Анна Ольховская - Давай не поженимся! Страница 40

Да, чувствуется профессионализм, дева даже о работе забыла, а ведь, кроме меня, в зале сидят еще три человека.

А с другой стороны – что тут красть? Мониторы с процессорами пытаться в сумочку запихнуть?

Все, Варька, за работу, хватит отвлекаться! Давай-ка еще раз медленно, не спеша просмотрим все материалы по делу.

А симпатичная была школа, между прочим. Трехэтажный П-образный корпус, белоснежный, под непременной черепичной крышей, благодаря всяким гипсовым финтифлюшечкам здание похоже на пирожное. Чистенькая ухоженная территория, тщательно подстриженные кусты, великолепие цветочных клумб – лепота, в общем, с благолепием.

И – жутким диссонансом снимки окровавленных тел. Четыре женских и одно мужское. Их зарезали ночью, в собственных кроватях. А иначе миниатюрной, невероятно женственной Доминик Леклер, директрисе этой школы, вряд ли удалось бы справиться со своими жертвами, особенно с почти двухметровым Жеромом Пелье, эдаким мегамачо при жизни, если судить по фото.

Я снова и снова всматривалась в лицо мадам Леклер, улыбающейся на общешкольном снимке. Сколько ей было – сорок? Или тридцать? А может, и пятьдесят – понять сложно. Ухоженная, изящная, тщательно причесанная, элегантная. Что заставило ее совершить это? Если бы она зарезала только любовника, все было бы более-менее понятно – ревность и все такое. Но четыре других трупа? Три учительницы и школьный врач? Их-то за что? Вряд ли они были соперницами Доминик Леклер, внешние данные не те. Особенно врачиха – больше похожа на штандартенфюрера СС, чем на женщину. Ширококостная блондинка с тяжелой челюстью и маленькими невыразительными глазками. Узкие губы, длинный хрящеватый нос, кожа на лице испещрена следами юношеских угрей – нет, увидеть в ней соперницу мадам Леклер никак не могла.

И тем не менее эта хрупкая женщина однажды ночью встала, взяла большой нож и пошла по комнатам своего педсостава. У нее, как и у хозяйки нашего отеля, имелись ключи от всех комнат, так что проблем с проникновением в спальни не возникло.

Но то, что происходило потом, лично у меня выгнало на митинг толпу вопросов, которой почему-то не было у следствия. А что – вполне нормально, подумаешь! Ну да, все четыре тела были обнаружены не в постели, а в ванных комнатах, лежащими под струей теплой воды, с горлом, перерезанным одним (одним!) ударом ножа. Местные копы объяснили это просто – свихнувшаяся директриса не хотела пачкать кровью спальни, вот и устроила эшафот из ванной.

А как маленькая слабая женщина заставила свои жертвы идти в ванную? Почему они не кричали, не сопротивлялись? Ведь каждая из дам, не говоря уже о мужчине, вполне могла оказать достойное сопротивление щуплой директрисе. Обнаруженное в крови убитых снотворное? Допустим, но тогда мадам Леклер пришлось тащить довольно увесистые тела в ванную, потом поднимать, переваливать их через край.

Как она смогла это проделать четыре раза, как? И я говорю не только о физических усилиях. Ведь, если судить по собранной о мадам Леклер информации, эта женщина всю жизнь посвятила педагогике. Она была из когорты энтузиастов. Не в том смысле, конечно, что работала бесплатно, нет – Доминик просто искренне любила детей. Она сама выросла в частной школе, куда ее отправил отец после смерти матери, и школа эта была больше похожа на казарму. Очень дорогую, но казарму – ни тепла, ни ласки, ни обычного человеческого участия. Наоборот, тамошняя директриса всячески поддерживала своеобразную дедовщину, когда старшие гнобили младших.

И маленькая Доминик решила для себя – когда она вырастет, она создаст свою школу. Такую, где детям будет так же уютно, как и дома, где ни одна малышка не будет плакать на холодной клеенке, где никто не станет дразнить и обижать малышей с энурезом, где старшие будут любить и защищать младших.

Она сдержала слово. Школа, в которой мадам Леклер стала директором, очень скоро приобрела великолепную репутацию, девочки обожали свою Доминик, многие выпускницы часто навещали потом школу, а самые первые со временем привезли сюда своих дочерей.

Пятнадцать лет пролетели, словно один день. И вдруг – ЭТО.

Зарезала, пришла в свою комнату, написала одно слово – «Простите!» – и повесилась.

Все.

Следствию так и не удалось выяснить, что послужило причиной этого ужаса. Доминик Леклер была быстренько признана невменяемой, в припадке острого психоза порубавшей подчиненных, и дело закрыли.

