Светлана Успенская - Какого цвета ночь? Страница 4

Поэтому, занятый личной жизнью и работой, он не заметил, как с Машей стало происходить что-то странное. А когда заметил, то было уже поздно… Слишком поздно.

Глава 2

В маленьком деревянном домике городской библиотеки Славгорода в сентябре было холодно. Центральное отопление еще не включили, печи по правилам противопожарной безопасности топить не разрешалось — одна искра, и весь дом полыхнет как сухой газетный лист, книг-то сколько. Марья Павловна, поджав сухие бесцветные губы, тщательно подклеивала растрепанные экземпляры библиотечных старичков. Фонды старые, новых поступлений совсем нет, вот и приходится до бесконечности латать рассыпающиеся на страницы тома. А в библиотеку все равно ходят, хоть и не так часто, как раньше, — школьники идут за книгами по школьной программе, пенсионеры, чтобы насладиться на досуге классикой. Вот только молодые приходят сюда редко, очень редко, порой забывают вернуть книгу или отдают ее порванной, испачканной — просто беда!

Старательно наклонив к плечу свою аккуратно прибранную седую голову, Марья Павловна намазывала полоски прозрачной бумаги клеем, вставляла их между оторванными страницами и аккуратно проглаживала руками. Со стороны она напоминала небольшую черноглазую птичку, пугливую и хрупкую. В разгаре работы ее железные очки с прикрученной медной проволокой дужкой съехали с переносицы и теперь болтались на самом кончике носа, редкие белые пряди волос, собранные пучком на затылке, выбились на лоб и мешали смотреть, приходилось то и дело сдувать их углом рта — и не поправишь, руки-то в клею!

Вот Байрон, «Шильонский узник» — романтическая, полная высоких страстей поэма. Как жаль, что в библиотеке остался только один экземпляр. Она теперь его и на руки не выдает, боится, что затеряют или порвут окончательно. Впрочем, Байрона нынче и не спрашивают совсем, все больше детективы. Женщины просят еще любовные романы, мужчины — триллеры про спецназ.

Марья Павловна сложила в стопку подклеенные томики, достала стремянку, тяжело отдуваясь, взгромоздилась на нее… Ну и работка! Попробуй попрыгай по лестнице с Большой Советской Энциклопедией на весу! Не мудрено, что после работы у нее вечно ломит спину и страшно болят руки. Таким ежедневным силовым упражнениям мог бы позавидовать и Шварценеггер… Скорей бы уж уйти с работы, копаться в огородике…

Осторожно скрипнула входная дверь, под легкими стремительными шагами прогнулись рассохшиеся половицы. Кто бы это мог быть?.. Марья Павловна исподлобья бросила взгляд на вошедшего. Это была девушка. Молоденькая, гладкие волосы, приглаженные к вискам, чистый открытый лоб, ясные глаза. По виду — студентка.

Марья Павловна вспомнила ее, действительно студентка. В библиотеку записалась недавно. Или, может быть, наоборот, давно, когда еще Марья Павловна здесь не работала… Учится, кажется, в педагогическом, ездит в институт на электричке. Каждый день, как челнок, туда-сюда, туда-сюда — час двадцать в один конец. Как же ее зовут… Кажется, Оля… Или Аня… Она не помнит, но можно справиться в карточке…

— Ваш номер? — спросила библиотекарша, строго глядя на посетительницу поверх очков.

Неспешно (в храме книг торопиться негоже) она вытерла пальцы, потуже натянула шаль на узкие плечи. Морщинистые руки отложили в сторону книги и клей, достали тяжелый ящик с формулярами.

— Новикова Катя, номер четыреста двенадцатый, — звонким голосом мелодично произнесла девушка. — Мне, пожалуйста, что-нибудь из этого списка, вот…

Та-ак… Новикова… Екатерина… Есть такая, вот ее формуляр. Парковая, четыре. Где это, Парковая? Кажется, на другом конце города… Она еще никогда не бывала там, просто не доводилось. Расстояния-то, конечно, невелики, но попробуй-ка в ее возрасте…

— Этого нет, этого нет, этого тоже нет, — с преувеличенной строгостью произнесла Марья Павловна. — У нас, деточка, поступлений философской литературы почти не бывает.

Девушка вздохнула. Сказала: «Жалко»… Бросила беглый взгляд на стол, заваленный пухлыми потрепанными томами.

— Тогда можно я Байрона возьму? Вон у вас лежит…

— Пожалуйста. — Марья Павловна протянула книгу — как будто от сердца оторвала родное дитя.

Катя Новикова, живущая на Парковой, четыре, расписалась в формуляре, поблагодарила и ушла, задорно цокая каблуками по дощатому полу.

