Дик Фрэнсис - Твердая рука Страница 4

— И что же она сделала? — поинтересовался я. Он с подозрительной быстротой вновь метнул на меня взгляд, но я перебил его, едва он открыл рот.

— Нет, — сказал я. — Если она так поступила, то разбираться нужно вам.

— Но она воспользовалась твоим именем, — продолжил Чарльз. — Дженнифер Холли.

Я ощутил, как захлопнулась приготовленная для меня ловушка. Чарльз не сводил глаз с моего застывшего лица и с едва заметным вздохом облегчения оставил эту тему, дав понять, что его обуревает какая-то глубокая душевная тревога. Слишком уж он много знает, с горечью подумал я, и хорошо изучил, на чем меня можно поймать.

— Она увлеклась одним человеком, — бесстрастно пояснил он. — Мне он не очень нравился, но ведь и ты мне вначале совсем не нравился. Я понял, что судить по первому впечатлению — ошибка, потому что я отнюдь не всегда доверяю собственной интуиции.

Я ел арахис. Он невзлюбил меня потому, что я был жокеем. Он считал, что такой муж не подходит его изысканной дочери, а я решил, что он — сноб с комплексом социального и интеллектуального превосходства, и тоже невзлюбил его.

Странно сознавать, что теперь он стал для меня чуть ли не самым близким человеком. Чарльз продолжил.

— Этот новый знакомый уговорил ее заняться рассылкой деловой корреспонденции. Весьма достойное занятие и к тому же на редкость прибыльное, по крайней мере, на первый взгляд. Легкий способ заработать деньги благотворительностью, ну, ты понял, что я имею в виду. Вроде рождественских открыток, только в данном случае речь шла о полировке из воска для старинной мебели. Они наняли кого-то для покупки воска, зная, что получат хороший доход и прибыль им наверняка обеспечена.

Он мрачно посмотрел на меня. Я терпеливо ждал и ни на что не надеялся.

— Заказы поступили, — сказал он. — Ну и деньги, конечно, тоже. Дженни и ее приятельница принялись рассылать воск.

— И Дженни закупала его целыми партиями, — догадался я.

Чарльз вздохнул.

— Тебе ничего не надо объяснять.

— Дженни наверняка оплачивала стоимость посылок, платила за упаковку, рекламные проспекты и справочники?

Он кивнул.

— Она отправляла в банк все расписки на особый благотворительный счет.

Теперь эти расписки изъяты, ее знакомый исчез, а никакой благотворительной организации, как выяснилось, не было и в помине.

Его рассказ меня не на шутку встревожил.

— А как сейчас обстоят дела у Дженни? — осведомился я.

— Боюсь, хуже некуда. Дело может дойти до суда. Ее имя фигурирует повсюду, а этот человек сумел выйти сухим из воды. О нем даже не упоминают.

Я не мог найти подходящих слов, любая ругань, любое богохульство казались недостаточными. Чарльз наблюдал за мной, пока я угрюмо молчал, а потом несколько раз одобрительно кивнул.

— Она вела себя на редкость глупо, — подтвердил он.

— Неужели вы не могли ее остановить? Предупредить о последствиях.

Он с грустью покачал головой.

— Я узнал об этом лишь вчера, когда она приехала в Эйнсфорд в настоящей панике. Она отправляла воск из своей квартиры в Оксфорде.

Нам принесли заказ, но впоследствии я так и не смог вспомнить вкус камбалы.

— Этого человека зовут Никлас Эш, — сообщил мне Чарльз. — Во всяком случае, так он представляется. — Он немного помолчал. — Мой адвокат считает, что тебе стоит заняться его поисками.

Я ехал в Кемптон, ощущая, как мои мускулы откликаются на каждое движение мотора, и с неприязнью думал о Дженни.

Оказалось, что сам по себе развод ничего не изменил. Недавняя профилактическая процедура, безликий суд, на который никто из нас не явился (отсутствие детей, имущественных претензий, никаких попыток примирения, просьба удовлетворена, пожалуйста, проходите следующие), похоже, не разбили наши жизни, но погрузили нас в глубокую душевную кому. Легализация положения не стала для нас широко открытой дверью и не обеспечила подлинной свободы. Чтобы оправиться от эмоционального шока, понадобится много времени. Я и не подозревал, что это столь долгий и трудный процесс.

Если прежде мы были неразлучны и бросались друг другу в объятия, то теперь при каждой встрече выпускали когти. Восемь лет я любил, терял и оплакивал в душе Дженни. Я очень хотел, чтобы мои чувства умерли, но они еще были живы.

Время, когда Дженни станет мне чужой, было по-прежнему невообразимо далеко.