Единственное, что мы с Олегом пока смогли установить, – место расположения этой школы. Она находилась не в самом городе, а где-то километрах в пяти от него, в лесу на склоне горы. Туда вела специальная дорога, которая, кстати, проходила мимо нашего отеля.

Наш отель вообще был выбран очень удачно. По отношению к школе, конечно. Нам не надо будет тащиться через весь город, когда мы соберемся посетить это местечко, все можно будет сделать незаметно.

Так что основную нашу задачу – найти дорогу к заброшенному зданию – мы выполнили. Но ведь для того, чтобы фотографировать призраков, хотелось бы знать о них побольше. Хотя бы – кто или что они?

Понятно, если бы ученицы и новый персонал видели, скажем, кого-то из убитых или саму мадам Леклер, но ведь нет! Забрызганные кровью стены, детский плач, несущийся навстречу свет, необъяснимый ужас – что все это значит?

И главное – как это сфоткать?

Впрочем, над этим пусть ломает голову Олежка, а я…

Вот чего я прицепилась к этим газетным материалам семилетней давности? Мне надо искать упоминания о том, почему все-таки закрылась школа, а я снова и снова листаю на мониторе фотографии и вспоминаю, о чем читал Олег.

Кстати, почему в комнате мадам Леклер не нашли никаких бумаг, кроме той предсмертной записки? Ни ежедневника, ни рабочих материалов, ни писем – ничего. Та же ерунда с комнатами погибших учителей и врача – ни единого листочка, никакой информации в персональных компьютерах, все стерто. Или не существовало вообще.

И еще один, никак не объясненный следствием момент. Нежные ручки мадам Леклер, на которых всегда был безупречный маникюр, в момент смерти больше походили на руки селянки: обломанные ногти, грязь под обломками, кровоподтеки. И это после того, как она плескалась в нескольких ванных комнатах?

А странная царапина на левом запястье, очень похожая на букву «С»?

Все, не могу больше! Голова идет кругом, изображения на мониторе кривляются и дразнятся, ерунда всякая мерещиться начала. Вон, на том самом групповом снимке школы одна из учениц в дальнем, третьем ряду, где обычно стоят самые рослые, кажется мне знакомой.

Или именно эта длинноносая физиономия и являлась тем гвоздиком, что царапала изнутри мое подсознание все это время?

Я мысленно подправила длинный клюв девицы, заменив его на ровный носик, и едва не свалилась со стула.

На меня презрительно пялилась Альбина Кругликова.

ГЛАВА 39

Фу ты, ерунда какая! Откуда ей тут взяться? Мартин ведь говорил, что она едва-едва школу осилила, а потом забила на учебу окончательно.

А какую школу? Об этом ведь речи не шло? Мне кажется, Пименов и сам толком не знал. Вернее, его это не интересовало. Какая, собственно, разница, где именно мучились с тупой девицей преподаватели?

И почему бы ей не учиться в одной из престижнейших школ Швейцарии? Папенька ведь не сразу махнул рукой на дщерь, трепыхался еще какое-то время, надеясь на лучшее.

Но все равно – слишком уж невероятное совпадение получается! Я ошиблась, просто мне эта гнусная особь иногда в кошмарных снах снится.

ОК, поступим иначе. Никаких мысленных дорисовок, отправлю-ка я эту фотографию Мартину, пусть его люди разберутся.

Через пять минут групповой снимок учениц глионской школы-пансиона для девочек упорхнул на электронный адрес Пименова в сопровождении пары скупых строчек, объясняющих, что это, собственно, такое.

Ну все, теперь можно и пообедать где-нибудь и погулять, не сидеть же в отеле одной.

Проблем с пообедать в Глионе не существовало, ресторанчиков и кофеен здесь было в избытке, и везде кормили вкусно. Во всяком случае, в первом попавшемся кафе я просидела больше часа, смакуя местное вино и обалденное мороженое на десерт. Перед этим были и чудесный сырный суп, и медальоны из телятины с шампиньонами, и салат из свежайших овощей – да много чего. Ну вот не могу я питаться брокколи и двумя салатными листиками, не могу! И вообще, сорок шестой размер – не пятьдесят четвертый, а фанатизм вреден во всем. И в приверженности диетам – в первую очередь.

Я с удовольствием поддела ложечкой последний кусочек мороженого, когда в кармане заклекотал мобильник. Да, именно заклекотал, я на номер телефона Мартина возмущенный вопль индюка поставила. Потому что не фиг расслабляться на задании! Начал бы сейчас стенать и маяться Адриано Челентано, вопрошая: «Ну почему?». И я вместе с ним снова и снова не могла бы найти ответа…

А так – сиплый ор вздорного сопленоса сразу настраивает на деловой тон.