Виталий Гладкий - Подозреваются в убийстве Страница 4

– А почему – была? – Калашников вдруг почувствовал, как перехватило дыхание.

– Так кто же об этом не знает? – искренне удивилась Хорунжая. – Эта дурочка Терехина раззвонила всему микрорайону: кровь в ванной, а прихожей…

– Ну, это еще как сказать… Мертвой ее никто не видел.

– Но и живой тоже. Больше недели.

– И тебе не жалко?

– Не знаю. Наверное, все-таки жалко… А ведь она меня презирала, я это знаю. Именно – презирала, а это хуже, чем просто ненавидеть. За что?!

– Ты давно знакома с Басаргиной?

– Давно-недавно… Разве это так важно? Я уже и не помню точно… – Хорунжая нервно забарабанила пальцами по столику. – Она была красива… Очень… И красива именно красотой, которая нравится мужчинам – первобытной, необузданной, привлекающей кажущейся доступностью. При виде таких женщин мужчины теряют голову, глупеют, забывают обо всем на свете, готовы пойти на все за один ее благосклонный взгляд.

– А почему – соперница?

– Долго рассказывать… Да и не стоит. Хочешь сказать, что я тоже красива? – Хорунжая пытливо посмотрела на Калашникова; тот выдержал ее взгляд.

– Да. Ты права. Хочу.

– Потому что ее нет рядом. Осмелился бы ты покривать душой в присутствии Варвары… А, что говорить теперь об этом! Я предпочитала никогда не появляться в компаниях, где бывала она. Но так уж получалось, что не всегда этого удавалось избежать. И после я долго ходила, как оплеванная. Можешь называть меня истеричкой, недалекой женщиной с комплексами, но это было невыносимо – чувствовать себя униженной, раздавленной, потерявшей веру в свои силы и возможности. Ты меня не поймешь, я знаю. Ты не женщина. А ведь одевалась она просто безобразно. С эдаким мещанским шиком – вещички подороже, покрикливей, да чтобы все заграничное, с фирменными нашлепками. И что же? Кто-нибудь осуждал ее за это, смеялся? Отнюдь! Наоборот, восхищались, справлялись о ценах да где достала… А я скромно сидела в уголочке и делала вид, что меня это не касается.

– Откуда у нее деньги, чтобы приобретать дорогие и дефицитные наряды?

– Что же тебе тут видится тайного и необъяснимого? Да Варваре стоило только мигнуть и любой дефицит тут же лежал у ее ног. Перед тобой сидит свидетель таких сцен – уж Варвара не упускала случая уколоть мое самолюбие, да еще с усмешечками и признаниями в вечной дружбе.

– Предположим, это так. Кто те люди, которые были щедры к Басаргиной?

– А это еще зачем?

– Меня интересует все, как я уже заявил в начале разговора.

– Хорошо, отвечу и на этот вопрос…

Калашников исподволь присматривался к Юлии. Годы пошли ей, как ни странно, на пользу: слегка округлилась, потеряла некоторую угловатость, свойственную юности, но не в ущерб фигуре: все такая же статная, с тонкой талией.

"А ведь прическа у нее точь-в-точь как у Басаргиной", – вспомнил Калашников излияния понятого Самохина, и невольно залюбовался шеей Юлии: про такие в народе говорят – лебединая. И вынужден был признаться себе, что тот был прав…

На улице уже давно опустился темный вечер, когда Калашников засобирался домой, – Хорунжая угостила его ужином, и он с радостью согласился. Не потому, что был голоден, просто не хотелось так скоро расставаться с прошлым.

– Я тебя провожу.

– Ну что ты, не нужно… – смутился Калашников.

– Только до скверика… – жалобные нотки неожиданно проскользнули в голосе Хорунжей.

– Хорошо, идем…

В скверике постояли, помолчали.

– Пойду я… – непривычная робость снова нахлынула на Калашникова.

– Ви-ить… – не сказала, выдохнула Хорунжая и вдруг с силой обхватила его голову руками и крепко поцеловала в губы.

Затем резко оттолкнула и, не оборачиваясь, почти бегом заспешила к дому.

Калашников долго стоял неподвижно, глядя ей вслед.

Потом уже, сидя на скамейке здесь же в скверике, вдруг вспомнил: "А я ведь так и не спросил, почему Жюли лаяла позавчерашней ночью…"

И это было последнее, что успел подумать следователь прокуратуры Калашников: тяжелый удар сзади по голове обрушился неожиданно…

Отступление

У главного бухгалтера людно – конец месяца, конец квартала. Басаргина с голубой папкой скромно ждет своей очереди.

– А-а, Варвара Петровна! – пробасил главбух, заметив ее. – Что же вы так, в уголочке. Прошу, прошу… Все! – обращается к кому-то. – Разговор закончен. Я не подпишу. Если директор решится на себя взять то, что вы тут накрутили, – хлопает ладонью по стопке бумаг, – пусть моя фамилия здесь не фигурирует. Мне, знаете ли, до пенсии еще далеко и зарабатывать ее в местах не столь отдаленных я желания не имею. Все свободны. Что у вас, Варвара Петровна?

