Танго на цыпочках - Демина Карина Страница 4

– Ты ведь красавица, не то, что я, замухрышка. Помнишь, меня еще со всех кружков выгоняли, потому как бесталанная? Ну, и с хора, и с хореографии, и с ИЗО? Ты еще переживала, что толку с меня не выйдет.

Солнечный луч скользнул по фотографии, и мне показалось, что Лара улыбается. Она и раньше веселилась, когда меня выпирали с очередного кружка, не понимая причин моей тоски. Ну да, куда ей, она ведь всегда была самой-самой. Самая красивая, самая умная, самая талантливая… А я? Ни слуха, ни чувства ритма, ни терпения, вообще ничего. В школе с тройки на четверку перебивалась, учителя, помнившие Ларочку, тихо стонали, пытаясь подтянуть меня до сколь бы то ни было приличного уровня. Ларины друзья, сравнивая меня со старшей сестрой, неизменно приходили к выводу, что я – потрясающе бесцветна. Про кружки детской самодеятельности уже сказала. В общем, к семнадцати годам за мной прочно закрепилась репутация ленивой ничем не примечательной девицы, на которой природа, что называется, отдохнула. Только Лара говорила, что я – потрясающая, остальные же…

Остальные куда-то исчезли после Лариной смерти, вместе с ними пропал музыкальный центр, телевизор и ковер со стены. Хорошо, хоть денег не нашли, иначе было бы совсем тяжело.

– Как ты думаешь, я права?

Этот вопрос мучил меня последнее время. Я отмахивалась от него, пыталась убедить самое себя, что права, что другого выхода нет, он виноват, и, значит, должен понести наказание. Тот, кто сказал "не судите", не терял близких, иначе, я уверена, он понял бы. Я не судила, я просто решила избавить мир от одного ублюдка.

Поправив розы – букет получился немного неровным, оттого банка норовила упасть, я поднялась. Домой пора, нечего рассиживаться, когда работы выше крыши.

Волк стоял неподвижно и смотрел желтыми немигающими глазами на старый дом, неловко приткнувшийся на низком берегу Плиссы. Он привык наблюдать за людьми, и иногда в лобастую голову приходила мысль о родстве с этими странными существами, которые ходят на двух ногах и заворачиваются во множество шкур, в такие минуты волк испытывал желание выйти к ним, останавливала осторожность. Серый охотник помнил о смерти, живущей в железных трубках.

Стася который день кряду ощущала на себе чужой взгляд. Она даже хотела рассказать о нем отцу, но тот ночью умер. Третьего дня фельдшер, за два мешка картошки вызванный из Погорья, сказал, что старику осталось несколько дней и помочь он уже ни чем не может. Два дня Степан хрипел, хватая пересохшими губами воздух, метался в бреду, звал свою Алесю, Стасину мать, что пять лет назад померла от чахотки, и вот, под утро преставился сам. Видать, сжалился над стариком Боженька, прислал любимую супругу, ибо помер Степан с улыбкой.

А Стасе теперь вот хоронить придется, одной не справится – земля еще тугая, по-весеннему мерзлая, не хватит у нее сил яму вырыть. Девушка взяла посох и побрела к соседу. До хутора Василя было версты две. Стася хорошо знала тропинку и никогда не боялась по ней ходить, ни днем, ни ночью, да и не было для нее разницы – слепым глазам свет не нужен. Сейчас же ей было жутко, то ли от сознания того, что она осталась совсем одна, то ли от ощущения, что неведомый враг преследует ее по пятам. Временами казалось, будто она слышит его дыхание. Наконец Стася не выдержала и побежала.

– Бедная девочка, – потом успокаивал ее Василь, гладя по голове, а губы чтобы она не слышала, шептали – как же ты теперь, горемыка незрячая. Василь не мог взять Стасю к себе, – у самого в хате не протолкнуться, жена, дети, внуки, еще один рот никак не прокормить. Но с похоронами помог, могилка получилась неглубокая, а крест, связанный из двух палок и вовсе косой – стоит, шатается под ветром, день-два и рухнет, еще через недельку зарастет холмик травой, через год поляна выровняется, и лишь человеческая память будет хранить смутный образ свежего холмика да скособоченного креста над ним. У Стаси и того не будет. Василь постоял немного у могилки, тяжело вздохнул и ушел.

