Наталья АЛЕКСАНДРОВА - ФАНТАЗИИ ОФИСНОЙ МЫШКИ Страница 4

Но сейчас был день, и мне очень захотелось пробраться туда, за этим удивительным котенком. И еще я подумала, как Сашка спохватится и начнет меня искать. И как она будет волноваться.

Я мстительно оглянулась на нее.

До меня донесся хохот — Вовка Мальцев очень смешно упал.

На меня никто не смотрел.

«Ну и пожалуйста», — подумала я и скользнула в щелку забора.

По ту сторону забора не было ничего интересного.

Там было грязно, пыльно, пахло цементом, старыми газетами и засохшим обойным клеем. Дверь дома болталась на одной петле, раскачиваясь с унылым скрипом.

Котенок сидел на пороге и умывался.

Увидев меня, он вскочил и неторопливо вошел в дом.

Я последовала за ним.

Войдя внутрь, я почувствовала себя неуютно.

Здесь было темно, под ногами хрустели осколки битого стекла и кирпичная крошка. Я сделала несколько шагов, но скоро мне стало страшно, да и котенок куда-то подевался. Я прошла еще немного, потом повернула назад, но как-то так получилось, что вместо того, чтобы выйти из дома, я оказалась в длинном темном коридоре.

С нарастающим ужасом я поняла, что заблудилась и теперь никогда не смогу выбраться из этого страшного места. Так и буду бродить по этим темным комнатам, пока не умру от голода и жажды. Или от чего-нибудь похуже. Оставалась еще надежда на котенка: если он привел меня сюда, может быть, он меня и выведет? Я сделала еще несколько шагов и неуверенно позвала:

— Кис-кис!

Впереди, за полуоткрытой дверью, раздался какой-то негромкий, приглушенный шум.

— Вот ты где! — проговорила я и решительно двинулась в направлении этого звука.

Однако, войдя в эту дверь, я увидела не котенка.

Я увидела очень большого мужчину с пышной рыжей шевелюрой. Впрочем, тогда все взрослые казались мне очень большими — и мужчины, и женщины.

Как ни странно, этот человек был одет в хороший, чистый костюм. Окружающая грязь, цементная пыль и кирпичная крошка каким-то удивительным образом не запачкали его. Он стоял спиной ко мне и что-то делал. Приглядевшись, я поняла, что он разгребает груды битого кирпича и штукатурки старой лопатой со сломанной ручкой.

Я хотела окликнуть его, объяснить, что заблудилась, и попросить вывести меня на улицу, но замешкалась, стесняясь незнакомого.

Вдруг он сам обернулся и увидел меня. Я застыла на месте, наблюдая за его лицом. Лицо и так было красным, а тут еще больше покраснело.

В один прыжок он подскочил, схватил меня за плечо и прошептал каким-то странным, как будто очень огорченным голосом:

— Ну, зачем же ты сюда зашла?

— За… за котенком! — ответила я испуганно.

Я поняла, что мне сейчас попадет.

Но он, этот рыжий мужчина, как-то странно улыбнулся, сглотнул и повторил за мной:

— За котенком…

И тут лицо у него сделалось таким страшным, что я обмякла, как старая тряпичная кукла, и наверняка упала бы, если бы он не держал меня за плечо.

В этом лице проступили и ненависть, и какое-то удивительное, нечеловеческое равнодушие. Как будто он что-то решил для себя и теперь не отступит.

— За котенком… — машинально повторил он и потащил меня на середину комнаты. Лопата стояла, воткнутая в строительный мусор. Я совсем обвисла в его руках и прикрыла глаза. Я почти ничего не видела, но чувствовала всем своим существом, всей своей кожей исходящую от этого человека слепую, нерассуждающую ненависть, понимала своим детским умом, что мне пришел конец… от него исходил острый, едва уловимый запах ненависти и опасности и еще, как ни странно, легкий, свежий запах хорошего мужского одеколона, запах горьковатой смолы и соленого морского ветра, запах дальних странствий…

Он отпустил меня на мгновенье, я тут же упала на колени. А этот жуткий тип схватил лопату и повернулся ко мне. Он пробормотал что-то, склонил набок голову, примериваясь, и я поняла, что он сейчас меня убьет. Отчаяние придало мне сил, я попыталась отползти в сторону, я хотела кричать, но горло перехватило. Страшный рыжий мужчина замахнулся лопатой, но вдруг передумал, отбросил ее и нагнулся ко мне. Он рывком поднял меня за плечи, я пыталась его оттолкнуть, но что может семилетний ребенок?

Наверное, он споткнулся о лопату, потому что вдруг потерял равновесие и навалился на меня всем телом. Руки его добрались до моего горла, совсем рядом я почувствовала учащенное дыхание. И запах — запах ненависти и злобы. И еще чего-то…

И тут в соседней комнате раздались тяжелые шаги, и хриплый голос выкрикнул:

— И кто тут шляется? Я вам, хулиганье, щас всыплю…

Сжимавшие мою шею руки разжались. Мужчина стоял на четвереньках и прислушивался к шагам.

