Мастер жестокости - Николай Иванович Леонов Страница 4

Сыщики пообещали. Выгрузив на тумбочку апельсины, пакеты с соком и бутылки с минералкой, они присели у скорбного ложа у окна.

То ли из-за того, что стены в палате были выкрашены в синий цвет, что премерзко отражалось на цвете кожи пана Ректора, то ли из-за опущенных штор, то ли из-за того, что пациенту в самом деле было дурно, смотреть на него было больно.

Травмированная студенческая память навсегда запечатлела того самого, прежнего пана Ректора – диктатора, сработанного из цельного куска гранита, с благородной сединой, мощными брылями и тяжелым, волевым взглядом. А тут на койке под казенным одеялом лежал дряхлый немощный старик. Его грудь судорожно поднималась и опадала, ключицы торчали из ворота, порядком поредевшие волосы прилипли ко лбу. Впрочем, взгляд пана Ректора сохранил пронзительность и властность, руки не дрожали, и он не спрашивал с трогательной старческой наивностью, где он и кто они.

Пан Ректор перешел прямо к делу, и голос у него был точь-в-точь как прежде твердым, разве что картавость стала отчетливее:

– Видите ли, дгузья мои, дело до такой степени агхи… необычное, что я не могу довегиться кому-то, кгоме своих.

Гуров и Крячко всем своим видом показали, что оценили его доверие и гордятся тем, что пан Ректор им доверяет.

– Полгода года назад пгопал мой сын…

– У вас есть сын? – удивился Крячко и лишь чудом не прибавил «откуда».

Абсолютно всем было известно, как пан Ректор ненавидит женский пол – даже более отсутствия конспектов своих лекций. Его мизогиния носила характер одержимости и простиралась – за редкими исключениями, – абсолютно на всех, кто мог носить юбки и платья. Сдать пану Ректору его предмет, будучи дамой, было практически нереально, даже зная материал вплоть до запятой. Студентки предпочитали идти в декрет или сразу на комиссию.

Однако пан Ректор не обиделся на реакцию Станислава, а лишь кротко подтвердил, что, мол, да, есть. Точнее, был.

– Да. Мой сын, Данилушка, пгопал, из… санатогия. Он находился на лечении, в Подмосковье, под городом Т. С тех пог ничего о нем не знаю… вот, на День юриста я получаю с кугьегом вот эту пгоклятую штуку… ключницу. А на ней… в общем, это татуиговка… – Он с трудом сглотнул, попросил воды. – Такая была у Данилушки, на пгавом пгедплечье.

Он сглотнул снова, потянулся к глазам и потащил за собой трубку капельницы. Крячко едва успел перехватить конструкцию, подал старику стакан воды и салфетку.

– Олег Емельянович, ну а просто совпадение?

– Спасибо. Я абсолютно увеген, что нет никакого совпадения. Гисунок тот самый. По поводу этой татуиговки мы кгупно повздогили с Данилушкой. Вообще, в последнее вгемя мы часто с ним ссогились, к сожалению, потому я думал, что сын обиделся и не желает меня видеть. Тепегь я увеген, что он убит, и не пгосто… кто-то сделал из него… издеваясь, посылают мне эту… это…

– Кто это – «они»? – мягко спросил Гуров.

– Если бы я знал. Потому я и попгосил вас навестить меня. Людей, котогые желали бы мне зла, слишком много. Вы ведь тоже от меня натегпелись, а, Кгячко?

– Ну что старое поминать, – начал было Стас, отводя глаза.

– Бгосьте, – велел полуживой пан Ректор. – Я все помню. Будь у вас тогда табельное… да что там. Понимаю. А тут, как дошло до дела, выяснилось, что сгеди моих выпускников масса начальства, а сыскагей, настоящих сыщиков, пгактически нет. Я двадцать лет отдал следственной габоте, а кого я воспитал? Болтуны… законодатели… тгепачи. На исходе жизни оказалось, что я ничего полезного так и не сделал. Так что теперь мне и обгатиться больше не к кому. Так вот, милые мои. Мне не так важно, кто это сделал. Только бы выяснить, что с Данилушкой…

Тут немощь все-таки взяла верх, синеватые губы затряслись, из-под полуопущенных век потекли слезы – зрелище было жалкое. Хорошо, что в этот самый момент вошла медсестра и, увидев сцену вопиющего нарушения режима, без лишних слов выдворила обоих полковников из палаты.

Глава 4

От подобного обращения медсестры с сыщиками Лев Иванович и Станислав приходили в себя уже в метро. Гуров заметил, переводя дух:

– Хорошо, что не спустила с лестницы. Вот это харизма у медперсонала. Да, медик сейчас в цене и силе.

В глубине души Лев Иванович надеялся, что подобная демонстрация отцовского горя смягчила друга, но вскоре выяснилось, что Станислав продолжает испытывать недостойные мыслящего человека чувства:

– Не, ну вот неплохо сейчас было, Лева. Пан Ректор, упырь лихой, даже не извинился. Еще и с издевкой: «Бгосьте, все я помню!». Он помнит! Каково?

Лев Иванович примиряющим тоном предположил, что извиняться старый препод считает непедагогичным.

– Ага! А как только приспичило, так и не к кому «обгатиться»! Это ему-то не к кому? Обращался бы сразу… к самому! Вам-то он талдычил, кого учил и заваливал еще в Ленинграде?

– Талдычил, талдычил, – успокаивающе подтвердил Гуров. – Что ты завелся-то так, Стас? Сколько лет прошло, а ты все как маленький обиды вспоминаешь.

– Прошло-то много лет, а с мозгами-то у него по-прежнему швах. Видите ли, все бросайте и отправляйтесь выяснять, где его мальчик. Позвольте спросить: куда, для чего, зачем? И был ли мальчик?

– Ну ты уже совсем утрируешь, – с укоризной заметил Гуров. – Ну а что-куда-зачем, то это легко проверить, если заявлял в розыск…

– Это если заявлял, – продолжал Крячко. – Ты, верно, не в курсе, какой пан Ректор забавник и трус, как не любит сор из избы выносить! Вот если бы, скажем, пол-института грохнули и освежевали, то он бы просто объявил субботник и послал уцелевших кровь замывать – и только!

Гуров представил апокалиптическую картину и невольно хмыкнул и подумал: «Интересно. Если найдется хотя бы еще с десяток бывших студиозусов, которые так же относятся к пану Ректору, как Стас, то я бы не рискнул строить предположения, кому из них может быть выгодно ему насолить».

– Что, если у него ум за разум зашел на старости лет? Профессиональная деформация, не скажу – деменция. Может, и сына-то никакого нет. Может, он воображаемый?

«Вот разошелся», – подумал Лев Иванович и пытался воззвать к разуму, а не мстительности друга:

– Это как раз легко проверить. Если, конечно, сын законнорожденный, признанный. Полагаю, что так оно и есть, иначе с чего уж так ему убиваться? Тем более что врачи говорят: опасности для жизни пана Ректора нет, рановато ему исповедоваться. Пара запросов, и мы про его