Владимир Кашин - Чужое оружие Страница 38

Почему сама не приходит эта неизвестная женщина, почему посылает письма таким таинственным путем? Может, боится чего-то?

Множество мыслей проносилось в голове Коваля, вытесняя одна другую, и он никак не мог сосредоточиться…

* * *

В полдень майор Литвин заглянул в кабинет Коваля и сказал, что ГАИ нашла водителя, совершившего наезд на гражданку Станкевич. Сейчас его допрашивает следователь.

Вместе с Литвиным Коваль быстро пересек двор и вошел в автоинспекцию.

Напротив лейтенанта сидел мужчина средних лет, лысоватый, с грустными глазами, и мял в руках засаленный синий берет без «хвостика». Шофер обуховской рембазы. Вчера вечером он действительно проезжал мимо Виграевых дач. Но упрямо возражал, что совершил наезд и бросил потерпевшую в лесу. Кажется, не понимал, что обнаруженные на борту его машины ниточки с платья Ружены Станкевич являются достаточным основанием для обвинения.

Страх у него был сильнее какой-либо логики, и он истерически все отрицал.

— Вы Александр Петрович Карпов? — обратился к нему Коваль, прочитав имя и фамилию в протоколе допроса.

Подозреваемый кивнул.

— Ну, хоть это не отрицаете, — иронически проговорил подполковник. — И то, что проезжали лесом около двадцати одного часа мимо Виграевых дач, тоже признаете?

— Да, — твердо ответил на этот раз Карпов.

— И то, что, несмотря на сумерки в лесу, вы ехали, не включив фар?

— Аккумулятор у меня сел, я его берег, потому что корни, ухабы, дороги какие, заглохнет мотор — не заведешь.

— Ну и, наконец, — продолжал Коваль, — хотя вы и отрицаете, что в темноте наехали на человека, надеюсь, признаете, что какой-то наезд у вас все же был? Пусть на куст или на пень какой-нибудь?

— Кустов и пней было много… Мог и наехать… — сдавленно признал шофер. Он еще не понимал, к чему ведет подполковник, но страх все сильнее сжимал его сердце, и на бледном лице выступили капельки пота.

Коваль с чувством презрения посмотрел на Карпова. И не только потому, что пострадала Ружена, — он с утра наведался в больницу и убедился, что ее состояние не вызывает тревоги. Он просто не терпел трусов. Трусость Карпова, который даже не поинтересовался состоянием сбитой им женщины и поспешил удрать с места происшествия, казалась ему патологической.

Нет, не ради Ружены пришел он сюда, в отделение ГАИ. Его сейчас интересовало другое, и он начал спрашивать шофера: «Кого вы знаете в этом районе? А на хуторе Вербивка? Вы никогда не останавливались возле ларька Ганны Кульбачки? Даже не знаете такой? А с Петром Лагутой знакомы? В Черкассах часто бываете? В этом месяце ездили? А в прошлом? Вообще в этом году не были?..»

На все эти вопросы Карпов отвечал коротким «нет» или водил отрицательно головой.

— Ну, а в бога, Карпов, вы верите? — вдруг спросил подполковник.

Вопрос был таким неожиданным, его никогда не слышали в милиции, — что не только Карпов, но и лейтенант из ГАИ и майор Литвин удивленно взглянули на Коваля.

— В бога? — переспросил шофер, хлопая глазами, не зная, как ответить.

— Да, да, в бога! — повторил Коваль. — Или в черта… Продолжайте, — бросил он следователю и вышел во двор.

Карпов больше его не интересовал. Если во время тревожной ночной гонки из Черкасс и в течение всего утра он еще раздумывал, не умышленный ли это наезд на Ружену, о которой, хочешь не хочешь, все говорили как о жене подполковника, то сейчас такие подозрения исчезли. Никакого отношения этот Карпов не имел ни к Кульбачке, ни к Лагуте, ни к Савенко и всей его компании.

IV

Мария тихонько открыла дверь и медленно переступила порог. Заходила осторожно, оглядываясь, словно в чужой дом. Постепенно все тут и впрямь становилось ей чужим. Пока жили с Иваном душа в душу, дом радовал, а теперь и стены, возведенные его руками, и вещи в комнатах стали не только постылыми, но и враждебными.

Раньше тревожилась, если Иван долго не возвращался с поля, тосковала, боялась, чтобы не пошел на «дубки», просила Ганку не давать ему вина. А теперь даже радовалась, если не заставала мужа дома.

Не зажигая свет, Мария прошла в комнату. Иван оказался дома и, как частенько в последнее время, спал на диване в передней. Дышал тяжело, со свистом, от его дыхания в комнате стоял легкий запах перегара, к которому Мария не могла привыкнуть.