Если я постараюсь помочь ей в этом гнусном и дурацком деле, то нарвусь на оскорбления. А если не стану ей помогать, то заживо сгорю в аду от стыда. Ну почему, с ожесточением подумал я, эта стерва оказалась еще и непроходимой дурой.

Для буднего апрельского дня болельщиков в Комптоне собралось достаточно, хотя я, как и прежде, с сожалением отметил, что чем ближе от Лондона скачки, тем меньше зрителей они собирают. Горожане, как правило, любят азартные игры, но не свежий воздух и не лошадей. Ипподромы Бирмингема и Манчестера уже пришли в упадок из-за равнодушия зрителей, а ливерпульский жив лишь благодаря Большим национальным скачкам, которые иногда отменяются, но через некоторое время возрождаются, как Феникс из пепла.

Неподалеку от весовой я увидел много знакомых лиц. Завсегдатаи скачек оживленно обсуждали вечные темы — кто поскачет, на какой лошади, кто сегодня может победить, изменятся ли правила, что сказал тот-то и тот-то о проигрыше своего питомца, не кажется ли вам, что все очень мрачно настроены, да, кстати, вы знаете, что этот парень развелся с женой? Как всегда, похабные рассказы, преувеличения и откровенная ложь. Та же смесь честности и продажности, твердых принципов и различных уловок. Люди, готовые дать взятку, и люди, готовые ее получить. Мелкие людишки, не потерявшие надежд, и чванливые «большие шишки».

Поражения, за которыми следовали смелые оправдания, и удачи, таящие в себе тревогу. Все как было, есть и будет, пока существуют скачки.

Теперь я лишился права бродить по коридорам рядом с весовой, хотя никто не стал бы меня оттуда выгонять. Я пополнил серую массу бывших жокеев — их не допускали в весовую, но любезно разрешали заходить во все другие службы ипподрома. Уютное убежище перестало быть моим домом в тот день, когда полтонны лошадиной плоти впервые обрушилось на меня и чуть не раздавило. С тех пор я радовался уже тому, что остался членом братства; а невозможность ездить верхом воспринимал как часть происшедшей со мной катастрофы. Другой экс-жокей признался мне, что ему понадобилось двадцать лет, прежде чем он смог смотреть на лошадей без зависти и боли, и я поблагодарил его.

Джордж Каспар был там и разговаривал со своим жокеем. Рядом с ними стояли три наездника, отобранные для Сегодняшних скачек, и Розмари. Увидев меня в десяти шагах, она резко отодвинулась и повернулась ко мне спиной. Я мог вообразить, какие волны отчаяния бушевали в ее душе, хотя в этот день она выглядела по обыкновению элегантно и ухоженно. Розмари была в норковом манто, надежно предохранявшем от порывистого ветра, лакированных сапожках и бархатной шляпке. Если она боялась, что я проговорюсь о ее визите, то явно ошибалась.

Кто-то легонько взял меня за локоть, и приятный голос произнес:

— Одно слово на ухо, Сид.

Я улыбнулся, стоя к его обладателю вполоборота. Я хорошо знал владельца лошадей и на редкость достойного человека лорда Фрайли и выступал для него в многочисленных заездах. Это был аристократ старого образца, примерно шестидесяти лет, с превосходными манерами, лишенный всяческой фальши и по-настоящему отзывчивый. Слегка эксцентричный и гораздо более умный, чем его считали. Он чуть-чуть заикался, но это не имело никакого отношения к дефектам речи, а объяснялось желанием слегка выделиться на общем фоне.

За эти годы я не раз останавливался в его имении в Шропшире, как правило, по пути на скачки в северные районы страны. Мы проехали с ним много миль в стареньких машинах. Их возраст отнюдь не свидетельствовал о бедности лорда Фрайли. Скорее о нежелании тратить деньги на все не имеющее для него особого значения. А единственным имеющим такое значение лорд считал сохранение родового замка Фрайли-Холла и конюшни со скаковыми лошадьми. На это он не жалел никаких средств.

— Очень рад видеть вас, сэр, — проговорил я.

— Я же просил называть меня Филиппом.

— Да... извините.

— Знаете... — начал он. — Я хочу, чтобы вы мне помогли. Я слышал, что вы чертовски здорово разбираетесь в подобных вещах. Меня это, конечно, не удивляет. Я всегда ценил ваше мнение, и вам это известно.

— Разумеется, я вам помогу, если сумею, — отозвался я.

— У меня неприятное чувство. Похоже, что меня решили использовать, пояснил он. — Вы знаете, я человек одержимый и мечтаю видеть моих лошадей на скачках, чем их больше, тем лучше. Ну, и все в таком духе. В прошлом году я согласился стать членом нескольких синдикатов, а следовательно, должен теперь делить издержки с восемью или десятью другими людьми, хотя и лошади и жокеи мои.