– Я по поводу сверхурочных…

– Ну-ка, ну-ка, – читает. – Ну-у, голуба, эка вы хватили. Так недолго и по миру с сумой податься. Что же это вы, Варвара Петровна? Неужели я должен еще и вам, специалисту с высшим образованием, объяснять, что такое фонд заработной платы? Нет-нет, в таком виде это не пойдет. Придется переделать.

– Но послушайте, Григорий Леонидович. – Басаргина с мольбой посмотрела на главбуха, – людям ведь нужно заплатить. Из своего кармана я не в состоянии.

– А вас, голуба, никто и не заставляет из своего кармана. Нужно, чтобы рабочие справлялись с заданием в отведенное по трудовому законодательству время. В этом и заключается смысл вашей работы – выполнить план с минимальными затратами материальных и денежных средств.

– Людей не хватает, машины на ладан дышат, текучесть кадров в цехе самая высокая по объединению – что прикажете делать? А план выполнять нужно!

– Не заводитесь, Варвара Петровна., – засмеялся главбух. – Нервы поберегите. Они у вас не стальные, к сожалению. То, что оборудование давно пора сдать на металлолом, для меня не новость. Но тут вы не по адресу обращаетесь, голуба. Это прерогатива директора и главного инженера. А что текучесть кадров большая, так это минус вам, Варвара Петровна. Не создали должных условий для работы, не занимаетесь идейно-политическим воспитанием подчиненных, – снова смеется с ехидцей, – не привили сознательного отношения к труду…

– Вам смешно, – Басаргина с обидой отвернулась. – А тут плакать хочется.

– Ах, Варвара Петровна, мил-человек! Понимаю, понимаю вас, но увы… – главбух развел руками.

– Пойду… – Басаргина собрала разбросанные по столу бланки нарядов, поднялась и пошла к выходу – стремительная, стройная. Главбух посмотрел ей вслед, хмурясь, что-то соображал.

– Варвара Петровна! – окликнул. – Одну минуту. Басаргина с надеждой поспешила обратно к столу.

– Вот что… – главбух испытующе посмотрел на нее поверх очков. – Зайдите-ка, голуба, ко мне эдак часиков в шесть. Вместе подумаем и уверен, решим, как вам выкрутиться из всех этих, – кивает на голубую папку, – передряг. Уж больно не хочется мне вас обижать.

– Ой, спасибо, Григорий Леонидович! – радостная Басаргина почти бежит к двери.

– Пока рано благодарить…

После шести в коридорах заводоуправления затишье. Только в кабинете главного инженера все еще идут дебаты: Юрков костерит главного механика за срыв месячного задания да уборщица шмурыгает тряпкой по линолеуму полов.

– …Устал, Варвара Петровна, устал… – главбух долго трет очки кусочком замши. – Годы дают о себе знать. Завидую вашей молодости. По-хорошему завидую. Но, к сожалению, молодость не ходит в подругах у житейской мудрости, не в обиду вам будет сказано. И какая сумма у вас там зависла? Всего-то?

Некоторое время молчит, что-то прикидывает в уме, затем еще раз просматривает наряды, считает на "Электронике".

– Какой процент боя стеклотары у вас в этом месяце? Ну, это мизер. Цифра чересчур благополучная. Нужно ее слегка подкорректировать. А полученный остаток – только настоятельно прошу, Варвара Петровна, чтобы все это между нами! – можно пустить на цеховые нужды. Как видите, все очень просто.

– Но, Григорий Леонидович… – Басаргина растеряна, до ее сознания смысл предложения главбуха не доходит. – Каким образом? Слесарям бутылками платить, что ли?

– Ха-ха-ха… – гремит раскатистый бас главбуха. – Потешила… Молодо-зелено… Век живи, век учись… Завтра, Варвара Петровна, вы составите новый акт на списание боя стеклотары. С учетом, естественно, необходимой для оплаты сверхурочных сумм. Я его подпишу. А бутылки оформите через приемный пункт стеклопосуды, получите деньги и распределите между людьми. В виде, скажем, премиального фонда.

– Это ведь нужно загружать бутылки в фургоны, как-то вывозить за территорию завода…

– Не надо. Я поговорю с заведующим приемным пунктом, он все оформит документально. Ваша задача будет состоять только в получении денег и так далее.

– Григорий Леонидович, ведь это… незаконно… – Басаргина встревожена, испугана.

– Ах, голуба… – голос главбуха стал жестче. – Что тогда прикажете делать со сверхурочными? Ведь эти ваши бумаги тоже… мягко выражаясь, не очень законны. А рабочим заплатить нужно, и вы это прекрасно понимаете. Не то разбегутся кто куда или, что еще хуже, накатают на вас "телегу" в соответствующие органы. И придется вам тогда и впрямь из своего кармана вытаскивать кошелек… Вот так, Варвара Петровна, – главбух вышел из-за стола, положил руку на плечи Басаргиной, наклонился к ее уху. – Хочешь жить, умей вертеться. Труд администратора – неблагодарное занятие. Вы только сейчас начали это сознавать. А по поводу стеклотары… При нашем месячном плане, который исчисляется десятками тысяч декалитров ликеро-водочной продукции, ваши бутылки – капля в море. Так что не берите в голову, Варвара Петровна… – посмеиваясь, возвращается на свое место. Басаргина просветлела лицом, благодарит, уходит.