Фридрих Незнанский - Опасное решение Страница 4

Люда не любила бросать слов даже на ветер, который мог бы принести и прохладу. Она смылась куда-то в глубь помещения, и Александр Борисович услышал голоса – Люды и другой женщины. Из отдельных реплик он понял, что молодая сотрудница срочно нуждается в перерыве своей служебной деятельности. Кажется, договоренность была быстро достигнута, поскольку появилась сияющая Люда и с удовольствием потерла ладошки одну о другую, как это делают в случае нечаянной удачи. И вот уже пухлое обвинительное заключение преспокойно улеглось в подходящую для схожих случаев папку, а папка уютно устроилась под мышкой у сразу взбодрившейся сотрудницы архива. После этого Турецкий, чтобы не привлекать к своей персоне ненужного внимания охраны, первым покинул ставшее вдруг таким гостеприимным здание. Оставлять у входа в здание прокуратуры взятую в прокате «тойоту» необходимости не было, и Александр Борисович, опустив все стекла, ибо в машине дышать было нечем, проехал немного вперед.

Увидев вышедшую из подъезда Люду, которая стала нетерпеливо оглядываться, он махнул ей рукой, и та, ловко и кокетливо перебирая очаровательными ножками в насквозь просвечивающем коротком платьице, что, естественно, немедленно взволновало Турецкого, бодро подбежала к машине. Как же это он сразу-то не углядел там такое изящество?! Ну да, он же документы обвинения изучал, да и свет в помещении был «сиротский», как, очевидно, во всех в мире архивах.

– Садитесь, Людочка, – с ласковым вздохом пригласил он, – не мучить же на такой жаре ваши восхитительные ножки, которые, по моему твердому убеждению, не могут вызвать у мужчины, понимающего в них толк, ничего, кроме искреннего почтения и обожания! – «Во, как оторвал! – подумал с юмором. – Кажется, девочка скушала». – И покажите, как нам удобнее подъехать к вашему дому? Сейчас, мне кажется, лучше даже не очень хорошо ехать, чем замечательно ходить по этому пеклу, верно?

По красноречивому взгляду девушки, а также по элегантно выставленным на обозрение, очень приличным не только на вид, но, вероятно, и на ощупь, обнаженным и загорелым коленкам он понял, что глубоко прав в своем «изящном» предположении. Немедленно выплыла из памяти фраза-анекдот о водителе автобуса, глядящем в зеркальце заднего обзора: «Девушка, прикройте, пожалуйста, коленки, вы заслоняете мне дорогу!» Ответом Александру Борисовичу был искренний смех, мгновенно устранивший ненужные условности.

– А если так? – воскликнула со смехом Люда, обнажая отличные загорелые ножки почти до трусиков. Имея в виду, что она тут же охотно и подтвердила Турецкому, только что рассказанный им анекдот.

– Блеск! – с артистичным придыханием, которым он попытался замаскировать естественное напряжение, констатировал Турецкий. – Но только теперь и я, как водитель того несчастного автобуса, тоже ничего не вижу… кроме…

– Кроме чего? – настаивала игривая девушка, потягиваясь всем телом и медленно раздвигая и сдвигая такие непослушные коленки, что у Александра Борисовича вдруг потемнело в глазах и он даже замотал головой, словно прогоняя опасное для себя видение.

– Господи, да не испытывайте же меня! – простонал он с восторгом. – Если вы еще желаете живой и, главное, целой-целехонькой добраться до противоположной стороны улицы…

– Ага, так я и послушалась! – злорадно заявила она, вперяя в него рыжие и горящие сладким бесстыдством тигриные глаза. – А вы что же, считаете себя опытным механиком? Умеете разбирать объект вашего пристального внимания на запасные части? Или только хвастаетесь своим мастерством?

А это уже был не намек, а приглашение, на которое и следовало соответственно отреагировать. Турецкий всем корпусом повернулся к ней, несколько раз глубоко вздохнул, расширяя ноздри, и сдавленным голосом, с придыханием громко прошептал:

– Все, я пропал окончательно!..

