Татьяна Устинова - Один день, одна ночь Страница 40

– Не плачьте, – сказал Мишаков грубо. – Что вы, ей-богу! Сколько лет прошло.

– Да сколько бы ни прошло!

– Вы ни в чем не виноваты.

– Ну, конечно. Поройтесь в «бардачке», там есть салфеточки в пакетике.

Капитан сунул ей салфетку, и она вытерла глаза под очками.

– Он ведь так ничего и не понял, Артем, – добавила она, помолчав. – Я уверена. Должно быть, очень гордился своей честностью, с-с-скотина!.. И до сих пор гордится.

– Вы с ним больше не виделись?

Она помотала головой, а Мишаков немного подумал.

– Выходит, Гудков знает, где вы живете!

– Ну, конечно, знает. Я же вам только что рассказала!.. Он бывал у меня.

– А почему он тогда удивился, когда вчера вас увидел? Ну, вы говорили! Он пришел в вашу квартиру, стал звать эту... как ее... супругу пострадавшего. – Мишакову очень хотелось достать из дерматиновой папки блокнот и посмотреть записи, но папка валялась на заднем сиденье, и лезть за ней он почему-то постеснялся.

– Таис, – подсказала Маня. – Только он звал ее так, как зовут на самом деле, Настей.

– Тогда, получается, он знал, что идет к вам, правильно?

Маня пожала плечами:

– Правильно, наверное, но мне показалось, что он... не в себе. Ему было совершенно все равно, куда он идет, понимаете? Ну, мне так показалось! Ему нужна была Таис, и он очень нервничал.

Капитан еще немного подумал.

– А вы?

– Что?

– Вы знаете, где он живет?

– Знаю. То есть где раньше жил, а сейчас, может, переехал, кто его...

– Так что ж вы мне голову морочите?! – взревел капитан неожиданно, и Манина машина вильнула. – За руль держитесь лучше! На дорогу смотрите! И не врите! Вы все время врете! Знаете, что врете, и все равно!.. Почему вы не сказали, где живет Гудков?!

– А вы не спрашивали!

– Я спрашивал!

– Вы телефон просили! – тоже заорала Маня, которая терпеть не могла криков и воплей. – Телефона я не знаю, они у него вечно менялись, номера! А где живет, вы не спрашивали!

Действительно, пронеслось в голове у капитана. Адресом я не интересовался.

– Все равно вы должны были сказать!

– Что сказать-то? Я вам еще могу сообщить, где моя тетя живет! Вам это надо?!

– А вы поаккуратней со мной, дамочка! Я вам не писатель-прозаик и не журналист зачуханный! Я из убойного отдела, между прочим! И мне больше делать нечего, только за такими, как вы, дерьмо всякое подчищать!..

– Это за какими же за такими?!

– За чистоплюями богатыми, которым наплевать, что у них за дверью происходит! Мужика у вас на пороге убили, а вы ни ухом ни рылом, а считается, что он ваш друг!.. Морочите мне голову весь день!

– Я морочу вам голову?!

– А кто еще? – гаркнул совершенно озверевший капитан. – Гудков знал, что шел к вам. Вы знали, где Гудков живет. Что еще вам известно? Кто убил, может, знаете?!

– Нет, – вдруг спокойно ответила писательница Поливанова, как будто ей в одну секунду до смерти надоел капитан. – Но если я хоть что-то понимаю, Алекс к вечеру это выяснит.

– Что-о-о?!

Она взглянула на него. Глаз из-за темных очков было совсем не видно, но ему вдруг стало стыдно за то, что он орал и возмущался на пустом месте, как склочная баба, и кровь бросилась в лицо, и залила его, и подступила к ушам, и зашумела в них. Мишков стиснул кулак.

– Что такое?

– Ничего, – хладнокровно сказала Поливанова. – Просто Алекс ни за что не оставит это дело... незавершенным. Понимаете? Именно потому, что убили почти у нас на глазах. Он теперь будет считать, что это его вопрос. Я не могу объяснить, но мне это очень понятно.

– Это вопрос правоохранительных органов.

– Вы правы. Но и его тоже. Потому что это его территория. Он очень чувствует такие вещи. Никто не смеет безнаказанно вторгаться на его территорию, а тем более на ней убивать!

– Если этот ваш Алекс, черт его побери, полезет на мою территорию, я закатаю его в СИЗО. Без разговоров. Это ясно?

Маня кивнула.

– Начитались детективов, мать вашу!.. К вечеру он все выяснит!.. – передразнил капитан. – Вон пусть книжки свои кропает, а убийствами здесь занимаюсь я! Это вам не детектив! Если он мне кого-нибудь спугнет или что-то в этом роде, я его точно в СИЗО!..

– Слушайте, Сергей, – вдруг без всякого перехода деловито начала Поливанова, – вот объясните мне. У вас есть вопрос, на который в первую очередь нужно найти ответ? Ну, самый важный вопрос? Везде написано, что самое главное: кому выгодно?! Так на самом деле? То есть прежде всего вы спрашиваете себя – кому может быть выгодно убийство? Так? Или нет?