Вложив формуляр в ящик, Марья Павловна неторопливо подошла к окну. За стеклом ласково грело несмелое сентябрьское солнце. По дорожке между багряными кустами калины мелькнула фигурка в бежевом плаще с книжкой в руках и заспешила по улице прочь, плавно покачиваясь на высоких каблуках.

Внимательные глаза смотрели ей вслед. Приятная девочка: милое личико, фигурка, ножки… Прозрачные глаза, похожие на темный прибалтийский, янтарь. Гладкие волосы, укутывающие плечи каштановой глянцевой волной. Студентка. Начитанная, наверное…

Такая же, как был ее сын. Да, именно был… Он тоже любил специфический библиотечный запах, любил перебирать пожелтевшие страницы, истрепанные тысячами нетерпеливых пальцев. Любил священную тишину читального зала, негромкий гомон абонемента в час пик — после рабочего дня, когда небольшое помещение перед стойкой наполнялось разношерстной публикой, охочей до чтения. Он и со своей первой девушкой познакомился, кажется, в библиотеке…

Был… Любил… Какие ужасные слова! Она никогда не сможет примириться с ними! Эти слова убивают его. Они убивают и ее, мать, лишают воли, чувства, способности жить. Безжалостные слова! Они парализуют, вгоняют в беспросветное, животное отчаяние. Сводят с ума, превращают в загнанную в угол кошку, которой остается только царапаться, кусаться, грызть протянутые к ней руки в отчаянной попытке отомстить за свое погибшее дитя. Цель жизни ее давно исчезла. Если бы она могла, она бы наложила на себя руки. Если бы только она могла… Если бы только могла!

Светлая фигурка, постепенно уменьшаясь, исчезла из поля зрения, а потом и вовсе растворилась в резком осеннем воздухе.

Приятная девушка. Очень приятная… Такая бы понравилась ее сыну. Она чувствует — понравилась бы. Как жаль, что… Но не надо об этом… Не надо об этом думать, не надо вспоминать, не надо возвращаться к одной и той же мысли, иначе можно действительно сойти с ума.

Или разве попробовать то, о чем он просил? Всего один только раз…

В конце месяца была напечатана «рамочка» в газете бесплатных объявлений, многообещающе гласившая: «Конфиденциальные дела любой сложности. Частное агентство «Янус». И телефон.

— Почему именно «Янус»? — удивилась я.

— Ну, — замялся Михаил. — Такое красивое многозначительное название. Двуликий бог, символ всеведения. Бог входов и выходов, окон и дверей… В том смысле, что для нас не будет запертых дверей.

— И мы будем подсматривать в окна? Глупости! — фыркнула я. — Янус давно уже превратился в символ лицемерия.

Оставалось только прикрепить к двери табличку с золоченой надписью «Янус» и раздвоившейся как будто в алкогольном угаре физиономией длинноволосого мужчины, символом фирмы, и можно было принимать посетителей. Однако посетителей не было…

Первый рабочий день начался не слишком радостно. На работу мне, мягко говоря, идти не хотелось. Ключ беззвучно повернулся в замке. Из комнаты доносился знакомый голос, что-то сладко бормотавший, точно во сне. «Бедняга, — подумала я и бесшумно прикрыла за собой дверь. — Сам с собой разговаривает».

Я бесшумно прошла по темному коридору и застыла в дверях, выглядывая из-за косяка. Картина, представившаяся мне, не была странной. За столом спиной к двери, задрав ноги в грязных ботинках на подоконник, сидел мой начальник и болтал по телефону. Глаз мой ничуть не протестовал против увиденного, но вот слух…

— И вот она мне говорит… — мурлыкал Михаил, очевидно щурясь от сладких воспоминаний. — Я, говорит, всю жизнь мечтала… Я, разумеется, говорю, что я тоже. Я прямо чувствую, ее всю трясет… Ну, естественно, я тоже завожусь… Я, конечно, на работе, мне, понятное дело, нельзя, тем более у трупа ее мужа… И вот мы садимся в машину, едем ко мне… Я, естественно, гоню как ненормальный. Ночь, машин почти нет, дождь льет как из ведра… Ну, ты знаешь, какой сегодня ночью дождь был… Представь, на скорости сто шестьдесят километров она начинает мне расстегивать рубашку…

— Когда это, интересно, твоя машина давала сто шестьдесят в час? — поинтересовалась я на самом интересном месте.

Трубка мгновенно полетела на рычаг, телефон жалобно пискнул, ноги в грязных ботинках как ласточки слетели с подоконника, стул с лязгом отъехал в сторону. Мой шеф вскочил, точно кто-то опрокинул на него чан с концентрированной серной кислотой.

— А, это ты… — разочарованно промолвил он, увидев меня в дверном проеме, и осел на место. — Подкралась, как кошка. — Он начал с мнимой деловитостью перебирать бумаги на столе. — Между прочим, рабочий день начинается в девять!