Мария Семенова - Преступление без срока давности Страница 40

«Подумать только, эта черномазая обезьяна с розовой задницей, не так давно объявившая себя мужем любой женщины в своей республике, оказывается, может изъясняться подобно поэту!»

Некоторое время ели в молчании, а когда слуги подали традиционную шорбу — суп с томатом, зеленью кинзы и мясом курицы, советский друг глянул сотрапезнику в глаза:

— А знаете, доктор, кого вы мне напоминаете? Бисексуального подростка, определяющегося с ориентацией. Однако он педераст, а вы политик как-никак, так что давайте делайте свой выбор. — Даже не попробовав шорбу, советский друг бросил ложку на стол и вытащил вчетверо сложенный лист бумаги. — А чтобы вам не ломаться, как целке, вот ознакомьтесь. — Он налил себе одному, выпил и принялся хлебать суп. — Хвала Аллаху, вкусно, черт его подери!

Принесли цыплят с черносливом и медом, посыпанных сверху, как любил президент, жареным кунжутом, однако Йоханнес Лепето вдруг почувствовал, что аппетит оставил его. Мысли доктора находились в лихорадочном возбуждении: видимо, здорово понадобилась совдепии эта урановая грязь, раз взамен она согласна дать новейшие системы вооружения.

Да со всем этим — неожиданно для самого себя Лепето плотоядно оскалился и яростно сжал кулачищи — он устроит проклятым мавади веселую жизнь. Все давние обиды разом всплыли в его разгоряченном воображении, и он даже застонал от восторга: вначале «шмелями» и «фалангами» вдарить, затем пустить танки, ну а потом натравить «потрошителей» из личной гвардии, вооруженных дедовскими боевыми топорами с рукоятями из слоновой кости.

«О, кумулятивные гранаты, развивающие в замкнутом пространстве температуру в миллион градусов!» Йоханнес Лепето даже не заметил, как слуги принесли мешуи — жареную баранью ногу и поставили перед каждым из сотрапезников мисочки со смесью соли и молотого тмина, в нее полагалось макать мясо во время еды.

— Да, собственно, чего там думать, социализм открывает такие перспективы, — как бы проснувшись, доктор оторвал сочный кусок жаркого и сунул его в широко открытый зубастый рот, — только вот строить его пока никак нельзя. — И, поймав недоуменный взгляд советского друга, он прищурил маленькие, глубоко сидящие глазки. — Могучий дух огня, обитающий в священном вулкане Катомби, не позволит начинать великое дело, пока не отомщен мой брат, храбрый воин Ингози. Слышите, как клокочет лава в кратере вулкана? — Доктор Лепето привстал и, широко раскинув руки с растопыренными пальцами, сразу сделался похожим на огромного гамадрила. — Это бьется кровь божества Мганги, которое требует в жертву убийцу храбрейшего из атси! Хум! Хум!Хум!

Президент Республики Серебряный Берег, танцуя, короткими прыжками обогнул стол и, внезапно успокоившись, уселся на место.

— Однако дух огня прекрасно понимает, что киллера такого класса ему не отдадут, и потому согласен на бронированный «шестисотый» «мерседес», желательно белого цвета. — Он с отвращением глянул на только что поданный кускус с телятиной, мечтательно закатил глаза и продолжал: — С кондиционером, баром, и непременно чтобы была спутниковая связь, а то ведь голос далекой Москвы можно и не услышать.

— Какой-то он малахольный, этот ваш бог. — Советский гость внезапно с видимым облегчением рассмеялся и вытащил из гущи ячменной каши кусочек мяса. — Что ж это он просит только «мерседес» стоимостью в миллион долларов? Почему не «роллс-ройс», «серебряный дух»? — Он ловко скатал из кускуса шарик и, поставив ладонь вертикально, затолкал его большим пальцем в рот. — Ладно, пусть сидит в своем вулкане спокойно. Будет ему убийца великого воина Ингози, со всеми своими потрохами. — Он поймал недоуменный взгляд Йоханнеса Лепето и криво усмехнулся. — В чем основа нашей политики? Искренность и открытость. Надо вам для построения социализма чью-нибудь голову? Получите. А уж если пошли к коммунизму, то не дай вам Бог остановиться, иначе можете потерять свою. Обратной дороги нет. — Не сдержавшись, он рыгнул и обоими глазами подмигнул президенту. — Ни для кого, уважаемый доктор, ни для кого…

«Приветствую вас, Аналитик! Чует мое сердце, что вы добыли нечто конкретное по интересующему меня вопросу».

