Нора Робертс - Искушение злом Страница 4

В голове ее сложился четкий образ. Клер перестала слышать шум транспорта на Кэнэл и вместо этого услышала тихие звуки деревенского, лета.

Она была уверена, что отец. ее ждет. Глаза его затуманились, когда они уходили с Бобби. Она надеялась, что они с папой сядут вместе на старую подвесную скамейку на крыльце, как они часто делали, когда мотыльки начинали биться о желтый фонарь и кузнечики пели в траве, и она расскажет ему о своем приключении.

Она поднялась по ступеням, ее теннисные туфли бесшумно ступали по отсвечивающему дереву. Даже теперь она все еще чувствовала возбуждение. Дверь в спальню была открыта, и она вбежала туда.

— Папа?

В свете луны она увидела, что кровать ее родителей еще не разобрана. Развернувшись, она направилась на третий этаж.

Он часто работал поздно вечером в своем кабинете. Или до поздна выпивал. Но она откинула в сторону эту мысль. Если бы он выпивал, то она бы уговорила его спуститься вниз, сделала кофе и говорила бы с ним до тех пор, пока его глаза не перестали бы быть такими загнанными, какими они стали в последнее время. Скоро он бы вновь начал смеяться, и его рука обхватила бы ее за плечи.

Она увидела свет из-под двери его кабинета. Сначала она по привычке постучала. Даже в такой дружной семье их приучили уважать желание других побыть в одиночестве.

— Папа, я вернулась.

Ответное молчание обеспокоило ее. Почему-то, пока она стояла в раздумье, ею овладело необъяснимое желание повернуться и бежать. Медный привкус наполнил рот, вкус страха, нераспознанный ею. Она даже отступила назад перед тем, как сбросить это ощущение и взяться за дверную ручку.

— Папа? — Она молилась, чтобы не найти его рухнувшим на стол и издающим пьяный храп. Мысль об этом заставила ее сильнее взяться за ручку, она неожиданно разозлилась, что он испортит виски самый замечательный вечер в ее жизни. Он — ее отец. Он должен был ее там ждать. Он не должен подводить ее. Она настежь раскрыла дверь.

В первое мгновение она была озадачена. Комната была пуста, хотя свет горел и большой переносной вентилятор нагнетал горячий воздух в мансарду. Ее нос уловил сильный и кислый запах — виски. Войдя в комнату, ее теннисные туфли наступили на разбитое стекло. Она обогнула остатки бутылки «Айриш Мист».

Он что вышел? Он что, осушил бутылку, отшвырнул ее и выкатился из дома?

Сначала она почувствовала невероятный стыд, который может чувствовать только подросток.

Кто-нибудь мог его увидеть — ее друзья, их родители. В таком маленьком городке, как Эммитсборо, все знали друг друга. Она умрет со стыда, если кто-нибудь натолкнется на ее отца, пьяного и шатающегося.

Сжимая призового слоника, первый подарок от поклонника, она стояла посреди комнаты с покатым потолком и старательно думала, что делать.

«Если бы ее мать была дома, — подумала она с неожиданной яростью, — если бы ее мать была дома, он бы не ушел шляться. Она бы его уговорила и успокоила, положила спать. И Блэйр тоже ушел в поход со своими недоделанными друзьями. Наверное сейчас пьет „Бадвайзер“ и почитывает „Плейбой“ около костра».

«И она тоже ушла, — подумала она, готовая расплакаться, не зная, что делать. — Надо ли ей остаться и ждать, или выйти и искать его?»

Она будет искать. Приняв решение, она пошла к столу, чтобы выключить лампу. Под ногами оказалось еще больше осколков. Странно, подумала она. Если бутылка разбилась около двери, то как столько осколков могло оказаться здесь, рядом со столом? Под окном?

Медленно она перевела взгляд с разбитых осколков у ног к высокому узкому окну за рабочим столом отца. Оно было не открыто, а разбито. Опасные куски стекла все еще держались на раме. На ватных ногах она сделала шаг вперед, затем другой. И посмотрела вниз, где, на устланном плитами внутреннем дворике, лицом кверху лежал ее отец, его грудь пронзила насквозь связка огородных кольев, которые он сам установил там в этот день.

Она помнила, как бежала. Крик замер у нее в груди. Спотыкаясь на ступеньках, падая, поднимаясь, она снова бежала по длинной прихожей, проскочила через дверь на кухню, через внешнюю дверь с сеткой на улицу.

Он лежал весь в крови, переломанный, рот его был открыт, как будто он сейчас заговорит, или закричит. Из его груди торчали острые концы кольев, пропитанные свежей и уже запекшейся кровью.

Его глаза смотрели в упор на нее, но он ничего не видел. Она трясла его, кричала, пыталась поднять. Упрашивала и умоляла, и обещала, но он лишь смотрел на нее в упор. Она чувствовала запах крови, его крови и тяжелый аромат столь любимых им летних роз.

