-консервной фабрике, в котором жили также и предыдущие ее директора, находился на окраине города, неподалеку от реки.

Когда мы подъехали, уже стемнело. С улицы особнячок был едва виден за каменной оградой и старым фруктовым садом. Лампочка у ворот позволяла прочесть надпись: Парковая улица, 7.

Калитка сада не была заперта. Мы вошли, под ногами хрустел гравий, вокруг — тишина. Поднялись на просторную, открытую террасу. Я позвонил.

Дверь отворил шестнадцатилетний сын Зара. Мальчик выглядел старше своих лет. Большие глаза глядели на меня вопросительно. Когда я назвал свою фамилию, на его лице отразилось откровенное недовольство, и я поспешил объяснить:

— Прошу извинить за беспокойство в поздний час, но нам необходимо поговорить с гражданкой Зар.

— Прошу, — сказал мальчик сухо, — зайдите сюда!

Рудольф, так звали сына Зара, провел нас в какую-то комнату, зажег свет и оставил одних.

Комната была большая, хорошо обставленная. Лапсинь был прав, здесь мы увидели «целый ворох» антикварных предметов, но размещены они были так, что не создавали впечатления загроможденности, — на двух больших стеллажах. Бронза, резьба по дереву, потускневшее серебро, как я определил наспех, просмотрев все.

Я хотел перейти к картинам, но не успел — вошла хозяйка, в черном платье, спокойная и сдержанная, как всегда. Я подумал, что Белла Зар великолепно владеет собой. То, что эта красивая женщина, предмет поклонения калниенских мужчин и нещадных пересудов завистливых женщин, пережила недавно тяжелую трагедию, выдавали только темные круги под глазами и сами глаза. Так смотрят тяжело раненные люди, которые стараются не выставлять напоказ своих страданий.

Мы поздоровались.

— Простите, мне не хочется высказывать шаблонные слова сочувствия, но поверьте, что... — начал я довольно неловко.

Белла склонила голову и ответила:

— Я вас вполне понимаю. Благодарю. Не надо слов.

— Бестактно беспокоить вас так поздно, но попытайтесь простить и это. После ранения Бредиса мне поручили дело...

— Я знаю. Прошу! Чем могу быть полезной? Не волнуйтесь, товарищ следователь, вы исполняете свой долг также и в моих интересах. Итак?

— Я должен уточнить некоторые мелочи. Разрешите спросить...

— Может быть, присядем?

Мы сели. Я рядом с ней на тахте, Лапсинь в кресло с высокой спинкой.

— Скажите, пожалуйста, в тот роковой день, находясь вместе с другими на расстоянии около ста семидесяти метров от места трагического происшествия, вы не заметили ничего необычного, подозрительного?

— Нет!

— Группа людей, в которой вы находились, не рассеивалась? Никто не удалялся?

— Нет!

— Ни одного постороннего вы не видели?