Виктория Угрюмова - Мужчина ее мечты Страница 38

Утверждают, что таких сволочей Бог накажет, но иногда Богу хочется помочь в этом деле. Поторопить события, что ли. И еще я понимала, что тень Жоржа незримо укрывает меня. Меня обязательно попытаются уничтожить, но при этом никогда не поступят так топорно, так грубо, как в случае с Нобунага и с Крисом. Они кто? Они чужестранцы, то есть чужаки. У них здесь никого, и даже спрашивать никто не станет: а где, а как, а почему? В моем же случае, если, конечно, Жорж еще жив, просто так не отделаешься. Он тут всю Москву на уши поставит и окрестности — до Северного Ледовитого океана включительно. Поэтому меня придется убивать тихо, аккуратно и с хирургической точностью. А это требует времени. Я собиралась зайти в свою комнату, чтобы посидеть там в тишине и покое, навести порядок в бедных, разгоряченных мозгах.

На похороны Криса меня даже не пригласили. Посчитали, что одного предостережения довольно. А может, понимали, что этим сделают мне еще больнее. Если только еще больнее вообще возможно. И я правда не понимала, зачем им вообще сеять вокруг себя столько смертей и боли. Ну уворовали бы эти чертовы деньги, махнули на свое Карибское или какое другое море и жили бы припеваючи. Но этого, оказывается, мало. Оказывается, для полного счастья нужно уничтожить всех, кто мало-мальски не вписывается в схему.

Про полное счастье я, как видно, понимала не до конца. Войдя в свою комнату, я обнаружила, что подарка от Уэсуги, того самого свертка в темно-вишневом шелке в серебряные цветы, не стало. И тогда я стала смеяться.

Это была не истерика, не нервический смешок, а действительный и неподдельный хохот. Конечно, конечно, как я не подумала о том, что подарок японца — прежде всего огромные деньги. Пусть для меня, для Криса, для Макса Одинцова, для Петра Великого и других ребят из «Фудо-мёо» эти вещи и являлись чем-то бесценным, кусочком памяти, любви и души, но на самом деле они были всего только кусками железа, стоившими баснословных денег. Во всяком случае, именно так выглядело благородное оружие в руках тех, кто его сейчас держал. Мне было смешно оттого, что люди, облеченные неимоверной властью, попросту могли забрать у меня вещи Уэсуги. Кто я ему? Да никто, если принимать во внимание правила нашей системы. И это значит, что не имею никаких прав на его подарок. В такой постановке вопроса имелась бы своя железная логика, и я не смогла бы отстоять свои права. Но они просто украли эти вещи. Они все время забывали, какой властью обладали. И вспоминали об этом только тогда, когда нужно было кого-то убить. А так — воришки, обыкновенные воришки. Только крадущие не одну лишь чужую собственность, но и чужую жизнь. И все это с равной легкостью.

Наверное, именно в эту минуту я и сломалась.

Что-то там, в районе сердца, хрустнуло, щелкнуло, раскололось с отчетливым звуком. Я поняла, что прежние принципы и правила, прежние законы, которые я так свято чтила, не действуют больше в этом взбесившемся мирке. И что я имею право действовать так, как мне взбредет в голову. Потому что если никто не спрашивает с них, то никто не спросит и с меня. А если нам все же придется отчитываться за свои деяния там, за порогом, — что ж, за этот свой поступок я готова была платить любую цену.

Я собиралась автоматически. Нас слишком хорошо учили, в нас настолько долго и упорно вколачивали эту страшную привычку — убивать не моргнув глазом, что она все-таки укоренилась во мне. Я одевалась, складывала минимум необходимых вещей, уничтожала самые невинные на первый взгляд бумаги, перетряхивала одежду в поисках любой завалявшейся монетки: деньги могли мне понадобиться в самое ближайшее время. Но я ни на одну минуту не отвлекалась от своих мыслей. И мыслила я совсем о другом.

Я думала о том, как предусмотрительно Крис снабдил меня сведениями о распорядке дня наших будущих коллег, дал мне их адреса и даже составил весьма эффективные планы моих перемещений. Будто он уже тогда догадывался, что придет мне в голову после того, как я останусь совершенно одна, когда больше не с кем станет советоваться и некому изливать душу.

Дальше события развивались как в тысяча двести тринадцатой серии сериала, когда финансирование съемок прекращено и автор решает разом покончить со всеми героями и разрубить все гордиевы узлы. Все складывалось как бы само собой, мне оставалось только плыть по течению и удивляться, как ловко осуществляется моя безумная мысль.

Если вам когда-нибудь скажут, что дома под охраной хорошо охраняются, не верьте этому мечтателю. Он сам не знает, о чем говорит. Дома высокопоставленных чиновников и сотрудников «конторы» официально защищены от попыток проникновения всяких там чуждых элементов вроде меня. На самом деле они существуют по принципу: «Заходите, люди добрые, берите что хотите». А нас еще учили, как вести себя в том случае, если охрана окажется на высоте.

