Елена Арсеньева - Ключ к сердцу императрицы Страница 4

Да, в самом деле! Лидия вдруг обнаружила, что клиент смотрит на нее как-то очень странно. Как бы размышляет, что делать дальше: вырвать у нее из руки желто-голубую пачку денег или все же не мелочиться?

Лидия торопливо сунула аванс в карман юбки:

— Вы, наверное, хотите, чтобы я вам расписку дала?

— Да бросьте, — пожал плечами Рощин. — Что я, не вижу, с кем имею дело? Вы не из тех, кто немедленно бросится с этими деньгами в ближайшее турагентство и купит путевку в какой-нибудь там турецкий или египетский рай. Вы будете теперь в архиве с утра до ночи сидеть, а сначала, готов спорить, в художественный музей сбегаете, чтобы своими глазами увидать картину этого бывшего крепостного Ирины Михайловны Рощиной.

— Рощиной-Сташевской, — уточнила Лидия, и Рощин досадливо поморщился:

— Конечно, конечно. Но понимаете, Лидия Александровна…

«Сейчас все же попросит расписку», — решила было Лидия, однако на уме у Рощина было что-то другое. Он откровенно мерил свою собеседницу взглядом, словно хотел отыскать, где именно находятся застежки на ее юбке и пуговицы на свитерке. Но если обнаружить пуговицы было невозможно просто потому, что их не существовало как таковых, то застежки на юбке имелись, и Лидия вдруг ощутила предательское желание показать Рощину, где именно они находятся.

«Почему он так смотрит? — подумала она, ощущая, что щеки загорелись. — А что, если он мной заинтересовался? Что, если решил… мы тут одни в кабинете, да и в здании, кажется, уже никого не осталось… а если он захочет…»

Мысли бестолково заметались, не в силах охватить все возможные и невозможные желания и намерения Рощина, и тут он вдруг сделал решительный шаг к Лидии:

— Была не была! Я должен вам кое-что сказать!

Лидия медленно потащила с носа очки. Сказать по правде, надобности в них никакой не имелось: зрение у нее было превосходное, без очков она гораздо лучше видела, и они, конечно, только помешали бы ей, если бы Рощин вдруг… если бы он…

Как-то странно на нее этот человек действовал, честное слово!

— Послушайте, — сказал Рощин, — послушайте, Лидия Александровна. Я вам сейчас кое-что передам. Вот смотрите.

И он протянул к Лидии ладонь, на которой лежало что-то темное, как бы заржавелое.

Это был ключ.

Лидия снова надела очки. Нет, не для того, чтобы разглядеть ключ — как уже было сказано, она и без очков прекрасно видела, что он небольшой, затейливой формы, позеленевший от времени, — но чтобы скрыть свое жуткое замешательство.

Да что это на нее нашло? Что это вдруг помутило ей разум? Как она могла вообразить, что Рощин, богатый, успешный, обремененный деньгами, как иной — долгами, может посмотреть на нее, архивную, так сказать, крысу, серую, признаемся честно, мышку, с вожделением?! Все-таки одиночество порой сводит женщин с ума, именно что сводит с ума!

Надо надеяться, Рощин не заметил, что в какой-то миг она была просто-напросто готова кинуться в его объятия — даже не кинуться, а натурально броситься! А объятия-то даже и не собирались раскрываться…

Нет, она спятила. Человек, который владеет семью магазинов, который утирает слезы женам автомобилями, а сыну — поездкой в Альпы… и Лидия Дуглас?! Да он видит в ней не женщину, а… а какое-нибудь зачуханное, перемазанное чернилами пресс-папье!

Ну и ладно. Ну и пожалуйста. Не очень-то и хотелось. Подумаешь, какой-то пошлый виноторговец. Оказался хотя бы удалым спецназовцем, в этом хоть какая-то романтика была бы!

— Ключ? — спросила Лидия хрипло и откашлялась. — Что это за ключ?

— Представления не имею, — смущенно признался Рощин. — Ситуация, короче говоря, такая. Библия, о которой я вам говорил, и этот ключ — единственные вещи, которые сохранились в моей семье из прошлого. Они, так сказать, дореволюционные. Меня еще в детстве это слово — дореволюционные — с ума сводило. Невероятно волновало! В нем такая тайна была!.. У нас в семье твердо держалось убеждение, что его какой-то мастер изготовил аж для Екатерины Великой. Я нарочно искал в Интернете — в самом деле, был какой-то безымянный кузнец из павловских крепостных графа Петра Борисовича Шереметева, которого Екатерина от ссылки на каторгу избавила, а он ей в подарок сделал цепочку из крошечных замочков и ключиков.

