Валерий Митрохин - Йота Страница 4

Он говорил, и я видела, как ему страшно. Думаю, Валек сильно задолжал Морфию. Выпить он не дурак. А в последние месяцы замечала, что колоться стал. Словом, Морфий пристрастил его. А взамен потребовал работы. Любишь кататься, люби и саночки возить. Морфию нужны не просто курьеры, экспедиторы.

Ему нужны свои люди, близкие. Вот он и решил приобщит шурина. А шурин передрейфил... И рванул куда глаза глядят".

Сандра рассказывала. А Арусс прикрыл глаза. И увидел молодую, красивую женщину с отрешенным лицом, заросшего мужчину, держащего за руки хрупкого ребенка в длинной белой сорочке. У мамы волосы темно-золотые, а у ребенка - белые. И храм белый позади них.

- Ах! - вырвалось у Арусса.

- Что? Что ты? - прервалась Сандра.

- Да так. Только что вдруг храм свой увидел.

- Храм?

- Есть у меня храм. Одни стены остались от некогда изящной базилики. Она мне снится- белая, словно облако. Я эти руины люблю, потому и называю, мой храм. Я хотел бы восстановить этот храм. Иногда просто мечтаю, а сейчас вдруг увидел его. Целый-целехонький.

Извини. Рассказывай дальше.

- Поцеловал детей. Руку мне облобызал - когда-то этой манерой он меня махом купил,- и был таков. Я часа два глаз не сомкнула. А потом, успокоившись, вспомнила о тебе. О нашем свидании. Плюнула на все и заснула. Чуть не проспала. Максим разбудил. Уехал, ну и скатертью дорога. Оно даже к лучшему. Теперь я совсем вольная птаха. Да?

- А то ты была подневольная. Жила, как хотела. Все сама решала...

- И то правда. Слушай. Ты не заболел ли? Какой-то не такой. Да ты никак поседел. И довольно заметно. Особенно за ушами... С чего это?

- Поседел? Может быть...- Он встал, подошел к зеркалу, долго всматривался.

А ей показалось, что не себя он разглядывает, а что-то другое, отдаленное, о чем обычно говорят: так далеко, что отсюда не видать.

- Значит, переживал... Дал мне развод и запереживал. Знаю тебя. Хотел покончить наши отношения одним махом. Да не сумел. А я тебе - сына. Тут ты и скис. И постарел, да? - Сандра рассмеялась, вскочила, обняла его сзади. И они увидели себя в зеркале.

- Чем не семейный портрет, - обронил Арусс.

- Все хочу у тебя спросить: что это у тебя за колечко? С глазком каким-то?

- Деревянное...

- Вижу, что деревянное, но из какого дерева?

- Сам не знаю. Представь себе, полгода ношу, а до сих пор не разобрал.

- Так это не твоя работа?

- Мне подарила его одна...

- Можешь не продолжать. Небось молоденькая дурочка. Они теперь шустрые. И все норовят на старого повеситься. Гипнотизируете вы их, что ли?

- Значит, я старый? Ну спасибо!

- Да нет! Это они так называют вас, охотников на маленьких. Себя они называют маленькими, а вас... стариками. С вас можно что-то поиметь. Я имею в виду сармак, гонорар.

- Наверное, ты права насчет малышек с набережной. Но мне подарила это кольцо она. - Арусс посмотрел на фигурку из красного дерева.

- Эта?! - Сандра поднялась, подошла к полуметровому изваянию, замершему посреди мастерской, прикоснулась к смуглому телу скульптуры. - Ничего баба. Ты с ней был?

- У тебя всегда одно на уме.

- Можешь не продолжать. Я тебя знаю достаточно, чтобы самой разобраться... Стала бы она просто так дарить что-то. Тем более кольцо. Из такого дорогого дерева. Кольцо подарок со смыслом...

- Хочешь, я расскажу, как все было.

- Расскажи...

Тут в коляске завозился маленький. Сандра наклонилась к нему и, так вот неловко стоя, дала своему чаду грудь.

Он отвернулся. И вспомнил, почти увидел тот переполненный сентябрьский троллейбус... И когда Сандра освободилась, а малыш успокоенно засопел, принялся рассказывать.

Она замечательно сложена, и, наверное, поэтому я сразу же обратил внимание, что колготки на ней драные.

Но оглянулся я на голос. И некоторое время не мог понять, почему никто не замечает ее неприличные, даже хулиганские реплики. Потом подумал: кажется, у нее не все дома. И успокоился. В троллейбусе никто не реагировал на реплики, видимо, из-за духоты. Я стал украдкой разглядывать ее. Точеная шея. Свежий золотистый загар. Лицо - чистое, молодое. Сильный, но изящный изгиб талии... "А этот уставился. И что за люди - ни стыда, ни совести", - услышал я и сразу же понял - в мой адрес. Мне стало жарко. Я поднял глаза от ног в рваных колготках и встретился с ее гипнотическим взглядом.

- Баб любишь? - спрашивала она меня на весь троллейбус.

