Анатолий Безуглов - Неотвратимость Страница 4

– Уж не осудите,– закряхтел Николай Николаевич, доставая из-под вешалки шлепанцы,– я, знаете ли, убираю сам.

Пришлось снять сапоги. В большой светлой комнате царил образцовый порядок. Каждая вещь занимала место, отведенное для нее раз и навсегда. Несмотря на обилие мебели, комната имела какой-то нежилой вид. Неяркое осеннее солнце отражалось на золоченых корешках старинных книг. Я с невольным уважением окинул взглядом библиотеку Першина. Книги, выстроившиеся ровными, по-солдатски, рядами, занимали два больших дубовых шкафа и бесконечные стеллажи, тянувшиеся вдоль стен. Перехватив мой взгляд, Першин криво усмехнулся и, подняв вверх сухой указательный палец, наставительно сказал:

– Не шарь по полкам жадным взглядом. Здесь книги не даются на дом.

– Ну что вы, Николай Николаевич, я бы и не осмелился у вас попросить. Наверное, чтобы собрать такую библиотеку, вам потребовались годы.

– Годы? – Николай Николаевич, как мне показалось, с сожалением посмотрел на меня.– Не годы, батюшка, а вся жизнь. Эту библиотеку начал собирать еще мой отец. Вот полюбуйтесь…– Николай Николаевич, совсем как экскурсовод, указал на один из шкафов.– Здесь вся «Академия», вся, до единого тома. Многие из этих книг стали библиографической редкостью. Здесь,– он небрежно кивнул в сторону золоченых корешков,– полный Брокгауз, Ефрон, Брем и прочее, и прочее. Ну ладно, заговорил я вас. Сел на своего конька. Простите старика.

– Ну что вы, Николай Николаевич! Я вполне понимаю вашу страсть. Сам люблю книги, собираю их, но, конечно, моей библиотечке далеко до вашей. Наверное, таких книг нет и в городской библиотеке.

– «В городской»…– Лицо Першина озарила горделивая улыбка.– Убежден, что некоторых экземпляров нет даже в Ленинке. «В городской»… Чудак человек! Ну хватит о книгах! Как говорили наши предки: «Соловья баснями не кормят». Сейчас я вас буду потчевать,– решительно объявил Першин.

В столовой царил тот же образцовый порядок, круглый дубовый стол был покрыт белоснежной скатертью. За стеклянными дверцами старинного буфета разноцветными бликами поблескивали бесконечные ряды хрустальных рюмок и вазочек. Так же, как и в кабинете, по стенам тянулись стеллажи, плотно уставленные книгами.

– Здесь у меня специальная литература. Медицина, юриспруденция, философия. Ну да мы договорились не говорить о книгах,– сказал Николай Николаевич, доставая из буфета разноцветные банки с вареньем, закрытые белой бумагой и аккуратно завязанные веревочками.

– С чем чай пить будете: айва, слива, вишня, клубника…

– Если можно, с вишней,– сказал я.

– Ну и я с вишней.– Николай Николаевич махнул рукой, будто он собирался совершить отчаянный, из ряда вон выходящий поступок.

Пока Першин вышел на кухню, чтобы поставить чайник, я стал разглядывать комнату и обратил внимание на блюдечко с молоком, стоящее возле буфета.

– Кошку держите? – спросил я у входящего в столовую эксперта.

– Нет, кошек не люблю,– брезгливо поморщился Першин. И, нагнувшись, позвал: – Егорка! Егорка! – а затем как-то особенно зачмокал губами.

Из-под буфета показалось острое любопытное рыльце с черными бусинками глаз.

– Егорка,– ласково, совсем как к ребенку, обратился к ежику Першин,– давай вылезай, у нас гость.

Ежик хрюкнул и, постукивая коготками по полу, шустро подбежал к хозяину и уткнулся в его валенки. Я протянул к нему руку, но ежик тут же юркнул под буфет.

– Вы на него не обижайтесь,– насупил брови Николай Николаевич.– Не привык он к чужим, а так ручной совсем, третий год у меня живет.

Мне вдруг стало до боли жалко этого одинокого старика. Вот ведь работали вместе много лет, а что я о нем знаю? Ровным счетом ничего. Педант, хороший специалист, холостяк, человек замкнутый. Как мы иногда преступно мало обращаем друг на друга внимания. Как, наверное, ему одиноко среди всех этих книг и стерильной, больничной чистоты. А ведь мог же я зайти к нему не по делу, а просто так, как старый сослуживец, знающий его много лет. В конце концов мог пригласить его к себе домой. Побыл бы старик в семейной обстановке, отогрелся немного. Я даже не знаю, был ли он женат, имел ли детей. Тон, которым он разговаривал со зверюшкой, особенно остро дал мне почувствовать всю глубину одиночества этого умного и милого человека.