— Тяжеловатая была небось цепочка! — посочувствовала Лидия, а Рощин снисходительно ухмыльнулся:

— Я смотрел в Интернете: оказывается, в мастерских Шереметева делали замочки накладные, золотые, тоненькие, как листья березовые! В екатерининские времена была большая мода украшать себя этими замочками. Может, это тоже изделие того самого мастера? — Рощин подбросил на ладони заржавевший ключ. — Никто не знает, откуда он, от какой двери. Но меня почему-то гораздо больше волнует не то, что он какой-то там шкафчик Екатерины Великой отмыкал, а то, что он тоже имеет отношение к Рощину, к Алексею Рощину и к Ирине Михайловне.

— Да почему?! — изумленно уставилась на него Лидия. — С чего вы взяли?!

— А вот с чего. Вот здесь, на головке ключа, — он ткнул ухоженным ногтем в потемневший от времени металл, — в лупу можно отчетливо разглядеть цифры — тысяча семьсот восемьдесят семь. Буквы там какие-то есть, инициалы мастера, наверное, но их не разберешь, а цифры видны вполне ясно. Это екатерининские времена, а Отечественная война от них не столь далеко! То есть ключ вполне мог принадлежать Ирине Михайловне!

— Мог принадлежать, — кивнула Лидия. — Но мог и не принадлежать…

И она прикусила язык.

Конечно, конечно, это может ровно ничего не значить. Вполне вероятно, что ни Ирина Михайловна Рощина, ни тот, первый Алексей Рощин в жизни не держали в руках этого ключа. То есть в этом можно быть уверенной на 99 целых 99 сотых и 999 тысячных процента. Но нынешний Рощин, Рощин номер два, очень хочет, чтобы ключ, Библия и картина в художественном музее были звеньями одной цепи. Так в чем же дело? Кто платит деньги, тот и заказывает музыку, подумала Лидия, которой не была иногда чужда доля здорового цинизма. Ну да, Лидия вовсе не была столь уж белой (точнее, серой, учитывая цвет ее одежды) и пушистой, как могло показаться на первый взгляд. Впрочем, о ее циничности говорила, даже просто-таки криком кричала сама идея создания этой конторы с символическим названием «Ключ к тайне».

Да и ладно, не в монастырь же она намерена поступить, чтобы строить из себя воплощение чистоты и невинности! Главное, у нее теперь есть ключ, у нее есть тайна — и за разгадку этой самой тайны ей заплатят очень немалые деньги. Так что вперед, Лидия Дуглас! Только вперед!

В смысле в художественный музей.

Глава 2. Ключ от двери

Картина была как картина, правильно Рощин сказал: примерно сорок сантиметров на пятьдесят, в тяжеловатой для таких скромных размеров багетовой рамке. Весьма тщательно и, как принято говорить, с душой был изображен речной берег с закраиной леса. Ничего особенного, русский пейзаж, столь же прелестный, сколь и типичный: березки в первом осеннем злате, сизая рябь волн, зрелые камыши. Но это только на первый взгляд все в ней было так просто! До тех пор, пока зритель не обращал внимание на песок с отчетливо видными отпечатками следов — мужских сапог и женских туфель.

Лидия, увидев эти следы, даже вздрогнула. Кому пришло в голову назвать это просто пейзажем? Самая настоящая жанровая картина, даром что ни одного человека не изображено. Но эти следы, которые сходятся с разных сторон берега, какое-то время тянутся вместе, сплетаясь, а потом расходятся снова — это же отражение человеческих отношений, отражение их развития! Ай да художник Илья Фоминичнин, бывший крепостной докторской вдовицы Ирины Михайловны Рощиной-Сташевской! Ай да молодец! Многое понимал в жизни!

К сожалению, более ни одного произведения, принадлежащего кисти Ильи Фоминичнина, ни в выставочном зале, ни в каком-то другом Лидия не обнаружила. Ну да, Рощин так и говорил. Но на всякий случай Лидия все же подошла к дежурной и спросила о его картинах.

Немолодая дама исключительно интеллигентного вида (здесь работали только такие дамы, в кругленьких очочках, блузочках с кружевными воротничками и в седеньком перманенте, словно выглянувшие из каких-нибудь 50-х годов минувшего века пережитки старого советского мира) посоветовала обратиться к хранителям.

Лидия поглядела на нее с трепетом. Слово это воскрешало в памяти страницы какого-то фантастического романа (в юные года Лидия обожала фантастику, читала ее тонно-километрами, потом все это как-то сошло на нет) или фильма. Что-то вековечное, невероятно значительное, что-то высшее крылось в этих словах: «Обратитесь к хранителям!» Чудилось, если она обратится к этим самым хранителям, они не просто ответят на вопрос, есть ли в музее другие картины Фоминичнина, но и помогут заглянуть в некие глубины…