Мишаков перевел дух и моргнул.

Странная дамочка, ох, странная!.. Хлопот не оберешься, особенно если ее кавалер кудрявый еще и собственное расследование затеет! Тогда уж точно концов не найдешь. А капитану хотелось бы найти. Не только потому, что «глухарь» в отделе никому не из мечты, но и потому, что его сильно задело, когда она сказала, будто к вечеру Алекс будет все знать.

Какой, к свиньям, Алекс?! Сергей Мишаков к вечеру должен все выяснить! Он профессионал, это его работа, дело его жизни, что бы там ни думала о нем эта высоченная дура!

...Ну, не любит он высоких женщин! Терпеть не может! Женщина должна быть маленькая, похожая на песочные часы, губки бантиком, глазки голубые, и еще чтоб локоны! Желательно светленькие.

Он был очень зол на себя, капитан Сергей Петрович Мишаков. Так зол, что гадость внутри начала бурно булькать и плескаться.

...Она на самом деле пытается помочь, и я это вижу и понимаю, и тем не менее веду себя с ней не как профессионал, а как истеричная баба. Злюсь чего-то. Замечания делаю. Ревную к чучмеку с его кудрями и ресницами.

Ревную?.. Ревную?!

– Сереж?

– А!

– Какой вопрос должен быть самый главный? Кому выгодно?

Он разжал кулак и вытер ладонь о штаны.

– Да по-разному! Вообще, если это не бытовуха последняя, тогда самый главный вопрос – зачем? Зачем убили? Чтоб имуществом завладеть, чтоб наследство получить, чтоб квартиру переоформить! Вот когда становится понятно – зачем, тогда более или менее ясно – кто. Дедка одного на прошлой неделе зарезали. Живет один, никого не трогает. Квартира в центре, приватизированная, завещана сыну. Сын в одночасье миллионером стал! А убивается из-за папаши, как ребенок. В больницу с опознания свезли. Выходит, сын убийца? Ему больше всех выгодно!

– И что?

– Да ничего! Ни при чем сын. И сноха ни при чем.

– А кто тогда зарезал?

– Мудаки посторонние, наркоманы. Они в первую попавшуюся квартиру с дурьей башки позвонили, дедок открыл. Они его зарезали, забрали пенсию, четыре тысячи рублей. И еще именные часы. Он на Втором часовом заводе всю жизнь работал, его, когда на пенсию провожали, наградили. С этими часами мы их взяли. И все дела.

Маня помолчала.

– Как же вы живете? Там зарезали, здесь по голове дали, тут отравили! И так каждый день?

Он пожал плечами:

– Как могу, так и живу. И не придумывайте, не каждый день, слава богу.

Маня вздохнула и уставилась в бампер стоящей впереди машины.

Да уж. Ее жизненный опыт не имеет ничего общего с его опытом!.. Какой там Гунар Оттович, умерший почти в девяносто лет от огорчения! Горе и чувство вины до сих пор не дают ей покоя, а он как же, этот капитан? У него бывает чувство вины? И горе от того, что не справился, не нашел придурков, зарезавших старика со Второго часового завода, хотя придурков он как раз и нашел! Или ему наплевать?

На все и на всех наплевать?.. И этот старик, и Толик Кулагин для него просто работа? Сборка часов на конвейере?

– Ну а у вас? – вдруг спросил Мишаков. – У вас какие вопросы главные?

– В каком смысле?

– Ну, на которые вы не знаете, как отвечать! Вы же знаменитость. Вам то и дело небось вопросы задают!

– Задают, – согласилась Маня. – Как вы начали писать и где вы берете сюжеты, вот самые дурацкие. Хуже не придумаешь.

– Я вас не об этом спрашиваю.

Маня улыбнулась.

– Я поняла, поняла!.. – Она подумала немного. – Наверное, у меня самый трудный вопрос такой же, как и у вас, – зачем? Зачем я все это делаю? Зачем пишу?

– И зачем?

– Я без этого не могу. И объяснить не могу! Но если я не пишу, то начинаю болеть, на самом деле, не смейтесь!

– Я и не смеюсь.

– У меня температура поднимается, слабость возникает и всякое такое. А если не получается писать, это еще хуже. Хоть на край света беги. У меня подруга есть, Марина, а у нее домик в деревне, и она меня туда пускает. Вот я в деревню уезжаю и сижу там. Никого не могу ни видеть, ни слышать. Всех ненавижу, особенно себя.

– Ну, это ясно.

Он сказал это так, что она сразу поверила: ему на самом деле ясно, как она ненавидит себя, когда не может писать!

– Иногда мне хочется открутить себе голову, – задумчиво продолжала Маня, – и пожить хоть какое-то время без головы. Я все время придумываю, постоянно, каждую секунду. Я или пишу, или придумываю, или сплю.

– Так с ума сойдешь.

– То-то и оно.

Мишаков вдруг спохватился:

– Слушайте, а куда мы едем?

– Как – куда? Ко мне домой, на Покровку. Вы сказали, ваша машина там осталась...