Филлис ДЖЕЙМС - Изощренное убийство Страница 4

Доктор Бейгли, стоявший в стороне, угрюмо сказал:

– Кто-то уже взялся.

В это же время на противоположной стороне площади Адам Далглиш, следователь из Скотленд-Ярда, наслаждался традиционным осенним приемом с подачей хереса и других напитков, который устраивали его издатели и который на сей раз совпал с третьим переизданием первой книги его стихов. Он не питал иллюзий по поводу собственного таланта или успеха сборника. Стихи, в которых нашел отражение его независимый, ироничный и в основе своей неугомонный дух, как оказалось, пришлись по нраву публике. Далглиш не верил, что больше чем полдюжины людей пережили те же переживания, что и он. Между тем он обнаружил, что его выбросило на отмель неведомого моря, в котором агенты, авторские гонорары и рецензии превращаются в забавные источники опасности. А теперь еще и этот прием. Далглиш думал о нем без особого восторга, как о мероприятии, которое просто нужно выдержать, но прием оказался на удивление приятным. Господа Герн и Иллингуорт просто не могли подавать плохой херес, равно как и печатать плохие книги. По оценкам Далглиша, прибыль издателей от публикации его книги пропили за первые десять минут. За это время старый сэр Хуберт Иллингуорт успел быстро появиться, с печальным видом пожать Далглишу руку и удалиться шаркающей походкой, бормоча что-то, словно сетуя: вот еще один писатель обрек себя и своего издателя на сомнительные радости успеха. Для него все писатели были как не по годам развитые дети, существа, которых надо терпеть и вдохновлять, но не слишком волновать, чтобы они не расплакались прежде, чем наступит время ложиться спать.

Имели место и менее приятные моменты, чем краткое появление сэра Хуберта. Мало кто из гостей знал, что Далглиш следователь, и далеко не все ожидали, что он будет рассказывать о своей профессиональной деятельности. Однако неизбежно находились люди, считавшие, что человеку, который ловит убийц, негоже писать стихи, и высказывавшие свое мнение вслух, кто более, а кто менее тактично. Предположительно они хотели, чтобы убийцы были пойманы, как бы жарко ни спорили о том, что должно произойти с преступниками впоследствии; но к тем, кто фактически занимался поимкой злоумышленников, они демонстрировали на удивление противоречивое отношение. Далглиш к этому привык, и такая позиция оскорбляла его гораздо меньше, чем распространенное убеждение, будто в причастности к сообществу убийц есть особое очарование. Но если каждый такой праздник и сопровождался в определенной степени проявлением тайного любопытства и бессмысленными толками, то попадались так же и приятные люди, ведущие приятные разговоры. Ни один писатель, как бы беспристрастно он ни относился к своему таланту, не может слегка не ободриться, услышав похвалу. И Далглиш, борясь с подозрением, что мало кто из поклонников на самом деле читал его книги и тем более покупал их, обнаружил, что получает некоторое удовольствие от происходящего, и отдавал себе полный отчет почему.

Первый час приема был суматошным, но вскоре, после семи вечера, Далглиш оказался один с бокалом в руке у затейливой каминной полки в стиле Джеймса Уайата.[2] В камине горели тонкие поленья, наполняя комнату слабым запахом, напоминавшим о пригороде. Это был один из тех непостижимых моментов, когда человек вдруг начинает чувствовать, будто он совершенно один посреди толпы, когда шум словно затихает, а толкающие друг друга люди постепенно отодвигаются на второй план и становятся расплывчатыми и загадочными, как актеры на далекой сцене. Далглиш оперся на каминную полку затылком, наслаждаясь кратковременным уединением и, как истинный ценитель, созерцая гармонично спланированный архитектором зал. Вдруг он заметил Дебору Рискоу. Должно быть, она вошла очень тихо. Ему стало интересно, как долго она пробыла тут. И тут же его мимолетное ощущение счастья и умиротворенности сменилось желанием, таким тягостным и сильным, какое испытывает впервые в жизни влюбившийся мальчишка. Дебора тут же заметила Адама и с бокалом в руке направилась к нему.

Ее появление не было полной неожиданностью, но Далглиш предпочел не обманываться, убеждая себя, что она здесь ради него. После их последней встречи едва ли такое было возможно.

Он сказал:

– Рад видеть вас здесь.

– Мне в любом случае следовало прийти, – ответила она. – Но вообще-то я здесь работаю, Феликс Герн нанял меня после того, как умерла мама. Чем я только не занимаюсь в издательстве. Тружусь как пчелка. Стенографирую и печатаю. Я этому училась.

Адам улыбнулся:

– Вы говорите так, как будто все это стало для вас своего рода панацеей.

