Сергей Асанов - Тринадцать Страница 4

Октябрьский вечер опускался быстро и величаво. В гараже становилось темно.

— Так полностью и не заселили домишко-то, — проговорил Владимир Петрович, кивнув на загорающиеся окна десятиэтажки. С этой стороны дома, смотрящей на бескрайний пустырь, светилось всего с десяток окон.

— Парадокс, однако! — подхватил дядя Петя, перебирая пальцами клавиши аккордеона. — Коробки эти втыкают тут и там, как дети в песочнице солдатиков, а их все равно не хватает, и при этом новые дома стоят полупустые.

— Дорогие квартиры, — сказал Ваня, вновь наполняя стаканы. — Ты почем здесь брал, Леха?

Семенов не спешил раскрывать коммерческую тайну. Вообще он вел себя так, словно пригласил в гости из деревни бедных родственников, никогда не видевших асфальта. Некоторое высокомерие проскальзывало во взгляде, в движениях и интонации, и это не осталось незамеченным его сегодняшними собутыльниками. Впрочем, стопроцентных оснований считать Семенова законченной задницей пока ни у кого не было.

— Лимона три поди отдал за трешку-то? — продолжил допрос непосредственный Ваня, протягивая мужчинам наполненные стаканчики.

— Ну, почти где-то так, — согласился Семенов.

— Плюс, конечно, ремонт и прочая фигня, если без отделки брал. Наверняка ведь без отделки?

Семенов молча кивнул.

— Я вот тоже когда въехал в свою полуторку год назад, просто охренел, — трещал языком Ваня. — Санузла, считай, нет — ни унитаза нормального, ни кранов, ни труб. Разводку сам делай, ванна дерьмо, душевую кабину надо ставить. Считай, еще несколько сотен отдай ни за хрен собачий…

Он еще долго жаловался на тяжелую жизнь простого россиянина, купившего однокомнатную квартиру в новостройке в почти экологически чистом районе, но его никто не слушал. Саша жевал лимон, Владимир Петрович читал заголовки с газетной «скатерти», а дядя Петя всматривался в светящиеся окна на самых верхних этажах.

— Ну что, други мои, по второй? — предложил Ваня. — Пусть твоя «япошка», Леха, живет-поживает в этом гараже, и пусть у тебя с крыши не капает… и с конца тоже!

Он рассмеялся. Семенов ответил на тост великодушной улыбкой, дав понять, что оценил шутку.

Снова молча выпили, закусили лимоном. Веселья пока не намечалось, и это было странно.

— Дядь Петь, сыграй чего-нибудь! — предложил скромный Саша.

— Да, действительно, — присоединился Иван. — А то тишина какая-то нездоровая. Замути что-нибудь эдакое, как ты умеешь, отработай коньячок-то!

«Музыкант» отвел взгляд от верхних этажей дома и смерил заказчика тяжелым взглядом.

— Чего изволите? — без улыбки спросил он.

— Ну, что-нибудь массовое, народное, чтобы душа развернулась! Как в прошлый раз, помнишь, у Николашки рождение сына отмечали! Или ты еще не выпил нужного количества на выступление?

Дядя Петя улыбнулся одними уголками губ.

— Чтобы душа развернулась, говоришь… Знаешь, у иного индивида душа как солнечная батарея: выйдет на орбиту, развернется так, что гуманоидам на альфа Центавра видно. А иной засранец всю жизнь колупается в своей норке, как мышь навозная, собирает крошки, складывает их в ямку, набивает пузо и тоже все время думает, что у него душа есть. И ведь попробуй докажи ему, что он бесполезный для общества мудак! Не поймет!

В гараже повисла еще более нездоровая тишина. Владимир Петрович отвлекся от газетных страниц, глянул на дядю Петю из-под бровей и едва заметно улыбнулся. Иван и Саша были озадачены. Голос подал только виновник торжества. Семенов поставил опустошенный стаканчик, вынул сигарету, закурил и, сверкнув стальным зубом, поинтересовался:

— Ты это о ком?

— Так, о людях, — отмахнулся дядя Петя.

— О которых?

— О всяких.

Семенов усмехнулся:

— Ну, тогда скажи еще что-нибудь об этих людях, не стесняйся, здесь все свои.

Дядя Петя начал тихонько наигрывать музыкальную тему из фильма «Эммануэль».

— Люблю счастливых людей, — говорил он поверх мелодии. — Иной дуралей не знает, что он дуралей, считает себя центром вселенной и не напрягает нервную систему рефлексиями по поводу чести и совести. Спит спокойно, видит сладкие сны, а утром просыпается и гадит кому-нибудь в душу. Ночью опять спит как младенец, а неудачи свои объясняет чьими-нибудь происками и завистью. Скажи мне, друг Алексей, отчего такая сволочь крепче в этой жизни держится, чем все прочие?

«Эммануэль» все еще застенчиво переливалась в мехах аккордеона, настраивая на лирический лад, но Семенов вдруг помрачнел.

