Telly - Бог огня Страница 4

С моря набегали низкие зыбкие облака. Они рвались, обнажая тусклое прохладное небо, срастались, опять рвались, сбившись над соснами в комья, словно выцветшие гигантские клочья ветоши. Чайки с обреченными предсмертными криками метались над водой, вычерчивая в воздухе нервный, ломаный рисунок своего безумия.

Мужчина зябко поежился и двинулся к открытому кафе, пустовавшему в этот неопределенный обездвиженный послеобеденный час.

Хозяин крохотного заведения — на шесть столиков под круглыми тентами, — отдыхавший на стуле перед входом в тесный — опять-таки на шесть столиков — бар, пристально следил за незнакомцем с момента его появления и с типично прибалтийской неспешностью и бесстрастностью перебирал в уме варианты: кто бы это мог быть?

Принадлежность гостя к обычной курортной публике он отмел сразу — в облике этого строго одетого человека с туго стянутыми на затылке волосами не чувствовалось той беспечности и расслабленности, что видны в движениях и жестах отдыхающих. Деловой человек? Тоже вряд ли. Во-первых, он прибыл на автобусе, что для бизнесмена довольно странно, и, во-вторых, сей городок в межсезонье был явно не тем местом, где можно развернуть деловую активность.

День стоял ясный, но прохладный; хозяин заведения подумал, что одет направлявшийся к нему человек явно не по погоде. И еще он подумал, что, скорее всего, придется разжигать газовую горелку под металлическим противнем с песком, где готовился турецкий кофе, — наверняка озябший клиент потребует чего-нибудь согревающего, а ничто так не согревает и не бодрит, как хороший, истомившийся в раскаленном песке кофе.

Светловолосый человек молча, даже не кивнув в знак приветствия, а только стрельнув коротким жестким взглядом, прошел мимо, в бар, и от этого косого взгляда хозяину стало не по себе.

Он упер ладони в колени, тяжело, со сдавленным стоном и мучительной гримасой закоренелого ревматика приподнял себя со стула, прогнулся, помассировал поясницу и двинулся в бар. Клиента он застал за крайним столиком, задумчиво уставившимся в окно, разглядывать за которым было, собственно, нечего, поскольку снаружи окно практически закрывала пышная челка дикого винограда.

Хозяин прошел за стойку, зажег горелку.

Пламя с едва слышным шипением ударило в дно противня и обволокло его голубоватой колышащейся струей. Человек вздрогнул и обернулся.

Хозяин улыбнулся одними губами. Этой картонной улыбкой он отдавал дань деликатности и в то же время не выказывал и намека на приязнь — он не любил русских.

— Кофе?

Посетитель поднялся со своего места, положил кейс на стойку, уселся на высокий, затянутый в бордовую кожу табурет, подался вперед и, склонив голову набок, посмотрел на пламя, лизавшее противень. За этим занятием он провел несколько минут, потом встрепенулся, резко дернул плечом, стряхивая с себя странное, напоминавшее транс, оцепенение, посмотрел хозяину в глаза и задал чудной вопрос:

— Вы не боитесь?

— Чего?

Он опять наклонил голову, указывая глазами на шевеление голубого пламени:

— Открытый огонь...

Бармен покачал головой, приглашая полюбопытствовать: широкий внутренний столик стойки с двумя глубокими провалами раковин — сплошной металл.

— Железо не горит.

Посетитель долго смотрел бармену в глаза. На лице его было странное выражение. Наконец он тихо произнес:

— Я в этом не убежден.

Бармен с облегчением (посетитель, слава богу, отвел в сторону свой гипнотический взгляд) выдохнул:

— Вы интересный собеседник... К нам надолго?

— Возможно... Пока не знаю. Неделя, две, месяц. Не знаю. Как тут с жильем?

Хозяин подробно рассказал.

В конце этого информационного сообщения он упомянул про дом на косе — просто так, слова ради, и, к своему удивлению, заметил, что собеседник заинтересовался.

Речь шла о маленьком каменном доме среди дюн, километрах в десяти от города, —. его построил Зиемелис, здешний художник, еще до войны, в благословенные буржуазные времена. Дом был поставлен нелепо — на голом ветреном высоком мысу, врезавшемся в море, — что, впрочем, местных жителей не удивляло: хозяин дома был человеком нелепым. Неопрятный, всклокоченный, с неизменной седой перхотной пылью на велюровом, свободного покроя пиджаке, угрюмый и резкий в отношениях с людьми, он пользовался в городе не самой лучшей репутацией, ко всему прочему, и потому еще, что среди жителей, почти поголовно трудившихся в море, выглядел совершенным бездельником. Тем не менее Зиемелис и его младшая сестра Ильза далеко не бедствовали — наверное, мазня по холсту красками безрадостных, угрюмых цветов приносила художнику неплохой доход.