– Что ж, в какой-то степени это действительно так.

Он не стал притворяться, будто не понимает, о чем она говорит. Они замолчали. Далглиш крайне болезненно реагировал на любые упоминания о деле, которое почти три года назад привело к их первой встрече. Эта рана саднила даже при легчайшем прикосновении. Он видел некролог о смерти матери Деборы в газете около полугода назад, но счел недопустимым и дерзким отправить ей письмо или произнести традиционные слова соболезнования. В конце концов, он был отчасти виноват в этой смерти. И сейчас ему было нисколько не легче. Они поговорили о его стихах и о ее работе. Поддерживая формальный, ни к чему не обязывающий светский разговор, Далглиш задался вопросом, что сказала бы Дебора, пригласи он ее на ужин. Если бы она резко не отвергла его предложение в ту же секунду – а она скорее всего поступила бы именно так, – это могло бы поставить его в затруднительное положение. Он не обманывал себя: единственное, чего он хотел, – это разделить ужин с женщиной, которую находил красивой. Он понятия не имел, что она думает о нем, но знал, что со времени их последней встречи балансирует на краю обрыва любви. Если бы Дебора дала согласие – на этот или любой другой вечер, – то нависла бы угроза над его отшельнической жизнью. Он знал это наверняка, и само это знание страшно его пугало. После смерти жены при родах Далглиш предусмотрительно отгородился от всякой боли; секс стал для него не более чем упражнением, чтобы не потерять сноровку; любовный роман – лишь эмоциональной паваной, церемониальной, танцуемой по всем правилам, не требующей никаких жертв. Но конечно, Дебора не согласится. У него не было абсолютно никаких причин сделать заключение, что он ее хоть сколько-нибудь интересует. Однако необъяснимая и непоколебимая уверенность в этом придавала ему смелости и позволяла потакать своим желаниям. Соблазн испытать удачу был велик. Адам шел вместе с Деборой по залу и мысленно репетировал свою речь, изумляясь тому, что через столько лет его посетило давно забытое ощущение неопределенности, испытанное лишь в годы юности.

Кто-то легко прикоснулся к плечу Далглиша, застав его врасплох. Это оказалась секретарь председателя, которая хотела сообщить, что Адаму позвонили.

– Это из Скотленд-Ярда, мистер Далглиш, – сказала она, тщетно пытаясь скрыть интерес и делая вид, что звонки из Скотленд-Ярда – обычное дело для авторов Герна и Иллингуорта.

Далглиш, улыбаясь, извинился перед Деборой Рискоу, она лишь пожала плечами.

– Я вернусь в считанные секунды, – пообещал он, но, пробираясь сквозь толпы беседующих гостей, он уже знал, что не вернется.

Далглиш взял трубку в маленьком кабинете рядом с залом заседаний, протиснувшись к телефону через ряды стульев с наваленными на них рукописями, скрученными в свитки гранками и пыльными бумагами. Герн и Иллингуорт явно взлелеяли здесь образ старомодной неторопливости и всеобщей неразберихи, за которым скрывалась – в некоторых случаях к великому прискорбию авторов этих издателей – непреодолимая жажда продуктивной работы и тщательное внимание к мелочам.

В трубке громогласно прозвучал знакомый голос:

– Это вы, Адам? Ну как прием? Хорошо. Мне жаль отрывать вас, но я был бы очень признателен если бы вы заглянули кое-куда по пути домой. Я говорю о клинике Стина, дом 31. Вы знаете, что это за место. Там лечат исключительно невротиков из высшего общества. Похоже, их секретаря, или завхоза, или бог знает кого еще убили. Ударили по голове на цокольном этаже, а потом закололи острым предметом, причем прямо в сердце. Ребята уже направились туда. Разумеется, я послал туда и Мартина в помощь вам. У него будет с собой все, что необходимо.

– Спасибо, сэр. Когда об этом сообщили?

– Три минуты назад. Позвонил главный врач. Он кратко упомянул об алиби практически всех сотрудников, учитывая предполагаемое время смерти, и объяснил, почему убийцей не может быть один из пациентов. Затем высказался некий доктор по фамилии Штайнер. Он сообщил, что мы встречались лет пять назад на торжественном ужине, устроенном его покойным шурином. Доктор Штайнер объяснил, почему злоумышленником не может быть он, и соблаговолил поделиться со мной своим видением психологического портрета убийцы. Эти доктора, похоже, прочитали все лучшие детективные романы. Никто не прикасался к трупу, они никого не выпускают из здания и не впускают туда, и все собрались в одном помещении, чтобы не спускать друг с друга глаз. Вам лучше поспешить, Адам, а то они распутают это преступление до вашего приезда.