Фредерик Дар - Любовник на двоих Страница 4

— Тем хуже… Я…

Она хотела было протестовать еще, как вдруг все поняла. Я покраснел. Стыд обжег мне щеки. Элен отвернулась и позвала служанку:

— Амелия!

— Мадемуазель? — сразу же отозвалась та.

— Господин Менда будет жить здесь некоторое время. Договоритесь обо всем с владельцем отеля и возьмите такси, чтобы забрать багаж.

Амелия была потрясена.

— Здесь… — пробормотала она невнятно, но сразу же спохватилась:

— Хорошо, мадемуазель.

— Я думаю, — сказала мне Элен, что вы не откажете в этой радости Еве.

Она улыбнулась. Но это была не прежняя улыбка. Теперь в ней было что-то судорожное.

Если бы я не находился в столь щекотливом положении, то еще раз отклонил бы ее предложение. Но видец у меня был таков, что в голове оставалась лишь одна мысль: спрятаться до тех пор, пока не оденусь прилично.

— Мы поговорим об этом позже, — вздохнул я. Элен прошла передо мной и открыла дверь, выходящую на деревянную лестницу, покрашенную под мрамор.

— Я покажу вам сейчас вашу комнату. Мою комнату!

Ничего не скажешь — удивительное было приключение!

Глава 4

Во всяком случае, в ту ночь я спал очень хорошо.

Проснулся я назавтра, заслышав легкий скрип возле моей комнаты.

Вскочил с кровати и подошел к окну. Это была задняя сторона дома.

Я застыл от удивления, когда увидел, что Элен делает упражнения на гимнастических кольцах, и не просто делает, а безупречно! Рядом висел канат. Одета она была в голубые шорты и сине-белую полосатую майку, которая подчеркивала великолепную грудь. Это нужно было видеть вблизи!

Я наспех умылся, надел льняные брюки и белый свитер. За несколько дней я прилично загорел, несмотря на то, что часами сидел в казино, а эта белоснежная одежда должна была оттенить мой загар.

В доме было тихо, как в храме. Я прокрался по лестнице неслышно, как волк. В холле уже пахло чудесным кофе.

Часы пробили шесть. Вот уже долгие годы я никогда не вставал так рано. Пересекая патио, я вышел к задней стороне дома.

Элен по-прежнему делала упражнения на кольцах. Их скрип напоминал мне тоскливый крик зимних птиц. Я подошел к Элен со спины. Закурил сигарету, сел на большой камень и стал рассматривать ее. Она выполняла такие упражнения, которые можно увидеть лишь на соревнованиях в залах.

Наконец она стрелою вытянула ноги, подтянулась и выпрямилась, медленно раздвинула кольца и прогнулась назад. Только теперь она заметила мое присутствие. И сразу же соскочила на землю. Лицо ее раскраснелось, грудь часто приподнималась.

— Браво, прекрасно работаете! — сказал я. Она хотела заговорить, но все еще не могла отдышаться.

— Вы делаете это каждое утро? Она кивнула головой:

— Да, ничего другого не остается, чтобы поддерживать себя в форме.

Я бросил сигарету. И все никак не мог насмотреться на мою хозяйку. Длинные ноги, тонкая талия, упругая грудь — у меня холодок пробегал по спине.

— А вы и встаете так рано каждое утро, чтобы позаниматься?

— Да… Из-за сестры. Не хочу, чтобы она это видела. Дурак, я спросил, почему.

— О, да, конечно! — сразу же поправился я, поняв, как могло это зрелище расстроить калеку.

Ей нужно было идти переодеваться, а мне так не хотелось расставаться — я не мог оторвать от нее глаз!

— Скажите, Элен, я могу задать вам один нескромный вопрос?

— Давайте…

— Сколько вам лет?

Она вытерла рукою пот со лба:

— Тридцать два…

— Мой вопрос не обидел вас?

— Совсем нет.

— Тогда позвольте задать вам второй? Она улыбнулась:

— Почему бы и нет!

— В общем-то, Элен, в тридцать два года незамужняя девица — простите, старая дева… Не вы, конечно! Но куда это все ведет?

Я тотчас понял, что зашел слишком далеко. Она побледнела. Даже взгляд как-то нехорошо засветился.

— Я веду здоровый, размеренный образ жизни, — сказала она. — Делаю разные упражнения, вы сами видите…

Тут я увидел, что она совсем растерялась, и мне захотелось обнять ее.

— Простите меня… Совсем идиот… Вы более чем красивы, Элен, вы прекрасны! А она рассердилась:

— Терпеть не могу, когда мне делают комплименты. Не в моем они вкусе.

И она убежала, а я, пристыженный, остался стоять на месте. Тут я услышал взрыв смеха и увидел в окне на втором этаже лицо Евы. Она была свидетелем всей этой сцены. Я помахал ей рукой. Вместо того, чтобы ответить, она отошла от окна.