В этом медвежьем углу художник жил в летнее время, там же, в нелепом доме, он был и найден повесившимся — то ли в сорок седьмом, то ли в сорок восьмом году. Ильза осталась одна, потихоньку превращаясь в типичную старую деву, скромно, молчаливо и практически незаметно для окружающих жившую в мрачном одноэтажном коттедже на краю города. Летнюю резиденцию брата она содержала в порядке — неизвестно зачем: охотников поселиться в этом отдаленном и пугающем своим безлюдьем месте даже в разгар курортного сезона находилось мало.

Узнав все, что нужно, светловолосый скользнул взглядом по полкам с напитками, опять посмотрел на противень, дышавший жаром, — бармен не сумел точно истолковать это невнятное пожелание и с легким раздражением в голосе осведомился:

— Кофе? Водка? Коньяк? — Он деликатно кашлянул в кулак. — Извините, портвейна нет.

— При чем тут портвейн?

— Вы же русский. Все русские пьют портвейн.

— Не все. — Посетитель слабо улыбнулся уголками губ и сделал странный заказ.

Таких заказов хозяин заведения не получал бог его знает сколько лет.

Он заказал пунш. Не просто пунш, а жженку, настоящую, огнедышащую, — благо у хозяина имелось несколько бутылок рома в закромах и даже имелся анис, — а потом сидел и долго, не мигая, глядел в глиняную кружку, в которой стелилось едва заметное голубоватое пламя. Очнувшись, он начал медленно пить жидкий огонь, прикрывая после каждого глотка глаза, точно прислушивался к себе, испепеляемому изнутри.

Затем, одарив хозяина потеплевшим доброжелательным взглядом, молча положил на стойку деньги. Этот странный русский вышел, а хозяин, испытывая непонятное беспокойство, выключил зачем-то горелку и рассеянно пробежал пальцами по пуговицам черной, с ослепительным белым воротничком рубашки, словно успокаивая руку, в которой пробудилась мелкая дрожь.

Покинув бар, он зашел в спортивный магазин, купил вместительную теннисную сумку, рибоковский спортивный костюм, несколько маек с заниженным плечом и широким рукавом, шорты, пять пар высоких махровых носков, плавки, двухслойную куртку с водоотталкивающим верхом и флисовой подстежкой, джинсы, две пары кроссовок, пляжные тапочки и еще какую-то курортную мелочовку.

Сложив покупки в сумку, он удалился.

В таком вот виде — черный дорогой костюм, белая сорочка (воротничковый угол прочно заперт экзотическим галстуком-шнурком, в котором узел был заменен массивной бляхой, инкрустированной холодным желтоватым перламутром) плюс вместительный кейс из матового черного пластика плюс плохо ладящая с этим ансамблем пестрая, разлинованная косыми полосами сумка — он и предстал перед Ильзой. Они быстро договорились. Он будет жить на косе, раз в неделю хозяйка станет наведываться, приносить продукты, прибираться.

— Скажите, — произнесла Ильза и замялась, — а почему ...

— Почему я выбрал ваш дом? — пришел ей на помощь светловолосый. — Там безлюдно.

— Разве это плюс?

— Еще какой! — Он помолчал и добавил: — Я не люблю людей.

Погрузив ключи от дома в карман, он откланялся и двинулся в путь энергичной походкой, четкий ритм которой нисколько не изменился к тому моменту, когда он, отмахав пятнадцать километров, трижды провернул большой допотопный, с причудливой, в форме трилистника, головкой ключ в замке, тугом, но исправном, без ржавых повизгиваний, и толкнул от себя тяжелую дубовую дверь дома, надзиравшего с высоты за дюнами.

Дом состоял из обширной гостиной с просторными окнами, служившей прежнему хозяину чем-то вроде рабочего ателье, тесной кухни с газовой плитой, питавшейся от большого красного баллона, столь же тесной спальни, узкое пространство которой было практически полностью поглощено кроватью с массивными дубовыми спинками.

Электричества в доме не было — на этот счет он был уведомлен хозяйкой, — поэтому по дороге завернул в спортивный магазин, где покупал одежду, и приобрел большой фонарь с криптоновым отражателем.

Фонарь так и остался в прозрачной пластиковой упаковке.

В бывшей мастерской, обстановку которой составляли массивный платяной шкаф, кованый сундук невероятных размеров, пара неудобных, с высокими прямыми спинками кресел возле закопченного камина с низкой чугунной решеткой, длинный, во всю стену, деревянный стол, несколько грубо сработанных, зато уж вечных деревенских стульев, на стеллаже, полки которого ритмично линовали глухую стену над камином, среди множества глиняных горшков, плошек и еще каких-то посудных предметов он обнаружил две длинноносые керосиновые лампы.