Александра Маринина - Фантом памяти Страница 4

- Света, мне трудно ответить на твой вопрос.

- Но почему?

Я начал злиться. Что значит "почему"? Откуда я знаю, почему не дал ей денег, которые обещал! Да не помню я почему! Может, у меня были какие-то причины, какие-то обстоятельства, но выяснить это я смогу только тогда, когда восстановлю в памяти последние год, девять месяцев и десять дней, сложу по кирпичику, соберу всю конструкцию до мельчайшего атома. Или по рассказам очевидцев, или сам вспомню. Пока этого не произойдет, я не смогу ответить ни на один вопрос дочери.

- Я не знаю, - жестко ответил я. - Я не помню. Не спрашивай меня о причинах моих поступков, я их забыл. Если я обещал тебе деньги, я тебе их дам. Извини, что с опозданием.

- Не сердись, - Светка присела рядом со мной на постель, прекратив наконец энергичные перемещения взад-вперед по тесной палате. - Спасибо, что не подвел нас. Чем тебе помочь? Что я могу для тебя сделать? Врачей каких-нибудь организовать, лекарства? Или продукты, может, нужны? Ты только скажи, я все сделаю.

- Ничего не нужно, ты и так всего понавезла, мне за неделю не съесть. От тебя нужно только одно: не трепаться насчет меня. Я могу на тебя положиться?

- Ну а то!

Дочь прижалась ко мне, и в нос ударил запах духов, которые я терпеть не мог, они отчего-то напоминали мне дешевый освежитель воздуха в общественном сортире. Я невольно поморщился и отстранился. Светка тут же вскочила.

- Я побегу, ладно? Электрички редко ходят, если я сейчас опоздаю, то следующая только через два часа.

- Конечно, беги, - произнес я, стыдясь самому себе признаться, что испытываю облегчение. Панический ужас и чувство полной беспомощности перед неизвестным и оттого таящим множество опасностей миром снова охватило меня, и мне хотелось только одного: быть одному и ни с кем не общаться. Пока я один, я могу тешить себя иллюзией, что все в порядке, что сейчас июль девяносто девятого года, и ничего нет такого в моей жизни, о чем я не знал бы. Каждый человек, входящий в мою палату, был потенциальным источником страха, особенно если это не чужой человек, а кто-то, кто хоть что-то знает о моей жизни в течение последних без малого двух лет. Он знает то, чего не знаю я сам о себе. Только тот, кто побывал в моей шкуре, поймет, до какой степени это неприятно.

Я довольно быстро приходил в себя и восстанавливал силы, голова все еще побаливала, но уже почти не кружилась, тошнота прошла окончательно. Мне повезло, я отделался ушибом головного мозга, сильным, но не опасным, все кости черепа целы. Дважды ко мне приходили сотрудники ГИБДД и следователь, но их визиты можно было считать чистой формальностью, ведь обстоятельств столкновения с джипом, равно как и самого джипа, я не помнил. Мою разбитую машину они при помощи эвакуатора сначала приволокли на какую-то платную стоянку, но потом, проникнувшись значимостью моей персоны, сказали, что денег не возьмут.

Василий Григорьевич с большим энтузиазмом следил за моим быстрым выздоровлением, и мне все время казалось, что он хочет затеять какой-то разговор со мной, но стесняется. Так и вышло. Разговор состоялся, но не с ним, а с главврачом больницы, полной немолодой дамой со злыми глазами. Странно, мне всегда казалось, что полные люди обязательно должны быть добрыми... Своим рыхлым бесформенным телом она отчего-то напоминала мне медузу, колышущуюся на тихих волнах холодного моря. Любое проявление злости всегда вызывало во мне ощущение холода.

- Андрей Михайлович, вы нуждаетесь в более квалифицированном уходе, чем мы можем обеспечить вам в условиях нашей больницы, - заявила главврач. Я слушал ее пока еще спокойный и уверенный голос и мысленно представлял себе одноцветную медузу, такую серо-голубую, матовую, без всяких переливов. - Вы сами понимаете, у нас и аппаратуры нет диагностической, и лекарств. Мы вас лечим на глазок, а это чревато тем, что мы чего-то не увидим, что-то пропустим. Вам нужно подумать о том, чтобы лечь в хорошую клинику в Москве.

