Даниил Корецкий - Настоящее имя Страница 4

Один, второй, третий.

Оказавшись в западне, красные тоже начинали темнеть, тяжелеть, тоже становились «чужаками». В тоннеле постепенно становилось тесно, как на Тверской-Ямской в час пик.

Образовывался первый тромб. Потом обязательно появится второй. Третий…

— А-а-а!

Макс Карданов открыл глаза. Он выплыл из какого-то кошмара, во рту ещё чувствовался горелый привкус смерти. Всего лишь сон. Мышцы постепенно расслаблялись.

Микроавтобус. Взрыв, похожий на рыжего великана, вдруг выпрямившегося во весь гигантский рост. Смерть, поджидавшая его шесть лет. Он каким-то чудом выплыл оттуда, он жив. Что было потом? Бутылка «Джонни Уокер», номер телефона в записной книжке, сонный машин голос в трубке, многозначительная пауза и не очень искреннее: конечно, приезжай… Сон?

— Маша? — негромко позвал Макс.

Никакого ответа. Бормотание магнитолы, тихий шелест воды в душе, ходики пощелкивают на стене: ц… ц… ц… Между неплотно задвинутыми шторами пробивается серый день.

Макс приподнял голову. Он лежал в чем мать родила поверх махровой простыни. Один. Рядом на подушке — неостывшее ещё тепло. Теперь он все вспомнил. Он схватил девушку прямо в прихожей, набросился как зверь и прямо там сорвал одежду, благо её было не слишком много. Маша слабо отбивалась и говорила то, что и должна говорить женщина в подобной ситуации: «Не надо» и «Потом». Но он не слушал: может потому, что шесть лет видел её только во снах и все эти годы вообще не спал с нормальной женщиной, может потому, что выпил полбутылки «Джонни Уокера», а скорей всего потому, что только что разминулся со смертью.

Маша пахла уютом и постелью, сквозь запах кожи пробивался вчерашний аромат дорогих духов. А он стремительно и зло ворвался в это душистое тепло, словно в третий сектор усложненной полосы препятствий на выпускном экзамене. Это был даже не секс — скорее грубая и быстротечная рукопашная схватка…

Как будто Макс брал реванш у жизни, понимая, что лишь по счастливому стечению обстоятельств он не лежит сейчас на покрытом копотью снегу, обугленный и искореженный до неузнаваемости. Огонь ещё не догорел, крики не смолкли и кто-то наверняка идет по его, Макса, следу…

Вдруг среди тишины раздался громкий резкий звук. Непрерывный и высокий, как сирена. От которого волоски на коже встали дыбом.

Макс Карданов вздрогнул, вскочил, одним прыжком выскочил в коридор. Что там, черт побери? Телефон? Дверь? Атомная бомбардировка?

Направо гостиная, налево кухня. Чайник…

Точно: чайник. Блестящая пипка на носике свистит на высокой рехнуться можно — ноте и пышет паром. Карданов сдернул её, выключил газ. Огляделся. Кухня размеров необъятных, светлая, как праздник. Уютная. Кондиционер, гриль, стойка под мрамор, шкафчики какие-то непонятные готика, что ли?…

И посреди этого Макс увидел вдруг себя: голого. Безоружного. Он подошел к окну и закрыл жалюзи. На подоконнике стоял трехлитровый баллон: вода, водоросли, какие-то черные шевелящиеся комочки… Пиявки! Зачем они ей? Рядом — открытая пачка «Винстон», пепельница, припорошенная серым сигаретным пеплом. Раньше Маша не курила… Хотя чему удивляться: шесть лет. Новые привычки, новые увлечения. И старый жених, вынырнувший из забвения…

Смена декораций: постельное белье заменено, чашки перемыты, пепельница вычищена, использованные презервативы отправлены в мусорное ведро. Можно начинать жизнь сначала…

В сушилке над мойкой стояли две кофейные чашки. Рядом другие чашки, и блюдца, и тарелки, там много чего было — но эти две стояли отдельно. Словно их мыли последними. Даже… Макс не удержался, достал одну из сушилки, внимательно осмотрел.

Нет, капли воды конечно же, успели просохнуть. В мусорное ведро заглянуть, что ли? Хотя Маша никогда не любила презервативов: она чувственная натура, а резинки огрубляют ощущения…

Маша мастерица доставлять острые и запоминающиеся ощущения. С этой мыслью Макс открыл дверь в ванную.

— Что так долго?

Стройное долгое тело в серебристом ореоле водяных струй резко развернулось к нему, Макс увидел мелькнувшую в зеленых глазах тень испуга впрочем, нет, почудилось, наверное…

Маша с улыбкой смотрела на него, перекрестив длинные ноги, вода падала ей на плечи, стрелкой сбегала между острых грудей, закручивалась во впадине пупка, спускалась дальше, рисуя трепещущий символ «V», и разбегалась, разлеталась внизу мелкими брызгами.