Она не оказалась. Справедливости ради нужно заметить, что я все равно старалась так, словно сдавала экзамен. Заходила через соседние парадные, просачивалась в нужное мне через крышу (удивительно все удобно устроено в этих новостройках, не то что в старых зданиях). Таилась, как мышь под метлой, выжидала.

Какая-то справедливость на свете все же существует. Сергей Александрович Злотников — первая скрипка в этом дуэте, если судить по суммам, переведенным на его счет, — несколько изумился, увидев меня. Я тоже слегка удивилась, ибо не представляла, что он помнит меня в лицо. Впрочем, разговора между нами так и не произошло. Даже если бы он того и хотел, все равно я не была настроена на лирический лад. И хотя в школе по анатомии имела не вполне законную пятерку (что-то я там всегда путала), сейчас доведенный до автоматизма прием не подвел.

Гэбэшник вытаращил на меня испуганные и удивленные глаза, и должна признаться, что мне на секунду стало неприятно: такое отчаяние появилось в его взгляде, когда он понял, что умирает. Но выдохнуть и закричать ему не пришлось — удар специально рассчитан на такой случай, и жертва умирает молча и быстро, хотя еще что-то соображает в последние мгновения. Меня радовало, что он прочувствовал этот миг. Уверена, что тот показался Сергею Александровичу длинным-длинным.

Это был удар, изобретенный воинами клана Уэсуги еще в шестнадцатом веке и отработанный до совершенства. Он действительно пригодился мне, как и убеждал Нобунага, заставляя сотни раз повторять одни и те же движения.

Я не испытывала и не испытываю до сей поры никаких угрызений совести. Правда, я не испытывала и радости, и удовлетворенного чувства мести. Вообще ничего. Только легкое облегчение, как после завершения грязной и неприятной, но неизбежной работы. Впрочем, это все еще только полдела. Вторую половину мне предстояло завершить в доме Николая Николаевича Кольцова, и следовало поторопиться, чтобы успеть и к нему.

Я двинулась в обратный путь, в обход, через чердак и крышу, в соседнее парадное. Мне предстояло еще попасть назад, в учебный корпус, помаячить на глазах у сокурсников и преподавателей. Так, на всякий случай. Потому что никто не должен заподозрить меня в знакомстве с двумя всесильными гэбэшниками или догадаться, что мне стало известно об их причастности к смерти Уэсуги и Криса Хантера. Словом, я торопилась, я была предельно собрана — и не просто неожиданностью, но ударом ниже пояса стало для меня появление того, о ком еще сегодня ночью я выла в подушку. Жорж, господи, милый, любимый Жорж. Как же я ждала тебя до сего дня, как надеялась, что ты успеешь, что поможешь. Но вот не случилось. И теперь мы стояли друг напротив друга, словно на двух противоположных берегах реки. И даже взгляды наши не пересекались. Кажется, он еще не понимал, что я умерла; а я не знала, как сказать ему об этом. Кроме того, не с руки мне оказалось выяснять с ним отношения в этом конкретном месте. Отсюда следовало уносить ноги, причем как можно быстрее, но я не знала, как все это сказать Жоржу.

И снова ошиблась. Во-первых, я недооценила, как любит меня этот удивительный, ни на кого не похожий человек. Во-вторых, я забыла, что это был еще и профессионал высшего класса. В-третьих, я знала, что Крис Хантер — прекрасный друг, но не догадывалась, какой он умница.

Жорж увлек меня в сторону скромных белых «Жигулей», теснившихся у обочины в компании таких же видавших виды автомобилей, толкнул на переднее сиденье. Сам устроился на водительском месте и не спеша вырулил на проезжую часть.

— Ты не оставила мне другого выбора, — заговорил он внезапно. — Совсем не оставила. Прости, но тебе придется умереть.

Глава 14

Такой монументальной стелы, как произведение из трех застывших в моем крохотном коридорчике фигур, я не наблюдала уже довольно давно.

То есть на Пергамском барельефе с алтаря Зевса изображен кусочек знаменитой битвы с гигантами, и вот что я вам скажу. Хорошо, что в моей квартире нет места для острова Сицилия, а не то бы мне пришлось увидеть, как гневная Афина Паллада (Владимир Ильич) наваливает многострадальную сию сушу на гиганта Энкелада (Игорь Разумовский), а над всем этим безобразием парит прекраснокудрый Гермес (Макс Одинцов)*. Роли для себя я в этой постановке, честно говоря, не видела. Они постояли и посверкали глазами минуты эдак две, пока окончательно не утомились. Тогда уже вспомнили о правилах приличия, о том, что это все-таки моя берлога и хотя бы по этой причине со мной иногда нужно здороваться в ее пределах.