Я выскользнула из-под него, вскочила, метнулась в сторону, бросилась бежать, не разбирая дороги, пока не уткнулась во что-то грязное, пахнущее масляной краской.

— Ты что тут делаешь? — прорычал заросший щетиной дядька в ватнике и кирзовых сапогах, ухватив меня за ухо. — Никак девчонка? А вот я тебе щас накостыляю по шее! Будешь знать, как на охраняемую эту… территорию залазить!

— Дяденька, там… — пропищала я, тыча пальцем в ту сторону, откуда прибежала, — там…

Но, кроме этого «там», я ничего не могла проговорить. В моем языке просто не было слов, чтобы описать только что пережитый ужас. Я лишь открывала рот, как выброшенная на берег рыба.

— Где твоя мамка? — продолжал допрос сторож, волоча меня к выходу. — Вот щас сдам тебя ей на руки, пускай как следует тебе ухи надерет! Или папаша ремнем отходит! Это виданное ли дело — чтоб на эту… охраняемую территорию залазить! Главное дело, что девчонка! Пацанчики, бывает, залазят, но чтоб девчонка…

Мы оказались на улице, потом — в нашем дворе, и сторож сдал меня с рук на руки Александре.

Сестра уже спохватилась, бегала по двору и расспрашивала всех, не видел ли кто-нибудь, куда я подевалась. Увидев меня, всю замурзанную, она жутко разозлилась. Сторож обругал ее матом за то, что не смотрит за малявкой, погрозил пальцем и ушел. Тут я разревелась по-настоящему. Я тряслась и всхлипывала и сквозь икоту пыталась рассказать о страшном рыжем дядьке. Я даже произнесла слово «маньяк». В голове всплыли все предостережения матери и рассказы соседок о маньяках, которые заманивают маленьких девочек в укромные места и делают там с ними ужасные вещи.

Как я сейчас понимаю, Сашка тогда была озабочена лишь тем, что ей попадет за мою грязную курточку. Поэтому она прикрикнула на меня и потащила домой.

По дороге прижала меня к стенке и прошептала:

— Какой еще маньяк! Выдумала тоже! Подумаешь, сторож ее отругал! И правильно — не лезь куда нельзя! Только заикнись матери! Ты не знаешь, как она тебя накажет! Ты просто не представляешь!

Я перестала плакать и молча кивала: я понимала, что сестра беспокоится о самой себе, о том, как бы ей не досталось от матери за то, что оставила меня без присмотра. После рыданий в голове шумело, я плохо соображала и все равно не смогла бы связно рассказать о пережитом ужасе.

Дома Сашка протащила меня в ванную. Мы никого не встретили — из дальней комнаты доносились крики родителей. Потом отец ушел, хлопнув дверью, мама закрылась в комнате и долго разговаривала там по телефону с близкой подругой тетей Галей. Сестра смотрела телевизор, а я сидела на диване, обняв подушку. Преследовавший меня запах исчез, и перед глазами не стоял больше страшный рыжий дядька, я не ощущала больше чужих рук на своей шее.

Вечером мама все же что-то заметила. Она озабоченно потрогала мой лоб, смерила температуру, уверилась, что все в норме, и решила, что я просто устала.

С тех пор мы с сестрой никогда не разговаривали о том случае. Очень может быть, что она о нем вообще забыла. Но у меня в памяти навсегда отпечатался тот взгляд, полный злобы и равнодушия, и запах смерти, запах ненависти, смешанный с острым, свежим, смолистым запахом мужского одеколона…

Нет худа без добра, сказала я себе, пробираясь к выходу на нужной остановке, хоть воспоминания и причиняют мне много неприятностей, однако дорога показалась незаметной. Я решила пройти до дома сквериком, чтобы подышать свежим воздухом. Хотелось успокоиться. А домой не слишком хотелось. И если бы не чувство голода, то можно было бы погулять подольше.

Не то чтобы я не люблю свою семью, однако существовать мне с ними рядом тяжеловато. Сестра говорит, что у меня скверный характер от одиночества. Забыла сказать, что я — стопроцентная старая дева. В самом прямом смысле этого слова. Сохранить невинность до двадцати семи лет — это в наше время удивительный случай. Однако у меня были на то причины, но об этом после.

Мы все живем в трехкомнатной квартире, которую когда-то выменяла бабушка: мама, я, Тинка и сестра с мужем. Муж у Сашки не то третий, не то четвертый. Нет, официальный, кажется, третий… Он — непризнанный гений, так и представляется незнакомым женщинам. И даже зовут похоже — Геннадий. Гениальность его лежит в области искусства, то есть он пытается себя реализовать в творчестве. Он художник. Но картин не пишет. И обложки для книг не рисует. И дизайном не занимается. Зато просто фонтанирует идеями. В голове множество художественных проектов, вот только с реализацией неважно. Он объясняет это засильем пошлости и бездарности. И еще кругом блат и семейственность, а у него нет ни денег, ни полезных связей, чтобы пробиться наверх. А на талант всем вокруг плевать, утверждает он. Сестра, кажется, и вправду его любит, во всяком случае, принимает на веру все, что он скажет.