Я отвернулся и попытался переместиться от нее подальше. Но зеленые глаза меня не отпускали.

- Куда же ты, красавчик? Ах, мы испугались огласки? Похвально, похвально! Хоть на этом еще можно тебя прищучить. Но лучше было бы, если б все-таки из стыда, чтобы от уколов совести...

Я рассматривал ее овальное лицо с чуть вздернутым носиком и вдруг почувствовал легкое головокружение. Сердце замерло на секунду и пошло, спотыкаясь. Господи, губы... рот... Не шевелятся губы. И рот не открывается. Она говорит с закрытым ртом?!

"Да! Наконец-то дошло, как до жирафы, - услышал я её резкий, насмешливый голос. - Да, кроме тебя, меня никто тут больше не слышит. А ты слышишь. Нравится?"

"Может, я того..." - пронеслась паническая мысль.

"С головой у тебя все в порядке. Ни жара, ни духота в салоне тут ни при чем. Просто я вошла, и мы с тобой совпали, пижон".!

"Почему пижон?"

"Не нравится, не надо. Но как-то же я должна тебя называть..."

"У меня есть имя..."

"Твое имя не годится. Имя должно быть наше, общее. Одно на двоих".

"А при чем тут ты... вы?"

"Можешь называть меня на "ты". Ведь ты и я - по сути одно... И не стремись все сразу понять. Постепенно, со временем непонятное прояснится перед тобой. Но не все, ибо непонятное неисчерпаемо. Откроется же тебе оно настолько, насколько ты достоин и способен постичь открывающееся тебе..."

"Бред какой-то!"

"Но ведь ты говоришь со мной. И никто нас не слышит. Ты ведь тоже говоришь сейчас с закрытым ртом. Почему же бред? Хотя... Я знала, какой ты. И потому не удивлена... Мне с тобой не повезло, потому что ты такой... и тут Ничего не поделаешь".

"Какой такой?"

"Если бы ты был другой, - в голосе появилась нотка сожаления, - я бы тебя расцеловала".

"Другой? Что значит другой? И почему бы тебе не расцеловать меня таким, каков я есть, если мы с тобой так хорошо друг друга... слышим?" - Меня вдруг понесло, что называется, по кочкам. Я видел перед собой молодую женщину, весьма, правда, странную... Я знал, что слегка странные женщины весьма пикантны, с фантазиями... С ними очень и очень бывает интересно, хотя надолго меня с такими не хватает. Я приблизился к ней вплотную. От нее пахнуло каким-то поразительным ароматом. Снова закружилась голова, и сердце опять споткнулось. "Наваждение какое-то", испуганно пронеслось в голове.

"У тебя грязные мысли. Бррр... Гадость какая! Работы с тобой будет! - нараспев протянула она. - Прямо хоть сейчас начинай..."

В глазах у меня потемнело. Я увидел салон в каком-то полумраке. Вокруг меня теснились потные, обезображенные возрастом и жиром, тощие, мохнатые, склеротические тела... Это было ужасно. Я зажмурился, прижался лицом к стеклу. Троллейбус качнуло. Я открыл глаза, увидел свою собеседницу на тротуаре и кинулся к выходу. Люди сторонились, ворчали, толкали меня в спину. Протиснувшись к двери, я со стоном вывалился на тротуар. Дверь с лязгом захлопнулась, и, пока троллейбус трогался с места, я увидел, как моя собеседница хохочет за окном салона. Укоризненно жестикулируя, я шагнул следом за откатывающимся троллейбусом. А она высунула руки и что-то обронила мне под ноги. Я наклонился. На тротуаре лежало деревянное колечко.

Спозаранку на пляжах царит суета. Желающие устроиться поудобнее столбят место под солнцем. Именно в этот момент, когда курортному люду не до любования морем, не до рассматривания кораблей или игры вод с небесами, в дикой части побережья из воды вышел стройный, спортивного вида, немолодой человек. Он шел покачиваясь, видимо, далеко заплыл, не рассчитав силы и переоценив себя. Это бывает. На его счастье, море в то утро было спокойным. Окажись сей чудак вдали от берега хотя бы при двух-трех баллах- не выбраться ему. Сколько таких - дорвавшихся и зарвавшихся нашли себе жуткую погибель в глубинах прекрасного, теплого залива. Этот же счастливчик, благополучно выбравшись, упал на гальку возле кучки своей одежды и полчаса лежал неподвижно. Отдохнув, вполне бодро оделся и уже через несколько минут очутился в самой оживленной части городка на Набережной улице. Ел мороженое. Пил газировку. Шел расслабленной походкой свободного человека. Судя по всему, в карманах его модных полотняных брюк имелись деньги; и с жильем он уже устроился; а по тому, как хладнокровно проходил мимо зазывно-ароматных забегаловок общепита, легко сделать вывод относительно и этой стороны его благополучного бытия. Он выделялся среди дефилирующих мужчин тем, что не обращал внимания на женщин, которых здесь несчетно и на всякий вкус, а внимательно присматривался к мальчикам, сновавшим по Набережной.