«Здравствуйте, дорогой друг! У вас прямо-таки вещий дар; действительно, по каналу ФСБ удалось получить кое-какую конкретику. Итак, когда в 1985 году в Республике Серебряный Берег были обнаружены запасы урансодержащего сырья, имеющие стратегическое значение, советские спецслужбы затеяли крупномасштабную акцию под кодовым названием „Реверс“, имевшую целью переориентировать республику на путь строительства социализма. Отвечал за проведение операции полковник КГБ Шагаев, однако наступившие в СССР перестроечные процессы не позволили успешно завершить ее, то есть обещанная военная и материальная помощь не была оказана. В настоящее время Республика Серебряный Берег имеет явную прокапиталистическую ориентацию и является сырьевым придатком американской атомной промышленности…»

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

— Гроб, говорят, делали в Америке. — Пиновская отхлебнула глоток кофе и поморщилась: — Что-то не нравится мне этот «нового дня глоток», «Чибо» куда как лучше.

Плещеев, любивший чай, промолчал, а забывший очки Дубинин шагнул к телевизору и подслеповато прищурился:

— Да, сыграть в такой ящик было бы неплохо.

— Пока что-то и в такой не очень хочется. — Лоскутков пожал плечами и широко улыбнулся. — Осаф Александрович, прошу не обобщать.

Гроб действительно поражал воображение — полированное черное дерево, благородная позолоченная бронза, и на этом, и на том свете всем сразу становилось ясно, что давший дуба был человеком непростым. Это полностью соответствовало истине — на экране телевизора присыпали ушедшего во цвете лет парламентария Шагаева. В довершение ко всем прочим талантам, у Кефирыча, как выяснилось,

имелся дар кинематографиста, и, почтив своим присутствием депутатовы похороны, он умудрился сбацать целую кладбищенскую драму — длинный кортеж иномарок, заунывный вой клаксонов, скорбные лица соратников. Слезы, сопли, страшные проклятия подлым убийцам, поминки на двести человек. Наезд, отъезд, крупный план, общий. В ресторацию Кефирыча не пустили, и процесс поминания был запечатлен в своей финальной фазе: отдающие честь отставные полковники в фуражках швейцаров, красные от выпитого хари законодателей, блеск бриллиантов в ушах их спутниц. Снова наезд, отъезд, крупный план, общий.

Полезная это вещь, видеокамера с шестидесятичетырехкратным увеличением изображения.

— Ну и какое же будет резюме? — Плещеев досмотрел до конца и заварил себе пакетик ежевичного «Пиквика». — Какие мысли, коллеги?

— Кефирычу надо «Оскара» дать, — Пиновская развернула ромовый батончик и осторожно, чтобы не испачкать блузку, откусила, — а большинству актеров — лет по десять, с конфискацией. Думаю, будет в самый раз…

— А вы заметили, что между дедом и родителем покойного черная кошка пробежала? — Дубинин отмотал пленку, и гроб на экране стали грузить в могилу по новой. — Смотрите, держатся порознь, друг на друга не смотрят. А кроме того, и органолептически ведут себя совершенно различно — один вполне естествен, другой как бы играет роль.

Действительно, крепкий белобородый старец, больше похожий на библейского патриарха, вовсю заливался безутешными слезами, в то время как отец депутата хоть и изображал скорбь, но на самом деле, похоже, не очень-то убивался по единственному сыну. Истолковать его поведение железной выдержкой и чекистской закваской было трудно, и объяснение здесь, видимо, заключалось в другом.

«Ага, наверняка он знает нечто неизвестное остальным, но деду об этом не говорит». Плещеев даже привстал от внезапной догадки и повернулся к Лоскуткову:

— Саша, нужны все телефонные разговоры бородатого, займись этим немедленно. Хорошо бы, конечно, и генерала послушать, но, думаю, не получится, на лоха он не похож. Все, по коням.

Оставшись один, он допил остывший чай и внезапно усмехнулся: как это говорят англичане? Зачем раскачивать лодку, в которой плывешь? Да еще переть поперек течения? Один раз уже получил по башке, и все неймется? Может, хрен с ним, с генералом, вон сколько всякой сволочи вокруг — непочатый край работы, только успевай спускать курок…

«Вот так и плывем всю жизнь, как дерьмо, по течению».

Плещеев вдруг вспомнил обгоревший до костей хрусталевский труп, обугленные собачьи тела и почувствовал, как неизъяснимое бешенство охватывает его. Совсем такое же, как давным-давно в выжженных солнцем песках, когда под градом вражеских пуль не было возможности поднять голову.

— Посмотришь на тебя, Лексеич, соплей перешибить можно, а такой удар. У тебя там что в кулаках — железки зажаты? — Серега Прохоров, по кличке Тормоз, стянул с ладоней боксерские лапы и энергично потряс кистями в воздухе. — Пакши даже болят, убьешь ведь однажды!