Марина Серова - Взрывное лето. Сюита для убийцы (сборник) Страница 38

– Оленька, милая, постарайтесь вспомнить.

– Я уже старалась, ничего не получается…

– А походить снова по коридору не пробовали? Знаете, когда повторяешь действия, часто удается вспомнить то, что ускользает из памяти.

– Мне самой вспомнить хочется, целыми днями сейчас по коридору марширую, – невесело усмехнулась Оля. – И с нотами, и порожняком. Бесполезно.

– Давайте так договоримся: вы постараетесь вспомнить, а когда вспомните, позвоните мне. Непременно позвоните. Вот вам мой телефон, – я дала ей карточку. – Это, Оля, очень важно.

– Хорошо, я постараюсь, – покладисто согласилась она. – Если чего-нибудь вспомню, непременно позвоню.

Итак, что мы имеем новенького по сравнению с тем, что я узнала из протоколов, составленных мельниковскими молодцами?..

Элен Волкова очень обстоятельно доказывала следующее. Князев – человек скандальный, нетерпимый, амбициозный. И дирижер он тоже не особенно… В коллективе его не любят, и поэтому пепельницей мог стукнуть почти каждый. А Элен хорошая. И ударить его пепельницей она не могла.

Думаю, что так оно и есть. Вот если бы ей хотелось стать дирижером, тогда при ее целенаправленном характере могла бы и стукнуть. Но она первая скрипка, и агрессивные действия в адрес дирижера с ее стороны не имеют никакого смысла. Вот и все, что мы узнали от прекрасной Элен.

А далее у нас молодое, но очень растущее и подающее надежды поколение. Здесь мы узнали побольше. Первое – Князев последние дни вел себя более нервно, чем обычно: больше шумел, больше кричал. Как выразилась Ольга: «Это было что-то». Явной причины, по ее словам, для этого не было. Значит, должна существовать скрытая причина. Ее-то и надо искать… Второе – около десяти часов Князев с кем-то очень крупно ругался в своем кабинете. В том, что ругался и кричал, ничего необычного нет. Важно, что при этом, по словам той же Ольги, «ор шел у Князева не по делу». Вполне возможно, что в это время он и разговаривал с убийцей. Узнаем, о чем шел ор, – возможно, узнаем и убийцу… Вот, кажется, пока и весь наш актив. Не так много. Но для начала не так уж и мало…

Атмосферой кабинета дирижера я, кажется, уже прониклась… Довольно тухленькая атмосфера, какая-то гнетущая. И ничего удивительного. Здесь ведь постоянно кричали, спорили, ругали кого-нибудь. Все это с надрывом, возможно, с ненавистью. Дошло до убийства. В таких комнатах всегда ощущаешь что-то тоскливое… Не люблю я бывать в таких комнатах, но, к сожалению, при моей профессии приходится это делать не столь уж редко. Гораздо чаще, чем хотелось бы.

Вздохнув, я еще раз внимательно осмотрела кабинет. Никаких следов преступления, обыкновенная комната. Судя по протоколу обыска, группа Мельникова ничего существенного здесь не нашла. Никаких улик – ни прямых, ни косвенных.

Я не думала, чтобы они могли что-нибудь пропустить: профессионалы, тем более и сам Мельников, здесь были. Но элементарная профессиональная добросовестность диктует: осмотр места происшествия обязателен, кто бы ни работал там до тебя.

Начать я решила со стола. Порылась в ящиках, перебрала все бумажки – ничего интересного. Потом заглянула в шкафы: ноты, ноты, ноты… Сколько же их здесь… И это для одного маленького оркестра… Как только Ольге удается в них разобраться?

Нигде никаких следов тайников, никаких подозрительных записей, никаких посторонних предметов. Я присела и заглянула под стол. Полы здесь действительно моют чисто. Встала на коленки и заглянула в щель под шкафом. Темно, ничего не видно. Я сунула под шкаф руку и выгребла оттуда горсть грязи. Какие-то обрывки, пара окурков. Села на пол, разглядывая свою грязную ладонь.

Князев курил. Окурки должны были оставаться в пепельнице. Убийца схватил пепельницу, ударил… Окурки посыпались на пол, какие-то из них попали под шкафы… Потом убийца отнес тело Князева в кладовку, вернулся к столу, чтобы вытереть пепельницу. Я машинально взглянула на стол. Тяжелой хрустальной пепельницы на нем не было. Ясное дело, и не может быть. Она сейчас у Мельникова в сейфе заперта, вещественное доказательство как-никак. Но когда ребята шуровали в кабинете, пепельница, пустая и чистая, стояла на столе. Вряд ли убийца стал собирать с пола мусор, тем более тот, что попал под шкаф… Вот окурочки и валяются.

