Telly - Кавалер по найму Страница 40

— Я вспомнил. Тогда была зима. И была пятница.

Да, была именно пятница, конец рабочей недели — машин вечером на трассе особенно много, и мы с Леней, помнится, довольно быстро добрались до подмосковного дачного поселка, пришвартовали свои джип перед глухими стальными воротами, к которым примыкала двухэтажная сторожевая избушка, по ее верхнему балкону прохаживался охранник в черной кожаной куртке с меховым воротником. Участок, скрывавшийся за глухой кирпичной стеной, находился на отшибе от поселка и, по самым скромным прикидкам, занимал гектара два роскошного соснового бора. Никаких излишеств здесь не было, да и сам достаточно скромных размеров дом со скошенной крышей скорее походил на альпийское охотничье шале, чем на загородную виллу.

Навстречу нам из дома вышел высокий, крепкого сложения человек с овчинным тулупом под мышкой — набросив его на плечи Лене, он крепко пожал ему руку. Леня сделал мне знак: я тут пока воздухом подышу, — и я махнул рукой, давая понять: мне надо осмотреться. За год мы настолько привыкли друг к другу, что зачастую изъяснялись на языке жестов. Я вопросительно глянул на хозяина охотничьего домика. Он прищурился, окинул меня долгим взглядом и кивнул. Поеживаясь от холода, я поднялся на крыльцо и вошел в дом.

Обширная прихожая, обшитая черным деревом, выводила через высокую арку в отделанный черным деревом зал, заставленный кожаной мебелью. Справа, в глубокой каминной нише, неторопливо приплясывал огонь. Здесь было жарко, сладко пахло разомлевшим в тепле деревом. Я снял пиджак, чуть ослабил узел галстука. Слезящиеся от жаркого дыхания камина окна забраны коваными решетками — это хорошо. Я вернулся в прихожую, из которой в глубь дома уходил коридор, мягко подсвеченный встроенными в стены светильниками. Двинулся по длинному коридору и уперся наконец в дверь, открыл ее и оказался в бильярдной.

Вдоль отделанной орехом стены стоял строй девочек. В их наготе было что-то трогательное — они глядели в пол, поеживаясь под взглядами мужчин в камуфляжной форме, прохаживавшихся у бильярдного стола, на котором было свалено оборудование для игры в пейнтбол.

Хозяин коротко кивнул медвежьей головой, девчата потянулись к выходу. Следом, разобрав ружья, направились охотники. Спустя пару минут за ними отправился и я, прихватив из клетушки кожаную куртку на меху, принадлежавшую, наверное, кому-то из охранников.

К ночи подморозило. Меж сосновых крон чернело холодное небо, в котором застыл белый диск полной луны — матовое ее дыхание наполняло черную стену леса каким-то мистическим, потусторонним светом, и сквозь него с едким шипением рванулась пущенная хозяином сигнальная ракета. Девчонки, до этого зябко перетаптывавшиеся на снегу, побежали, их ослепительно белые тела замелькали между стволами и растворились в сумраке леса. Выждав пару минут, охотники, разогревая себя шумным галдежом, двинулись за ними. Инструкция предписывала мне не терять клиента из поля зрения — запрыгнув на высокие перила крыльца, я оттолкнулся от опоры и, оперевшись крыльями на морозный воздух, взлетел повыше, чтобы видеть происходящее.

Первое, что я увидел, оказавшись над прозрачным сосняком, была девчушка, кравшаяся по протоптанной стежке в сторону забора. И я, присев на ветку, хотел было подать ей знак — внимание, за спиной опасность! — но было поздно: кравшийся следом охотник уже поднял короткий ствол, раздался приглушенный хлопок, и на плече девчонки взорвалась ярко-желтая клякса. Качнувшись вперед от удара, она обняла ствол той сосны, на которой я сидел, смиренно дожидаясь охотника. Тот подбежал трусцой, шумно дыша, осмотрел желтое пятно на плече, удовлетворенно хмыкнул — наверное, всякому охотнику был положен свой собственный цвет — и повлек подстреленную девчушку к дому.

То тут, то там приглушенно бабахали характерные хлопки, слышались голоса, которые скоро начали стекаться к парящей мутноватым светом полянке, где стоял дом, а я еще некоторое время просидел неподвижно, прислушиваясь к голосам ночи, и просидел бы так, наверное, еще долго, не качнись моя ветка вслед за тем, как с нее с мягким шелестом осыпался комочек снега — этот слабый звук привел меня в чувство.