Вот этого-то мне как раз и не хотелось! Вернее, я ничего не имел против хорошей клиники, но совершенно не знал, как это организовать. Была бы рядом Муся - и я давно уже лежал бы в каком-нибудь платном отделении, и над моей пострадавшей головой изо всех сил трудились бы самые лучшие врачи. Но Муси не было. И жены Лины не было тоже. Правда, был Борис, друг детства, энергичный, оборотистый, имеющий всякие связи, но по тем телефонам, которые я помнил, его не нашли, а прилагать усилия к тому, чтобы разыскать его или кого-то еще, означало бы так или иначе обнародовать свое беспамятство. Почти два года - это много, это очень много, и в разговорах с людьми я непременно выдам себя. Можно было бы обратиться к моему издателю, он бы наверняка все устроил, но и это не казалось мне безопасным: а вдруг за эти два года я испортил с ним отношения до такой степени, что обращаться с какими бы то ни было просьбами просто неприлично? Может быть, у меня вообще уже другой издатель? О ком бы я ни подумал, рассуждения неизбежно приводили меня к одному и тому же результату: я не знаю, могу ли обратиться к этому человеку, могу ли ему доверять? Даже в Мусе я уже не был уверен, все-таки два года - это и впрямь немало. Поэтому я решил отлежаться в этой богом забытой больничке, пока все как-то не устаканится и не прояснится само собой.

- Меня вполне устраивает и уход, и лечение, - возразил я.

- Вас - возможно, - медуза приобрела серо-стальной оттенок, отливающий чем-то ледяным, видно, злости в главвраче прибавилось. - Но для нас ваше пребывание здесь создает большие проблемы. Вы сами должны понимать, Андрей Михайлович, для нас, конечно, большая честь оказать посильную медицинскую помощь такому известному человеку, но это становится для нас неподъемным бременем. В том числе и бременем ответственности. У нас устаревшее оборудование, нет необходимых препаратов. На приобретение всего этого просто нет средств. Вы сами понимаете, в каком состоянии сейчас государственная медицина. Без спонсорской помощи невозможно существовать...

Ну да, естественно, залечить до смерти деревенского пенсионера им не так страшно, все равно никто разбираться не будет и жаловаться не станет. А если со мной что не так выйдет, им головы не сносить. И про спонсорскую помощь она не зря ввернула. Намекает, стало быть. А что я могу сделать, чем ответить на этот намек? Я ведь понятия не имею, есть ли у меня деньги, и если есть, то сколько. Светке-то я денег не дал, и, очевидно, не без причины. Может, я сейчас банкрот. Может, Лина затеяла какой-нибудь бизнес-проект, вложила в него все, что у нас было, да еще подзаняла, и прогорела, а в Шотландию укатила не английским заниматься, а от кредиторов прятаться. И я теперь не могу никому даже трех рублей пообещать, ибо у меня их просто нет.

Но чего она так боится, эта толстая тетка в очках? Ведь я иду на поправку, осложнений у меня никаких нет. Или она чего-то недоговаривает? И травму я получил куда более серьезную, чем мне объявили?

- Со мной что-то не так? - озабоченно спросил я. - Вас беспокоит мое здоровье?

- И здоровье тоже. Но не только это.

- Что еще? - нахмурился я.

- Андрей Михайлович, для того, чтобы обеспечить вам отдельную палату, нам пришлось положить в коридор восьмерых тяжелых больных. И то только потому, что перед праздниками многие выписались, ведь начинаются посадки на участках, людям нужно позаботиться о своих огородах. С десятого мая снова начнется наплыв больных, и без палаты, которую вы занимаете один, нам уже не обойтись. У нас четыре палаты в аварийном состоянии, и, если бы могли их отремонтировать и задействовать, появилась бы возможность оставить вас одного. Но денег на ремонт нет. Кроме того, перед больницей постоянно толпятся люди, пристают к персоналу, пытаются проникнуть внутрь, пробраться к вам в палату. Нам это мешает.

Н-да, нажим на мой кошелек ощущается все явственнее. Серо-стальной цвет медузьего тельца начал постепенно разбавляться розовыми и салатовыми полосками более теплых оттенков, вероятно, оттого, что главврач искала аргументы, которые убедили бы меня, и поэтому забыла о жестком тоне, переключившись на доводы разума или, на худой конец, эмоции.

- Короче говоря, вы хотите, чтобы я освободил вас от своего присутствия, - сухо констатировал я.

- Это грубо по форме, но верно по смыслу, - одобрительно кивнула главврач, после чего моя медузка запереливалась всеми цветами радуги. Однако оттенки пока еще были в основном холодными. - Первую помощь мы вам оказали, и теперь вам пора перебираться в более подходящее место.

- Но вы не имеете права меня выгонять, я болен.

- Ну что вы, Андрей Михайлович, - ее голос чуть смягчился, на медузкином теле проступили пятна теплого терракотового отлива, - никто вас не выгоняет. Я всего лишь прошу вас принять во внимание, с какими трудностями мы сталкиваемся в связи с вашей госпитализацией. Если вы хотите остаться здесь, вам придется лежать в одной палате с пятнадцатью другими больными. Вас это устроит?