Я легла на пол и снова стала выгребать мусор из щелей под шкафами. Горка получилась довольно внушительной. Когда я рассортировала свою добычу, то результат получился такой: шесть окурков, горсть грязи, две пуговицы, четыре клочка бумаги, пустой спичечный коробок и маленький, чуть побольше, чем полсантиметра, камешек. Камешек я заметила, когда он впился мне в ладонь. Сначала я его приняла за осколок стекла, потом, когда отряхнула руки и стерла с него налипшую грязь, убедилась, что это все-таки камень. Что-то он мне напоминал. Сообразить бы, что именно…

А вот пуговица от пиджака. Золотая улика. До чего же хорошо в детективах получается: нашли пуговицу, проверили, у кого на пиджаке именно такой пуговицы не хватает, и сразу надевают на убийцу наручники… К сожалению, этот номер здесь не пройдет. Как говорится, по многим весьма существенным причинам.

Я все еще сидела на полу, когда в кабинет заглянул Саша и зачастил:

– Танька, ты с Ольгой закончила? А то я Верникова позову… – Тут глаза его округлились – меня увидел. – Ты чего на полу? Тебе нехорошо?

– Все нормально, – успокоила я его, вставая. – Это у нас, у частных сыщиков, такой способ работы. Усаживаемся в позе лотоса на полу и начинаем медитировать. Плохо у тебя уборщицы работают, видишь, сколько мусора под шкафами было.

Сашка посмотрел на мусор, на меня.

– Ты что, нашла что-нибудь?

– Пока не поняла, – честно ответила я и сунула ему под нос камешек. – Посмотри, не знаешь, что это?

– Осколок какой-то, – добросовестно осмотрев мою находку, сказал Саша. – Но не от пепельницы. Она вся прозрачная, хрустальная, а этот зеленоватый. И вообще он какой-то… необработанный.

– Похоже на то, – согласилась я. Вырвала из блокнота листок, завернула камешек-осколок и засунула поглубже в карман джинсов. – Где тут у вас руки помыть можно? Приведу себя в порядок и возьмусь за вашего гения-одиночку.

Да-а, должна честно признаться, что альтист Верников и на меня произвел сногсшибательное впечатление. Представьте себе юношу, вдохновенного Адониса… Нет, не так. Вдохновенный – без сомнения, а вот на Адониса не тянет. Внешность приятная, но вовсе не красавец. Черты лица мелкие и не слишком правильные, на бледной коже редкие мелкие веснушки. Глаза полуприкрыты веками, цвета не разобрать, длинные светлые волосы зачесаны назад и собраны в аккуратный хвостик. Я, конечно, не стану утверждать, что мой идеал мужской красоты – «Мистер Олимпия», но телосложение нашего гениального композитора совсем не напоминало о его принадлежности к сильной половине рода человеческого. Слишком уж он хрупкий и томный, на мой вкус.

Более того, глядя на Олега, я наконец по-настоящему поняла смысл выражения «не от мира сего». Легкая футболка с короткими рукавами и затертые джинсы не делали парня нашим современником. Если его телесная оболочка и присутствовала в грешном мире, причем в очень скромном, надо заметить, объеме, то дух его, дух музыканта, витал где-то в горних высях, в бесчисленных вселенных. Двигался он очень плавно, мягко, прямо-таки струился по комнате, словно привидение. Не человек, а направленная галлюцинация какая-то.

Вспомнив энергичную, жизнерадостную Олю Хорошевскую, я от души пожелала ей избавиться от этого наваждения в образе альтиста. Честно говоря, я сама, после того как прочла в далекой ранней юности книгу Орлова «Альтист Данилов», привыкла считать альт инструментом чуть ли не дьявольским, а к альтистам стала относиться с некоторой долей опасливого уважения. Юрий Башмет на экране телевизора, отбрасывающий резким движением назад свою длинную смоляную челку, тоже наводил на размышления по поводу этой конкретной породы музыкантов. И хотя в Олеге Верникове не было абсолютно ничего дьявольского, ничего пугающего, в начале разговора мне было немного не по себе.

Через полчаса нашей увлекательной беседы я прокляла все на свете. Отвечая на мои подробные обоснованные вопросы, он на короткое время спускался с небес и ронял короткие «да», «нет», «не знаю» или вовсе отделывался пожатием плеч. С неимоверным трудом мне удалось выяснить, что, проработав в оркестре почти четыре года, Олег был знаком только с дирижером и концертмейстером первых скрипок. Еще он знал о существовании Ольги Хорошевской и несколько раз замечал ударника Корецкого, который произвел на него впечатление, однажды исполнив джазовые импровизации на тему арии Жермона из «Травиаты». Все. Про Медведева и Савченко, о которых я спросила просто для проверки, он не слыхал никогда и не имел представления, кто это такие. О том, что вместе с ним все это время в оркестре работает флейтистка Дарьялова, он тоже узнал от меня.