В глубине холла был пристроен своеобразный лифт для поднятия коляски Евы на второй этаж. Впрочем, устройство это было больше похоже на грузоподъемник: вместо двери в нем был ремень безопасности, как в старых трамваях.

В тот момент, когда я проходил в холл, Ева приземлялась. Жалея ее всей душой, я все же не мог восхититься легкостью и элегантностью ее движений. Она маневрировала коляской так же свободно и непринужденно, как мы ходим. Чувствовалось, что эта коляска стала ее прямым продолжением.

В это утро на ней была шотландская сорочка, расстегнутая настолько, что был виден белый лифчик. Это взволновало меня, как взволновало вчера созерцание ее безупречных форм.

Я приблизился к ней, стараясь улыбаться:

— Хорошо выспались, Ева? Она усмехнулась:

— Вы шутите, я полагаю? Вот уже несколько лет я сплю плохо.

— В вашем возрасте!

— Мой возраст тут ни при чем, вы все должны понимать…

— Вы ночью сочиняете?

— Да.

— Так вот почему ваши поэмы такие.., черные? Нет ничего хуже горизонтальных идей.

Она рассматривала меня в упор. Сейчас она была еще светлее, чем вчера.

— Я хотела бы, чтобы у меня были.., вертикальные идеи, Виктор. К сожалению, это невозможно. Что мог сказать я ей в утешение?

— Вы не спрашиваете у меня о моем возрасте, — почти прошептала она. Я покраснел.

— Ваш возраст виден по вашему личику: двадцать.

— Угадали. А вам сколько?

— Столько же — двадцать восемь.

Она рассматривала меня с восхитительным бесстыдством, дошла до того, что объехала вокруг меня на своей коляске.

— А вы красивы, — сказала она мне наконец, пародируя мое недавнее обращение к Элен:

— Вы почти красивы.

— Вы что, — разозлился я, — предложили мне остаться здесь, чтобы смеяться над моей внешностью?

— Ну что вы! Скорее, чтобы рассматривать вас. А то я уже начала спрашивать у себя, существуют ли на свете мужчины.

Появилась Амелия. Она терпеть меня не могла, и ее глазки-пуговки выдавали ее отношение ко мне.

— Завтрак подан.

Я шел рядом с коляской Евы до гостиной. Элен уже ждала нас там. Теперь на ней были крестьянская юбка и белая блузка. Она прямо на глазах молодела.

Выпив чашку крепкого кофе, я отодвинул свой стул от стола.

— Теперь уже решено твердо: я вас покидаю. Сестры одновременно напряглись, с одним и тем же выражением ошеломленности на лице.

— Вот, опять начинается, — вздохнула Ева. Я встал и начал нервно ходить по комнате.

— Нет смысла подчеркивать нелепость моего пребывания здесь, — продолжил я. — У меня характер не помойного кота, и я никогда не позволю, чтобы надо мной зубоскалили женщины.

— Вы употребляете слова, которые портят все, — прошептала Элен.

— Я употребляю те слова, которые подходят к данной ситуации — вот и все! Боже, ну подумайте хоть немного! Вот я у вас, ем за вашим столом, сплю на вашей кровати, не имея ни гроша в кармане и ни малейшей идеи в голове, как мне хоть бы этот самый грош раздобыть… Вы считаете, это нормально?

Ева рассматривала меня, как рассматривают странную картину, разве что не приложила руку к глазам.

— Люблю, когда он сердится, — вздохнула она. — Он просто прекрасен, ты не находишь?

— Да замолчи ты! — закричала Элен. Никогда еще я не видел ее такой возбужденной. Щеки ее стали совсем красные.

— Послушайте, Виктор, я сожалею, что вы не поняли, с кем имеете дело. Несмотря на все наши деньги, мы — всего лишь две бедные девушки. Мы ведь в этом доме как узницы…

— А чья в этом вина? — возразил я. — Кто запирает вас здесь?

— Все, кроме нас… Если бы вы знали… Есть определенные обстоятельства… Наш папа был затворник. У него было, я должна признать, не так уж мало горестей… Мама, рожая меня, умерла,.. Он оплакивал ее десять лет, прежде чем снова женился… Его вторая жена почти годилась ему в дочери. Она оставалась с ним, пока не родила Еву.., а потом убежала с одним мужчиной. Вот тогда он и обосновался здесь вместе с нами… Он был похож на больного зверя. И вырыл эту огромную яму между нами и.., внешним миром…

Элен замолчала. Слезы текли по ее пылающим щекам. А она и не чувствовала их…

В одно мгновение я все понял… Они никогда не знали настоящей, шумной и теплой жизни внешнего мира… Вот почему так привязались они вдруг ко мне… Ко мне — человеку, представлявшему в их глазах весь остальной мир…

— А потом заболела Ева, — добавила Элен.