О финале этой экзотической забавы я начал догадываться в бильярдной — девчушка с желтым пятном на плече лежала прямо на столе, развалив ноги в стороны, а над ней ритмично колыхался сухощавый ворошиловский стрелок: он слишком был занят делом, чтобы обратить на меня внимание, в отличие от девчушки, которая, повернув голову набок, в упор глядела на меня, и что-то в этом взгляде было такое, отчего у меня возникла в груди уже знакомая тяжесть. Однако природу этой тупой сердечной боли я все никак не понимал. Поднявшись на второй этаж, я оказался на галерее, охватывающей каминный зал по периметру, — сюда выходили двери спальных апартаментов.

Где именно находился Леня, я определил быстро — и по запаху любимого им одеколона, и по голосу: он что-то неразборчивое выкрикивал в полемическом запале. Когда он пребывал в таком вздернутом состоянии, лучше было не вставать ему поперек дороги, однако я, немного удивляясь сам себе, резким толчком распахнул дверь.

Это была скромных размеров спальня, единственный предмет обстановки которой составляла большая кровать орехового дерева, укрытая атласным стеганым покрывалом небесного голубого оттенка, а впрочем, как спальное место вполне можно было использовать и пол, покрытый бледно-розовым ворсистым ковром, настолько пушистым, что ноги Лени утопали в нем чуть ли не по щиколотки. Поперек кровати лежала на животе девчонка с ярко-красной кляксой на плече, — видно, этот цвет был Лениным опознавательным знаком в ночной пейнтбольной охоте на двуногую дичь, однако слишком уж много было этой красной краски на теле девушки. И тут я заметил в его руке кожаную плетку с длинным охвостьем, каждая жила которого была свита в изящную тонкую косичку.

Он обернулся, удивленно глянул в сторону двери, мрачно нахмурил брови, однако, узнав меня, расслабился, шумно и тяжело, словно молотобоец после тяжкого рабочего дня в кузне, выдохнул, а в рысьих его глазах отразилось удивление. "Ты представляешь, эта дуреха отказывается брать в рот, ну ни фига себе, ты где-нибудь такое видел?!" — бросил он мне и, размахнувшись, хлестко, с оттяжкой, огрел девчушку плеткой по расписанной пунцовыми рубцами спине. Наверное, она была уже не в состоянии кричать, потому только немо раскрывала рот и дрожала всем телом. Глаза ее неподвижно глядели на меня, и этот взгляд решил все.

Впитав его, я опять ощутил тупую боль под сердцем, но теперь уже твердо знал источник этой боли — ведь именно так, такими же глазами смотрела на меня Ласточка, прежде чем подняться на крышу и броситься в последний полет.

Леня — как и всякая рысь — существо чуткое, обладающее тонким, как у легавой, нюхом, почуял нечто неладное в том, что я в ответ на его жест — ну все, хорош, ты свободен! — не только не тронулся с места, но, напротив, плотно прикрыл за собой дверь и сделал пару шагов вперед.

Удар был несильный, но хлесткий — голова его дернулась. Отшатнувшись, он по инерции сделал пару шагов назад и плюхнулся на нежно-голубое ложе. Помотал головой и выплюнул в ладонь вместе с кровью пару передних зубов. Несколько мгновений он тупо смотрел в ладонь, разглядывая кровавый сгусток, потом поднял на меня глаза.

В них не было испуга. Напротив. Они заметно пожелтели, а потому взгляд его приобрел характерный латунный блеск.

Теперь мы были на равных. С той лишь разницей, что моя позиция выглядела предпочтительней. Он слишком был отвлечен внезапной болью, и потому, рывком вернув его в вертикальное положение, я нанес еще один удар — в солнечное сплетение. Он переломился пополам.

Он в самом деле был крепкой рысью: пересилив боль, выпрямился, постоял, собираясь с силами, а потом ринулся на меня — в его порыве было, впрочем, больше безоглядной лихости, нежели спокойного расчета, потому мой апперкот достиг цели. Хрустнула сломанная челюсть. Подброшенный ударом, он раскинул руки в стороны и рухнул навзничь. Я постоял над ним, потом открыл форточку и вылетел вон...

И только теперь, глядя на бланк договора фирмы "Интернэшнл дэнс-шоу", я понимал, что сделал свою работу плохо, ограничившись парой выбитых зубов и сломанной челюстью. Не следовало выпускать его из когтей... Потому что именно подпись Лени Мельцера стояла на документе против графы "Генеральный директор", и значит, это он отправил Ласточку в гибельный полет к далеким берегам.

Он держит меня за идиота, что в общем-то странно, учитывая природную осторожность, которая составляет основу поведения всех сурков вообще, и Marmota menzbieri в частности. Этот шустрый зверек поразительно чуток, он и шагу не ступит, пока не убедится в безопасности прилегающего к норке пространства, не говоря уже о том, чтобы пускаться в рискованные набеги на сопредельные территории. И тем не менее он забрел на мою территорию, наплевав на инстинкт самосохранения и даже не дав себе труда укрыть свою "мицубиси" где-нибудь в соседнем квартале.