А ближе к вечеру небо разродилось дождем, истосковавшаяся по весне земля жадно глотала холодные капли черными губами. Стася дождь не любила – мокро, холодно и звуки искажаются, как сейчас ветка хрустнула – а не поймешь, далеко ли, близко. Стася обернулась.

– Есть тут кто?

Тишина, лишь капли шелестят, да тяжелые стволы довольно поскрипывают, смывая зимнюю пыль.

– Есть тут… – и в последний миг она почти увидела… Словно черная пелена, окружавшая ее с рождения, отступила перед этим удивительным весенним дождем, а в следующее мгновение пришла боль…

Столица встретила июльской жарой, пылью и беззаботно-безоблачным небом. Людское море, зажатое между перронами, пыхтело раздражением и особой, летней усталостью, которая случается вовсе не от работы, а от погоды. Температура градусов под сорок, тело истекает потом, словно кусок сала на раскаленной сковороде, того и гляди, останется одна большая мутная лужица, но Тимур меньше всего думал о жаре. Ему было хорошо, он, наконец-то дома. Ну, почти дома. Сейчас пара остановок на автобусе, а потом небольшая пешая прогулка, можно будет подышать свежим воздухом, мечтая о том, как выбросит из головы все, что было раньше, и заживет с чистого листа.

Нос нестерпимо чесался от запахов: пот, автомобильные выхлопы, краска, плавящаяся на раскаленном почти докрасна боку монстра-паровоза, духи, яблоки, пыль… Запахов было слишком много, и Тимур чихнул.

– Будьте здоровы. – Вежливо сказала кроха, лет пяти от роду. Бдительная мамаша тут же уволокла чадо подальше от подозрительного типа, но Салаватов все равно ответил положенное "спасибо".

Ее он заметил, когда почти выбрался из толпы. Почувствовал на себе чужой, внимательный взгляд и обернулся.

– Лара?

Сердце обмерло, но тут же забилось с утроенной силой.

– Лара?!

Девушка стояла чересчур далеко, чтобы услышать. Но она, видимо, по губам прочла, и рассмеялась. Тимур заворожено смотрел как запрокинулась голова, золотые волосы тяжелой волной упали назад, стекая по плечам, глаза зажмурились… Лара постоянно жмурилась, ей казалось, что таким образом она подчеркивает свое сходство с кошкой. Нет сомнений, это она, Лара, Ларочка, Ларчик драгоценный, но тогда… Невозможно.

Возможно. Ты просто бредишь, окончательно крыша поехала, вот и мерещится всякое. Единственный способ убедиться в том, что это Лара, или, наоборот, не она, – догнать девушку. Тимур начал пробиваться сквозь толпу. Туда, к парапету, на котором она стоит. Быстрее, быстрее, быстрее. Салаватов пытался бежать, но человеческое море, словно специально, делало все, чтобы он не успел. Компания студентов с гитарой и сумками, споткнувшись о которые Салаватов едва не упал. Тетка в соломенной шляпе с соломенной же корзиной в руках. Грузчик с тележкой. Жиденькая колонна школьников в сопровождении бледной от жары и духоты учительницы… Людей слишком много и каждый, каждый норовит толкнуть, задеть, задержать, не понимая, что ему очень нужно заглянуть в лицо той девушке…

Она ушла. Когда Тимуру удалось-таки добраться до заветного места, ее уже не было. Никого не было, только толстый рыжий кот дремал на горячем камне. Значит, показалось.

Все-таки показалось.

В квартире кто-то был. Я точно знаю, что был, но при всем желании доказать не сумею. Вещи на своих местах, ничего не пропало, а, значит, милицию вызывать бессмысленно. Не станешь же им рассказывать про то, что фарфоровая русалочка раньше стояла на книжной полке напротив "Петра I", а теперь перекочевала к "Поющим в терновнике". И про циперус, который совершенно самостоятельно повернулся другим боком к солнцу, они тоже слушать не станут. Посоветуют пить меньше, или, поскольку на алкоголичку я не похожа, то меньше смотреть всяких сериалов.

Я вообще сериалы не смотрю, времени нету, зато четко знаю – в моей квартире кто-то был. В воздухе едва уловимо пахло духами. Сладкие. "Черная магия". Откуда я знаю? Да все проще простого, Лара обожала именно этот запах, все ее вещи, даже белье, насквозь пропитались этой чертовой "магией", которую я искренне ненавидела за приторную, навязчивую слащавость.