Андрей Кивинов - Двойной удар, или Охота на павиана Страница 4

Давай махнемся, как Жириновский с Брынцаловым.

Махнулись. Да мне и не жалко. У Петродворецкого часового завода тоже не самый низкий рейтинг.

Свет погас. Я почувствовал, как освобождаются мои руки, ноги, язык. Как сладостно заныла правая пятка. Услышал грохот упавших носилок. Я получил трехмерную свободу, но что толку? Когда на башке чирикает часовая пташка, когда игроки в виртуальную реальность через мгновение понесутся по следу с откровенным намерением плюнуть в душу из помпового ружья? Такой свободы я хотел!

И знаете, что сразу вспоминается? Кто хочет сэкономить на малом, проиграет в большом. Заплатил бы я государству честно, без утайки, от чистого сердца эти несчастные тридцать (гражданин, гражданин, а проценты?), ну, тридцать три тысячи долларов, приключилась бы со мной подобная канитель? Да, может, я и лежал бы в том же подвале на носилках, но разве нагрянули бы ко мне эти компьютерные психопаты? Нет. Потому что наши налоги идут на содержание медицины и органов. Медицина при нормальном финансировании давно бы отправила царя и его свиту на стационарный режим, а если бы и не смогла, то органы бы сшили всей компании толстое дельце под названием «Массовые беспорядки в отношении особо ценной личности». Поэтому, товарищи, платите налоги, платите.

Щелк! Подали энергию. Я был один. Огляделся. Хоть бы зеркало повесили.

Интересно все ж, как я смотрюсь с этим горшком на голове. Кстати, где обещанный пистолет? О, пардон, не разглядел сразу-то. Вот он, вот он, мой красавец.

Я поднял с пола изящную штучку, попутно вспоминая его марку и тактико-технические данные. Справочник по стрелковому оружию А. Б. Жука я выучил наизусть, коротая долгие вечера на своих носилках. Так, это у нас «хэлван» египетского производства, хотя многие путают его с «береттой», поскольку первый слизан со второй. Калибр 9 мм, скорострельность – шестнадцать выстрелов в минуту, прицельная дальность – пятьдесят метров, начальная скорость полета пули – 280 км в час. Слабовато. Мне, конечно, дали газовый вариант. Конечно. В магазине единственный патрон. Спасибо, ваше величество. За доброту, за ласку, которую мне Фоке обещал.

Я сунул пистолет за ремень и встряхнул руками. Затем сел на шпагат, разминая бывшие долгое время без движения конечности. Сидя на шпагате, уперся в пол руками и несколько раз отжался. Давненько не тренировался, не та уже растяжечка. Убрал одну руку. Согнул вторую в локте и, оттолкнувшись, перевернулся в воздухе, встав на ноги. Сделал несколько вращательных движений тазом. Попрыгал. Быстренько проглотил таблетку «Минтоса», оторвал у ботинок каблуки, чтоб не стучали, засучил рукава и решительно шагнул к двери.

Начнем-с, господа?

Носилки жалко, упрут.

Глава 2

Старый мудрый сэнсэй Ли Му Пай постоянно повторял мне очень правильную фразу: «Запомни, Флавиан, лошадь устает одинаково, везет ли она золоченую карету или тащит телегу с камнями». Эти слова Ли Му Пай постоянно твердил по той причине, что других афоризмов просто не знал. Он вставлял их в любой разговор, и всегда они были к месту. Эту удивительную цитату Ли Му Паю передал перед смертью Пай Му Ли, а тому – его дед Му Ли Пай.

У Ли Му Пая не было внуков, поэтому, умирая, он передал ее по наследству мне. Сжав сухими пальцами мою ладонь, он заставил меня наклониться ухом к его рту и, чуть приоткрыв узкие старческие глаза, в пятитысячный раз прошептал: «Помни, Флавиан, лошадь…» Ну и так далее. Я скорбно опустил голову и закрыл его веки легким движением ладони – сверху вниз.

Монахи произвели обряд, сопутствующий полету души славного сына тибетского народа на небо, а тело Ли Му Пая отнесли за ворота, облили бензином и подожгли. Что бы мне потом ни говорили насчет тибетского долголетия, тем более бессмертия, я скептически ухмылялся и вспоминал своего сэнсэя, который не дотянул и до ста сорока пяти.

В общем-то я оказался у монахов случайно. Самолет, следующий по маршруту «Москва – Брахмапутра» и несший на своих крыльях группу советских военных советников без членов их семей, зацепился за пик Дружбы народов и спикировал в одно из ущелий горного Тибета. Как мне ни страшно об этом вспоминать, но все погибли, кроме меня, потому что я на этом самолете не летел. Я был на втором, посланном на поиски первого.

Мне едва исполнилось пять лет, когда моя мама, дружившая тогда с дядей Вовой, военным летчиком, предложила мне прокатиться на самолетике.