В спальне она включила свет и огляделась. Но и здесь все ей казалось чужим.

Мария подумала, что следует взяться за работу, которую получила в ателье. Она вернулась в переднюю, освещенную отблесками, падавшими из спальни, посмотрела на открытую швейную машину с брошенным на нее недошитым платьем, включила настольную лампу и, опустившись на стул, взяла шитье в руки. Так и сидела какое-то время. Работать не хотелось.

За спиной продолжал посвистывать носом Иван.

Отложив платье, Мария глянула на мужа. Тот лежал навзничь, без подушки, и правая рука его свисала с дивана, касаясь пальцами пола. Глаза были закрыты.

Неужели это тот человек, за которого она выходила замуж с такими надеждами? Она еще раз внимательно осмотрела мужа с ног до головы, словно пыталась найти хоть какие-то дорогие и родные ей черточки.

Иван продолжал храпеть. Ему, возможно, снились ужасы, он вдруг застонал и что-то пробормотал, при этом рука его немного поднялась с пола и снова упала, ударившись о доску.

Мария подошла к дивану, чтобы повернуть спящего мужа, и вдруг увидела у него под боком пистолет, который, очевидно, выпал из пиджака.

Замерла: «Откуда? Где он его взял?! Зачем?»

Потом испугалась еще сильней: «На кого это он держит? Неужели на Петра? Да кто знает, в кого пульнет с пьяных глаз?!»

Неумело и осторожно взяла пистолет за ствол. Парабеллум оттягивал руку холодным тяжелым весом.

Чепиков люто заскрежетал зубами. Мария вздрогнула. Удушливая волна обиды захлестнула ее: за что ей такая судьба — и хромота, и муж старый, пьяница, и без материнского счастья… Словно кем-то проклята ее жизнь!..

Неожиданно пришла мысль: выстрелить и покончить сразу со всем. Господь уже давно ждет ее… Но все же она осторожно опустила руку с пистолетом, подумала: «Выбросить в реку?» И снова сомнение: «Проснется Иван, увидит, что нет пистолета… Беды не оберешься!»

Завернув парабеллум в платочек, она огляделась. Посмотрела на старый сундук, в который складывала разное тряпье, подошла к нему, подняла крышку и засунула пистолет на самое дно.

Постояла какое-то время неподвижно, не закрывая сундука и краем глаза следя за мужем. Чепиков продолжал тяжело сопеть. Тогда она опустила крышку и быстро отошла от сундука.

Вернулась к своей машинке, снова села за нее, взяла платье и начала вытягивать наметку.

Все валилось из рук, и Мария поняла, что сегодня платье не дошьет. Пистолет был спрятан, но у нее все равно бегали по спине мурашки…

Прошло еще какое-то время. Чепиков задышал ровнее, — видимо, кошмары перестали терзать его, и он заснул спокойнее; глубокие морщины на лице немного разгладились, и оно стало умиротворенным. Страх у Марии проходил, и теперь ей стало жалко мужа. И мысли обрели другое, нежели до сих пор, направление.

Вспомнилось, каким был Иван несколько лет тому назад: подтянутый и быстрый; казалось, совсем не чувствовал ни своих лет, ни ранений. Словно выплывшая белая лилия, возникло из глуби воспоминаний влюбленное лицо Ивана, взгляд, всегда устремленный к ней.

В ту пору, когда она почувствовала к нему влечение, ей очень хотелось быть красивой. С отчаянием всматривалась в большое поцарапанное зеркало в шкафу, изучая свою немного перекошенную от постоянной хромоты фигуру. Ее всегда печальные серые глаза постепенно стали радостно блестеть и приятно украшали неяркое продолговатое лицо. Возникла даже злость на мать, которая запустила болезнь, не лечила дочку. Со временем, правда, поняла, что в этом была повинна война. Но и после войны жилось нелегко.

Была благодарна Чепикову за его любовь, понимала, что чувства его не от жалости, а настоящие. Вспомнились первые дни их семейной жизни — как Иван носил ей цветы в больницу, как любил разговаривать с ней, как берег, не разрешал делать тяжелую работу.

Мария встала, осторожно подняла руку Ивана, которая снова упала на пол, уложила ее удобнее на диван.

Чепиков повернулся, что-то пробормотал. Ей даже показалось, что он улыбнулся, — наверное, снился хороший сон.

Мария подумала, что судьба и обошла ее, и приголубила: и калекой сделала, и замуж за хорошего человека отдала. Тогда она считала, что ей посчастливилось: хоть и не за молодого пошла, но достался человек, который ее любит и которого она полюбила. Сколько жила с ним, ни разу не укорил хромотой, стала даже забывать о своей беде… Может, и сама виновата, что быстро миновали в их жизни светлые дни.