Тогда она закричала. И кричала до тех пор пока не сбежались соседи.

ГЛАВА 2

Кэмерон Рафферти ненавидел кладбища. И дело не в суеверии. Он был не из тех, кто обходит черных кошек или стучит по дереву. Причина была в том, что кладбищенская атмосфера противоречила его внутреннему состоянию, и он это ненавидел. Он знал, что не будет жить вечно — как полицейский он знал, что рискует жизнью больше остальных. Это его работа, также как жизнь-работа, а последующая пенсия — это смерть.

Но пусть он будет проклят, если ему нравится, когда надгробные камни и букеты увядших цветов напоминают ему об этом.

И, тем не менее, он пришел взглянуть на могилу, а большинство могил, как правило, собирают вокруг себя компанию и превращаются в кладбища. Это кладбище принадлежало католической церкви Нашей Девы Милосердной и располагалось на неровном холме в тени старой колокольни. Каменная церковь, небольшая, но крепкая, устояла перед непогодой и грехом сто двадцать три года. Участок земли, отведенный для почивших католиков, был огорожен ажурной железной решеткой. Большая часть острых наконечников покрылась ржавчиной, а многий и вовсе не было. Никто особенно не обращал на это внимания.

В те дни, большая часть горожан разделилась между церковью всех религий Храмом Господним на улице Мэйи и Первой Лютеранской церковью прямо за углом на Поплар. Немногие другие предпочитали Храм Братьев в Уэй-сайд в южной части города и католическую церковь. За братьями было большинство.

С тех пор, как в семидесятых количество прихожан стало сокращаться, службы в Нашей Милосердной Деве свелись к воскресной мессе. Священники из церкви Святой Анны из Хагерстауна неофициально сменяли друг друга во время служб, а один из них заезжал на уроки в воскресную школу и на последующую мессу в девять часов. А, помимо этого, у церкви Нашей Девы Милосердной особенных забот не было, кроме Пасхальных и Рождественских дней. И, конечно, свадеб и похорон. И независимо от того, как далеко забредали Её дети, они возвращались, чтобы лечь в землю около Нашей Девы.

От этой мысли Кэм, которого крестили в купели прямо напротив высокой, тихой статуи Святой Девы, не почувствовал себя уютнее.

Была приятная ночь, немного прохладная, немного ветренная, но небо было чистым, как бриллиант. Он предпочел бы сидеть у себя в лоджии с охлажденной бутылкой «Роллинг Рок», разглядывая звезды в телескоп. По правде говоря, он предпочел бы гнаться по темной аллее за убийцей-наркоманом. Когда преследуешь возможную смерть в пистолетом в руке, адреналин поступает быстро и не успеваешь осознать действительность. Но прогулка над разлагающимися телами, служила напоминанием о собственном конечном назначении.

Заухала сова, заставив помощника шерифа Бада Хыоитта, следовавшего за Кэмом, вздрогнуть. Помощник робко улыбнулся и прочистил горло.

— Жутковатое место, правда, шериф?

Кэм уклончиво улыбнулся. В свои тридцать лет он был всего лишь на три года старше Бада и вырос возле той же дороги Дог Ран. Он встречался с сестрой Бада, Сарой, на протяжении безумных и лихорадочных трех месяцев в последнем классе школы Эммитсборо и присутствовал при том, как Бада вырвало после его первой упаковки из шести банок пива. Но он знал, что Баду доставляет удовольствие называть его шерифом.

— Днем обычно об этом не думаешь, — продолжал Бад. У него было юное, простое розовое лицо. Волосы были в кудряшках цвета соломы и росли в непонятном направлении, независимо от того, как часто он мочил расческу и старался их пригладить. — Но ночью поневоле вспоминаешь все эти фильмы про вампиров.

— Они не нечистая сила, а просто мертвецы.

— Верно. — Но Баду хотелось, чтобы вместо обыкновенных патронов 38 калибра его револьвер был заряжен серебряной пулей.

— Вот здесь, шериф.

Двое подростков, выбравших кладбище для объятий, показывали ему дорогу. Они были ужасно испуганы, когда с воплями бежали по его улице и стучались к нему в дверь, но сейчас они бежали в паническом возбуждении. И им это нравилось.

— Вот здесь, — указал семнадцатилетний парень в хлопчатой куртке и стоптанных кроссовках «Эир Джордане». В левом ухе у него был маленький золотой гвоздик — в городе, вроде Эммитсборо, признак глупости или отваги. Стоявшая рядом с ним девушка, участница группы поддержки бейсбольной команды, с женственными карими глазами, немного вздрогнула. Они оба знали, что в понедельник окажутся среди звезд школы Эммитсборо.