— Лезь ко мне! Скорее! — сказала она и Макс не заставил просить себя второй раз.

Молодая женщина торопилась домой на исходе Валентинова дня. Полчаса назад она спустилась в метро среди сверкающих мандариновых огней Китай-города — сейчас поднялась наверх в Кузьминках. Унылая бетонная геометрия, темнота, сквозняк. Окраина.

Женщина не любила Кузьминки. Энергичным шагом она прошла к стоянке такси, переговорила с шофером в передней машине.

— Червонец, барышня, — буркнул тот.

Возражений не последовало. Гибкая фигура в песцовом полушубке скользнула на заднее сиденье, хлопнула дверь, затарахтел мотор. Поехали. Шофер скосил глаза в зеркало заднего обзора: «аппетитная буржуйка, чтоб я так жил…». На синий «москвич», пристроившийся в хвосте, он не обратил никакого внимания.

— За парикмахерской направо, — сказала пассажирка спустя несколько минут. — Вон та пятиэтажка, второй подъезд.

Такси послушно свернуло во дворы, под колесами захрустел вечерний ледок. Молодая женщина достала из сумочки деньги.

— Слышь это, да? — носатый тип в «москвиче» поднес к лицу трубку мобильного телефона. — Крыса прикатила. В белом френче, на моторе. Ну встречай, ага.

Молодая женщина задержалась у парадной двери, копаясь в сумочке. Шофер влажно покосился на стройные икры под полушубком, кое-как вырулил с подъездной дороги и умчался в сторону Волгоградки.

Наконец тонкие пальцы выудили связку ключей, вставили в замок. Заскрипели ригеля и пружины, женщина потянула дверь на себя. И вдруг от стены сбоку отпочковались две невидимые прежде фигуры, метнулись к ней.

— Закрой пасть! Тихо!

Сильный удар в лицо — разбитые губы тут же накрыла широкая ладонь, затрещали волосы, выдираемые из кожи жестокой нечеловеческой силой.

— Иди, тварь!

Женщину втолкнули в подъезд и поволокли вниз, к бойлерной. Сзади хлопнула парадная дверь. Сиплое дыхание рядом. Почему-то ни одна лампочка в подъезде не горела.

Курсы самообороны ничего не стоят, да и электрошокеру в сумочке — грош цена, потому что сознание и тело сковал липкий парализующий ужас. Сколько в жизни таких историй, только раньше они случались с другими, а теперь наступил твой черед…

Вспомнив советы мужа, женщина резко рванулась, попыталась крикнуть, лягнула наугад ногой темноту. Но лучше бы она этого не делала. От жестокого удара по голове женщина на несколько минут отключилась, а пришла в себя уже на цементном полу, с клейкой лентой, туго обмотанной вокруг лица. Губы оказались размазаны по зубам, веки вжаты в глазные яблоки, от прически ничего не осталось, в голове оглушительно бил колокол.

Ее подняли за волосы, тут же брызнули в стороны пуговицы полушубка, и полушубок куда-то испарился вместе с сумочкой и электрошокером. Сильные удары обрушились на лицо, грудь, спину, живот. Били молча и остервенело. Время остановилось, осталась только боль, которая волнами расходилась по истерзанному телу.

Потом волосы отпустили и она опрокинулась на холодный пол. Откуда-то издалека сверху прилетел голос:

— Слушай сюда, крыса, если жить хочешь, мужику своему передай: пусть увольняется. И съезжайте на хер отсюда, хоть в Магадан, хоть на Аляску. В Москве вам не жить. На кишках мужниных висеть будешь — поняла, крыса?

— Угу…

Съезжать, конечно. Женщина поняла. Хоть на Аляску.

— Слышь, братан, а она ничего… Гля какие ноги!

Чужие руки с силой обхватили колени, скользнули вверх по бедрам, грубо схватили за самое нежное и уязвимое место.

— Кончай. Этого не приказывали.

— А кто узнает? Чтоб лучше запомнила…

Одним рывком юбка задрана на живот, с треском слетели колготки…

— Жаль Татарина нет…

Она замычала. Это был даже не протест, просто судорога голосовых связок: только не это! Не надо! Ну пожалуйста…

— Все прошло нормально? — наконец спросил Фокин, разглядывая влажный кружок, отпечатавшийся на деревянной стойке. Рюмку он бережно держал в жестких, как арматурины, пальцах. Еще недавно владевшее им напряжение начинало понемногу рассасываться.

Они сидели в закусочной «Козерог» — маленьком уютном подвальчике недалеко от Лубянской площади. Сотрудники Большого дома любили обмывать здесь очередные звания, награды и должности.

— Нормально, — кивнул капитан Чуйков. — Как и должно быть. Что-то я перестраховался… Ну, давай!