Прокатились. То ли дядя Вова что-то напутал с топографией и картами, то ли штурман страдал всеми известными социальными явлениями, но наш лайнер пролетел метров на десять дальше первого. Я единственный, кто уцелел после чудовищного взрыва. За несколько секунд до падения я отправился в хвост поболтать со стюардессой. Девчонки в хвосте не оказалось, она крутила хвостом с радистом, и я было хотел вернуться, но в этот момент мы упали.

Очнулся я метрах в тридцати от места катастрофы, почти невредимый, если не считать рассеченной пятки. Осмотрев себя, я понял, почему остался жив.

Объяснить? Подгузники «Либерро» – лучшие друзья малышей. Мама, вероятно, полагала, что мне следует носить их до женитьбы. Тем не менее я им и ей весьма благодарен.

Однако положеньице-то у меня было – друзьям не пожелаешь. Я сел и стал плакать. Именно мой плач и привлек молодого китайца Чон Лая, шедшего с Голубой долины в монастырь Шао-Мао. Почесав свою бритую под орех голову, Чон Лай подобрал меня, стюардессину бижутерию, золотую челюсть дяди Вовы и притащил все это Верховному Ламе. Меня передали на воспитание Ли Му Паю, а золотишко помыли.

Я был благодарен китайцам. Они побрили меня, научили своему языку, обратили в свою веру и дали наконец поесть. Соотечественники, разумеется, меня не искали, считая погибшим, а я при всем желании дать о себе весточку на родину не мог.

Боевым искусствам, этой неотъемлемой части восточной культуры, я начал обучаться с шести лет. Впитывая в себя философию Дэ-Ци-Бэлл, я постигал искусство дай-вдзынь, готовя душу к предстоящим испытаниям. Но когда дошла очередь до подготовки тела и когда мой спарринг-партнер, маленький китаец Ли Сунь, съездил мне в прыжке по неокрепшим ушам, я забыл про дай-вдзынь и Дэ-Ци-Бэлл, схватил валявшийся рядом кол и врезал ему по неокрепшему черепу.

Говорили, что Ли Сунь приехал в Шао-Мао овладеть искусством единоборства, чтобы отомстить за своего брата, убитого на турнире в Тайване местным чемпионом. После моего удара Ли Суня унесли к монастырскому знахарю, который впоследствии лечил его полгода, но так и не долечил, а меня отвели к Верховному Ламе.

Лама был мужиком справедливым и наказать велел Ли Му Пая, который за мной недоглядел и плохо объяснил философию. Перед тем как лечь на стол для порки, Ли Му Пай посмотрел мне прямо в глаза и тихо сказал: «Учти, Флавиан, лошадь одинаково устает…» Стиль желтого павиана оказался не то чтобы очень сложным, но доставать левой пяткой левое же ухо, стоя при этом на правой ноге, мне вскорости надоело. Как-то я спросил Ли Му Пая, а почему стиль назван в честь именно желтого павиана, а не, к примеру, какого-нибудь зеленого или рыжего? Ли Му Пай сел на траву, приказал мне сесть напротив и назидательно начал:

– Видишь ли, Флавиан, лошадь…

– О, я все понял, великий сэнсэй.

Жизнь в монастыре текла размеренно и спокойно. Изредка меня водили в Голубую долину, где я мог попрактиковать разговорный китайский и прикладной стиль желтого павиана, которым к восемнадцати годам овладел довольно сносно.

Я постепенно забывал родную речь, суровый северный климат, живописную российскую глубинку, грея свою бритую головушку под тибетским солнышком. Но как-то осенним ненастным днем Ли Сунь, тот самый недолеченный китаец, так и не отомстивший за своего брата, принеся из Голубой долины почту, вручил мне маленький белый конверт. Я с удивлением вскрыл его, извлек грязно-желтую открытку и узнал, что через две недели мне предписано явиться в военкомат города Заплюйска, к которому я приписан, для дальнейшего прохождения военной службы в рядах СА.

В случае неявки мне грозили уголовной ответственностью и всеобщим презрением. Повестка была выписана иероглифами на китайском языке. Я бросился на шею к Ли Му Паю, чтобы дать волю слезам. Ли Му Пай гладил меня по полированному затылку и шептал: «Держись, Флавиан, лошадь одинаково устает…» Через два дня мой сэнсэй умер. Меня провожал весь Шао-Мао. Великий Лама торжественно вручил мне древний манускрипт, меч великого Ду, основателя стиля желтого павиана, и билет на авиарейс «Пекин – Москва». За воротами монастыря я сложил руки на груди, поклонился принявшему меня дому, включил плейер и, поставив Ладу Дэне, чтобы вспомнить основы родной речи, отправился в Голубую долину, где предполагал сесть на ближайший речной пароход до Пекина.

Родина приняла меня неприветливо. На таможне отобрали меч, чуть не пришив статью за незаконное хранение холодного оружия, ФСК изъял манускрипт, усмотрев в нем секретную информацию, а милиция – плейер, якобы для проверки по учетам похищенных вещей. Своих родителей я найти не сумел, отца, собственно, я и не знал, помнил только его имя, а фамилию матери забыл.