Алексей Недлинский - Поселение Страница 4

- Ленчик, салют в твою честь!

- Что вы тут, Валерьян?

- Да вырубили шест, полезли трубу прочищать - и туда его уронили. Я кричу:

теперь топить вообще нельзя, а Серега: попробуем!

- Ну?

- Так это шест в трубе и горит, и сажа!

- А печка?

- Всё, ни дыминки, тянет, аж ревет!

VIII

Говорил нам доцент, мол, Толстой открыл текучесть характера, "люди, как реки", - так вот, я это закрываю. Дураком родился - дураком помрешь, никакой текучести.

Или я бесхарактерный просто? С кем сравнивать смотря. С Валерьяном если - то да, без базара. И не потому даже, что он свою жену задушил, а я не смог - это мелочи, дело житейское. Тут большого характера не надо взять хоть мавра.

- А как ты ее, Валерьян?

- Ремнем. Дернул за два конца, - поясняющий жест, - хрясь. Позвонки не выдержали.

Это у него уже третья ходка. Самому под полтинник. Мешковат, добродушен - когда бы не "хрясь" - вылитый Винни-Пух.

- Валерьян, сегодня в ночную надо - кразистам ходовую протянуть поможешь.

- Я не лошадь ("вошадь" выговаривал), - но остается, пыхтит до утра, куда денешься.

За чифиром из прежних ходок любил вспоминать: про Златоустовскую крытку, Пермский централ - заслушаешься! Вот бы Данте куда на экскурсию - жаль, не дожил. Архивчик у Валерьяна: письма, фотки пожелтевшие - как у всех долгосрочников, и на одной - он с Высоцким (тот в здоровенной ушанке), обнимаются. Ну, мало ли с кем Семеныч кентовался мимолетом, что же особенного.

Хоть Валерьян уверял, что дружили истинно, по душам. А кто б не стал уверять - с такой фоткой в архиве? Мы не то что не верили, а как-то всерьез не брали: ну, Винни-Пух дружит с Маугли - не спевается, ни к чему - ни тому, ни другому.

Тут в декабре завернули морозы за сорок, в гараже все прахом пошло вообще не до мемуаров стало. Как по команде лесовозы, людские машины именно что "хрясь, хрясь" - по две, по три за день. Техника - штука нежная, хуже шейных позвонков.

Но план горит, Канюку из Управы дрючат, тот на механиках отрывается, заладил, мудак: "Железо ломаться не может работать не хотите курва сгною", - и так без выражения, без запятых, что понятно - не стращает, сгноит. Те - попивать стали, с горя. Круг замкнулся, петля захлестнулась. Осталось дернуть за два конца. Ну, и дернули: Канюку в Управление на ковер (по селекторной же не тот кайф сношать).

А у нас на новом "Кразе" движок стуканул, и гараж - однова пропадать - уже повальную пьянку учинил. Черт его знает, что пили, где взяли, но Валерьян под вечер мне (единственному трезвому - днем не забухаешь в диспетчерской: звонят из ДПНК беспрерывно) коснеющим языком все выдавливал: "Леха, если посадят в холодную - до Москвы дойду, так не оставлю... Пусть раскурочат волков", - лучше бы спать шел. Да нет, все равно бы подняли. И в холодную, конечно. Канюка и в девичестве не чикался, а с растерзанным очком - прямо залютовал. В декабре, в холодной, пятнадцать суток (больше нельзя по закону) - сам Карбышев содрогнулся бы, когда узнал. (Там ведь все узнается, это вам не МВД-шная статистика - концы в воду.) Конечно, механикам с выводом дали, но Валерьян что-то очень там шумел, когда стригли, крушил пенитенциарную систему (а - нахлебался, накипело), его и уважили: без вывода отсидел. И после - в гараж не вернулся. Ноги поморозил чуть не до гангрены, еле ползал, при ШИЗО недели три печку топил. И - исчез.

Исчезнуть с поселения совсем нетрудно, хоть в Говорливой у шалавы заночевать, например. И даже, если не больше суток, - кичей отделаешься, могут и на зону не закрыть. Но больше - это побег, и ищут ревностно. Да и без документов, без денег солидных (на руки нам два раза в месяц по пятьдесят выдают, что сверх заработал

- на лицевой) - куда ткнешься? Тем более обритый. Уже в Красновишерске в транспорте дальнего следования: автобусы, самолет - поголовная проверка. Словом, три раза из Серебрянки бегали на моей памяти - и в неделю всех вылавливали, максимум.

Так нам и про Валерьяна сказали. Капитан Макокин еще и подробности расписал - зашел чифирнуть ко мне:

- Басенко ваш? Он у соски своей в Красновишерске загасился. (А Валерьян механиком-то - да, ездил туда частенько, за запчастями.)

- А как нашли-то?

- Оперативная тайна. Но тебе скажу, Ленчик: она же его и сдала - на хер он ей без денег?