— Слышь, мужик, — сказал он, — не грузи, а? У меня сегодня праздник, я пашу как сволочь с утра до вечера, а ты мне расслабиться мешаешь. — Семенов обернулся к остальным с вопросом: — Он всегда такой чудик?

Мужчины покачали головами.

— Ну, так если пришел, пей молча и радуйся жизни. Не хочешь — вали!

И Семенов снова стал разливать коньяк. Впрочем, на дядю Петю его выпад не произвел должного впечатления. Бывший преподаватель музыкального училища и дипломант всесоюзных и международных конкурсов по-прежнему пиликал на аккордеоне и мечтательно смотрел в окна дома.

Следующий заход обошелся без его участия. Семенов из принципа ему не налил, а озадаченный Иван лишь толкнул в плечо, пробормотав: «Какая муха тебя укусила сегодня?» Веселье пока так и не началось. Впрочем, через несколько минут о его гипотетической возможности можно было совсем забыть.

Мужчины тихо переговаривались между собой, обсуждая летние покрышки, чьи-то лошадиные силы и способы вентиляции гаража, и никто не заметил, что дядя Петя прекратил играть, опустил руки и стал напряженно вглядываться во что-то наверху. Он даже вышел немного из гаража, приложил ладонь к глазам, заслоняясь от света уличного фонаря. Так он стоял несколько долгих секунд, потом тихо пробормотал:

— Вот же черт…

Его услышал только Саша, не участвовавший в общем разговоре.

— Что там, дядь Петь?

Молчание в ответ. Дядя Петя лишь сильнее сощурил глаза. Затем в какие-то считанные секунды выражение его лица претерпело кардинальные и молниеносные изменения: от любопытствующего до испуганного.

— Дядь Пе… — хотел повторить свой вопрос Александр, но не успел.

— Ах ты ж зараза!!! — заорал Петя. — Разойдись!!!

Он запрыгнул обратно под крышу гаража. Все присутствующие успели лишь повернуть головы в его сторону.

Через мгновение на капот и лобовое стекло семеновской «тойоты-камри» как-то буднично, без всякого пафоса и особого шума рухнуло что-то тяжелое и длинное. Оно разбило стекло и, спружинив, частично провалилось в салон. Зрителям этого необычайного зрелища потребовалось какое-то время, чтобы сообразить, что же это упало.

Сообразив, они присели от ужаса.

— А-а!! — завыл Ваня.

— Ёп… твою в три бога душу… — выдавил Владимир Петрович, хватаясь за подбородок.

Семенов ничего не сказал, он лишь отпрыгнул к дальней стене гаража и раскрыл рот, словно выброшенная из воды рыба.

— Блин, это ж Катерина… — резюмировал Александр.

Они еще немного постояли молча, созерцая кошмарную картину: голова, руки и туловище женщины свалились внутрь на пассажирское сиденье машины, рыхлые ягодицы и голые ноги лежали на капоте. Все было усыпано стеклянной крошкой и забрызгано кровью.

— Звоните в милицию, — сказал дядя Петя.

Никто не пошевелился.

Екатерина Сабитова жила с тридцатилетним сыном Пашенькой. Он купил квартиру в этом доме год назад и забрал с собой мать, обитавшую тогда в старой «хрущевке» на заводской окраине. Парень был менеджером какой-то крупной телекоммуникационной компании, зарабатывал неплохо, но жениться не торопился (чей-то длинный чесоточный язык пустил слух, что девушки как сексуальные объекты его вообще не интересовали), а потому не видел никаких для себя неудобств, если стареющая маман займет маленькую комнатку слева от туалета. Тем более если она время от времени будет стирать ему трусы, жарить котлеты и мыть полы.

Жила Екатерина не сказать чтобы тихо-мирно, но особых проблем соседям не доставляла. Разве что иногда вечерами колотилась в двери, умоляя позвонить в милицию, «чтобы забрали эту суку и сволочь», то есть любимого сыночка, — а так в целом все было вполне ничего. Сыночек, отмечавший дома с друзьями очередную победу над действительностью, порой запирал мамашу в ее комнатушке, не позволяя даже сходить в туалет. Если вместо побед поводом для загулов были поражения, то маман могло достаться и на орехи: по старой русской традиции (о которой и упоминал в гараже дядя Петя) Пашенька отказывался нести моральную ответственность за собственные провалы и предпочитал оттопыриться на «козе отпущения». Синяки и ссадины в критические дни сыночка частенько появлялись на Екатеринином лице.

Она терпела несколько месяцев, уповая на помощь Господа и участкового милиционера, но в конце концов собрала вещи и умотала, оставив на столе записку, в которой известила непутевого отпрыска о своем скоропостижном отъезде в деревню к двоюродной сестре. Взбешенный Пашенька поймал мать уже на автовокзале — там же в зале ожидания устроил форменный разнос, едва не засветив в глаз, забрал ее чемодан и, схватив за локоть, поволок в машину. Первая попытка бегства не удалась.