Тронувшаяся было машина сама осторожно прижалась к бортику. Александр Борисович, на всякий случай бросив пытливый и несколько вороватый взгляд на пустынный тротуар и улицу вокруг них, со страстным выдохом рухнул и прижался губами к бархатной, почти шоколадной коже ее бедра. Запечатленный поцелуй немедленно возымел действие. Теперь уже слабым голосом охнула она, словно окончательно покорившись своей неизбежной судьбе, и жадно прижала его голову острыми коготками прекрасной хищницы к вздрагивающей от нетерпения, сильной, оказывается, и очень нервной ноге. Но он с трудом, словно преодолевая сопротивление ее рук, оторвался, поднял осоловевший взгляд и сообщил, что боится теперь просто не дотянуть до пристани спасения. А в ее жадных глазах полыхало торжество. Оно и понятно: целых полдня старалась, а с его стороны – ну, никакого впечатления! Ишь ты, каков москвич! Да еще в генеральской форме на фото в удостоверении. Людочка была сильна в вопросах субординации и понимала, что просто так, ради собственного интереса, никто заниматься «копеечным» делом не станет. Значит, все с этим Калужкиным не так просто. Впрочем, ей-то что за дело? Куда интереснее для Людочки был теперь отставной, но относительно молодой, а как только что она выяснила, еще и вполне «жизнеспособный» генерал, которого ей так и хотелось нечаянно назвать Сашенькой, чтобы затем быстро привыкнуть к этому ласкающему, будто любовный шепоток, имени. И она была твердо уверена, что все шло к тому… И Сашенька – уже в пределах осязания, и шепоток – на волне сладкой слышимости. Оставались лишь мелкие детали, которые легко устранялись с помощью последующих активных и решительных действий обеих сторон. В домашних условиях, где же еще!..

Господи, да какой там теперь обед! Пребывая уже больше недели в домашнем одиночестве, Люда перестала заправлять свою постель, считая, что любые усилия, затраченные ради наведения порядка, излишни. И теперь, ухватив гостя за руку, она быстро, почти торопливо, протащила его за собой по коридору прохладной квартиры с работающими кондиционерами.

Привычно, или, скорее, профессионально, выхватывая взглядом отдельные предметы обстановки, чтобы составить себе впечатление о семье Людмилы, Турецкий отмечал, что мебель здесь старинная, может быть, даже фамильная, передающаяся по наследству. Видывал он подобные громоздкие буфеты с наборными стеклами на дверцах и мраморными досками, на которых, наверное, удобно было хлеб резать. А еще – эти глубокие кресла с бархатной зеленой обивкой, стулья с высокими спинками и столы на резных ножках. Но чаще встречал такие гарнитуры в мебельных комиссионках – раньше, когда их было в Москве много. Разглядывал, словно в музее, не очень представляя себе, как можно жить среди таких памятников «высокой старины». Очевидно, и характеры, и поведение людей в такой обстановке должны быть медлительными и достойными, чуждыми стремительным, как любили говорить тогда, веяниям века. И здесь, похоже, время тоже немного приостановилось.

Но девушка не собиралась давать ему время на всякие бесплодные философские размышления, она почти втолкнула его в свою комнату, и глаза Турецкого сразу уперлись в постель, а девушка, перехватив его красноречивый взгляд, медленно «провела» и свой взгляд по его фигуре сверху донизу и на миг замерла – на середине. Напрягся и Турецкий. И через короткое мгновенье их неуправляемые руки почти одновременно отшвырнули в сторону его брюки и ее платье, а следом туда же полетело и белье. Сильной борцовской хваткой сжав ее тело, он приподнял девушку и, опрокидывая ее на постель, успел заметить, как взметнулись ее шоколадные ноги и мертвым узлом замерли на его спине. Давно не помнил Турецкий подобной, почти дикой, первозданной страсти. Он лишь услышал, как в глубине ее груди возник и начал нарастать низкий стон. Тело ее энергично изгибалось из стороны в сторону, пятки неистово колотили по спине. И, наконец, резкий последний рывок и страстный вопль указали на то, что все у них было задумано и, что гораздо важнее, исполнено абсолютно правильно и с необузданным чувством взаимного восторга. Распались ноги, разомкнулись раскаленные тела, и на смену ослабевшим рукам хлынули встречные потоки острых и жалящих, почти беспощадных поцелуев, от которых окончательно «поехала крыша»…

Время текло неторопливо, и никакой обед был не нужен. В одну из задыхающихся пауз Людка – она теперь уже так входила в сознание Турецкого – заявила, что служба сегодня может отправляться ко всем чертям, потому что только полный идиот захочет сменить душевный, а также и телесный праздник жизни на глухую и зеленую архивную тоску. А если кому ее взгляды не нравятся, пусть увольняют, только «спасибо» скажет. Александр Борисович не знал еще, что слова об увольнении были обычными и ничего не значащими словами, но коренным образом с нею согласился, ибо уже и сам не желал представлять свое грядущее, пусть и достаточно отдаленное пока, завтрашнее утро без горячей чашечки хорошо заваренного кофе. Оказалось, что и Людкины мысли развиваются в аналогичном направлении. Такое единство мнений следовало немедленно отметить горячей решительностью очередных действий. А позже нашлись и иные, не менее веские причины не прерывать стремительного развития их тесного знакомства, родившегося столь неожиданно для обоих…