Ну, посмеялись мы над женским коварством, я погрустил о Валерке

- трешник ведь подмотать могут, - а еще через месяц какой-то кипеш в ШИЗО начался. Срочно холодную обшивают. Что-то задвигалось, замельтешило. Что-то стронулось в атмосфере. На зоне так, помню, бывало, когда вожди крякали один за другим. Но здесь - ощутимее даже. Донос и Гроссу и те как-то сникли. И вот - картина Репина: комиссия. По проверке фактов истязания осужденных. Это из Управления подпортили полотно - предупредили. Холодную-то успели обшить (дедки из столярки - могли бы и не ударничать, между прочим, да кто ж знал), а видно:

свежак работа. И расспросы, допросы, объяснительные. Даже я штуки три написал:

видел ли Валеркины ноги, да что он за тип, да был ли вообще он с ногами - буквально.

И тут я поверил. Про дружбу с Семенычем, что по душам. И ведь по пьянке молол про Москву, не подписывался, а сделал. Сказал - и сделал. Могли они дружить, было на чем сойтись.

Но я отвлекся, а хотел - про дурость свою. Ничего, успею, она и посейчас при мне, а Валера Басенко - ей-богу, стоит странички.

IX

Ну, вернемся к барашкам, точнее - к барану, то есть - к себе. Все никак не могу свыкнуться, что женщина - не ангел. Что сам не херувим через силу, но притерпелся, а здесь - нет, никак. Начитался в детстве классиков. Классикам хорошо, они умерли, а я мучаюсь. И женщин мучаю тех, кто под рукой. Не приласкать от души, ни колечка с камушком - какое там! Мадригалы - и - взлетай, паразитка! А она не умеет. И не обещалась. Да, тяжело.

Но вот когда матерятся девчата - совсем жить неохота. Что человеческого в нас - только слова, - это ведь бабы понимают лучше мужиков, ушами любят, слов требуют.

Следственно, так важно все в этой области: обиняки, умолчанья, табу. Реклама по телеку - сотню раз в день (не смотрю, но доносится): "менструация, менструация".

Я бы этому пидеру, автору ролика, во время обеда использованный тампон клал на стол. Что естественно, то не безобразно - его же логика, пусть хавает, приятного аппетита. Ну вот, а тут девчата - и матюк на матюке, от нормальной речи - только глагольные окончания. Причем я же не пурист никакой, феню люблю. Но феня - это ведь знак щедрой мощи, языкового избытка, вольное ветвление, радостная игра.

Судья - "лепила", народные заседатели - "кивалы", зеркало - "обезьянка", чифир на донышке - "пяточка" - прелесть! Есть, конечно, неблагозвучное: "ксива", "хаза". Но не хуже нынешнего: "ксерокс", "офис"... "Я пошла, мне надо диссер отксерить", - тебе надо намордник надеть и в угол поставить.

Вот и выбирай: мат или воляпюк этот чертов - есть от чего взвыть. Но - не вою наружно, сидим с Надюшей Лебедевой - ночь, будка на нижнем складе - трем за жизнь. Меня уж не помню что сюда занесло (а! сушину искал, на дрова себе), а Надюша - ночной учетчицей, лесовозы должна переточковывать. Их за ночь хорошо, если шесть, и переточковывать там нечего, никто ведь по дороге хлыстов не крадет, не прячет, а на верхнем свой учетчик. Но на лесоповале полно таких синекур, всех надо трудоустроить, и каждый куб пересчитывают не меньше пяти раз, то есть четыре бездельницы за счет зэков кормятся. Но если они вроде Надюшки - никто не против, пожалуйста (а будь кто и против - что с того?). Этот нижний зовется Америка - хоть в трех километрах всего от Серебрянки. Думаю, еще ежовские крестники так пошутили, для чалдонов замысловато слишком, - но вот, закрепилось: сидим, стало быть, в Америке, кофеек (мой, из посылки), сигаретка, три года воздержания, симпатичная женщина, интим. То есть я ее извожу душеспасительной беседой, себе рисуясь почтенным гуру, - дескать, пожито, передумано - тьфу, мудак.

- Уезжать надо отсюда, Надя. Что ты здесь будешь - дыра ведь. Сколько тебе?

- Двадцать два.

- Ну - и города-то не видела, наверно?

- Нет, я в Березниках была. В техникум поступала.

- В Березниках! И не хочется ничего посмотреть?

- Так телевизор же есть. Чего смотреть? - насмехается, явно.

- Вот я откинусь, приезжай ко мне в Питер.

- Да-а, нужна я там...

- Ну, а замуж чего?

- Так я замужем, - опять хи-хи.

- А где муж-то?

- Сидит. Три года еще.

- Далеко?

- Под Свердловском.

- Ездила?

- Не. Не хочу его видеть.

Не вникаю, чего жилы тянуть из девки. Опять за волынку: уезжать, учиться...

Через час сторож к нам забрел, Толик, веселый дядька, москвич - но меня земляком упорно зовет.

- Я кофеек зачуял, аж проснулся, - его будка метров за сто. - Налейте - уйду, мешать не буду.

- Да ты не мешаешь, садись, - это я, торопливо, как же: тень на Надюшку бросить

- ни-ни.

Толик - седой, небритый, беззубый, морда блудливая, анекдоты - как из мешка - один другого пакостней. Разогнал тосклевич, Надюха заливается. Вот не умею так, хоть убей, - ну, и молчу теперь в тряпочку. Стали серебрянским девкам кости перемывать. Толян будто свечу держал - про всех подноготную - еще пакостней анекдотов, даже Надюха удивляется.