– Сергей Васильевич, простите за любопытство, что вас все же привело ко мне?

– Хотелось с вами посоветоваться.

– По делу Карпова?

– Да. Вы написали, что травма черепа могла быть нанесена и до наезда. Как это понимать?

– Как понимать? А очень просто.– Першин вскочил из-за стола и с неожиданной резвостью кинулся к себе в кабинет.– Идите сюда,– уже из другой комнаты раздался его голос.

Я прошел в кабинет. Першин сидел за столом и уверенными, крупными штрихами что-то рисовал на большом листе бумаги.

– Это хорошо, что вы пришли,– бормотал он, не переставая рисовать.– Очень хорошо, я сам к вам собирался.– Першин рывком пододвинул ко мне рисунок. На листе были изображены контуры человеческого черепа.

Я недоумевающе посмотрел на Першина.

– Ну что же тут непонятного? – хорошо знакомым мне недовольным тоном сказал эксперт.– Я пока не буду касаться многочисленных и тяжелых повреждений, нанесенных Карпову машиной…– Першин произнес несколько слов по-латыни.– Дело сейчас не в них. Нас интересует травма черепа. Повреждения у Карпова были вот здесь.– Перщин уверенно нарисовал стрелку, указывающую место перелома.– Что из этого следует?

– Что? – спросил я, внимательно разглядывая рисунок.

– А то, что повреждение никак не могло быть нанесено машиной. Предположим все-таки, что его стукнула машина радиатором, бортом, чем угодно. В таком случае должна пострадать затылочная кость, но она цела. Удар был нанесен сверху. Для того, чтобы получить такую травму, Карпов, простите, должен был стоять на четвереньках, лицом к движению. Абсурд!

– Так, значит…– Передо мной мелькнуло растерянное лицо Горбушина.

– Значит,– подхватил Першин,– наезд был совершен на труп. Карпов был мертв, когда по нему прошла машина.

– Выходит, Карпов был убит, а уже потом положен под колеса.

– Выходит, что так.

– Но кто это мог сделать? – невольно вырвалось у меня.

Першин развел руками:

– Как говорили древние: «Кому это выгодно?» Вот и ищите того, кому это выгодно.

Не успел я войти в райотдел, как ко мне подскочил лейтенант Скирда. На его юношеском светлобровом лице отражалась сложная гамма переживаний; чувствовалось, что лейтенанта буквально распирает какая-то новость. Схватив меня под руку, он торопливо, как бы желая убедиться, не слушают ли нас, и, сделав круглые глаза, таинственно сказал:

– Пришла.

– Макарова? – спросил я.

– В том-то и дело, что нет. Совсем незнакомая девушка. Отказалась назвать свою фамилию. Хочет видеть главного следователя. Я уже и так и сяк…– Скирда развел руками.– Одно твердит: «Я про Горбушина знаю правду…»

– Где она?

– Ждет около вашего кабинета.

– Ну хорошо, поговорим с ней. А где свидетельница Макарова? Я же велел тебе во что бы то ни стало доставить ее сюда.

На лице Скирды появилось виноватое выражение:

– С Макаровой, Сергей Васильевич, получилась неувязка.

– Что такое?

– Уехала в деревню, к родным.

– Куда именно?

– В Сухановку. Будет дня через два.

– Вот что, Валерий Игнатьевич, немедленно свяжитесь с Сухановкой. Там участковым инспектором старший лейтенант Гаврилов, объясни ему ситуацию. Чтобы завтра к утру Макарова была здесь. Если надо, сам поезжай за ней.

Скирда недовольно пожал плечами: видно было, что ему не улыбалась прогулка в Сухановку.

– Пойми,– строго сказал я,– что Макарова единственная свидетельница, которая видела машину примерно в то время, когда произошел наезд. От ее показаний зависит очень многое.

Возле своего кабинета я увидел девушку, застывшую в неудобной позе на стуле, стоящем возле дверей.

– Вы ко мне? – спросил я, открывая дверь.

– А кто вы будете? – настороженно спросила она.

В коридоре было темно, и я никак не мог разглядеть ее лица.

– Мне доложили, что вы хотите сообщить что-то по делу Горбушина. Я следователь, который ведет это дело. Моя фамилия Лазарев, зовут Сергей Васильевич.

– Тогда к вам, товарищ Лазарев.– Девушка тяжело вздохнула.

– Проходите,– пропустил ее вперед и, войдя в кабинет, зажег свет.

Теперь я мог как следует рассмотреть ее. В тускло освещенном коридоре она показалась мне старше. На самом деле ей можно было дать лет девятнадцать-двадцать. Ее вполне можно было назвать хорошенькой, если бы лицо не портили заплаканные красные глаза с тяжело набрякшими веками.

– Ну что ж,– как можно приветливей сказал я,– садитесь, будем знакомиться. Кто вы и что привело вас ко мне?