Андрей Троицкий - Смерть по вызову Страница 40

– Соседка тут, баба Катя, ты её помнишь, удар с ней, что ли случился, – соврал Ларионов. – Что-то вроде удара. Врачи приезжали, только руками развели. Спала старуха днем, во сне все и случилось. У них, пожилых, кровь больно густая, а во сне ещё больше густеет. Сосуды закупориваются. Видимо, тромб оторвался. И то ли в мозг, то ли куда… Врачи говорят, шансов мало.

– Да, чуткий ты к чужому горю, – ответил женский голос. – Прямо самый человечный человек. Жалко.

Ларионов не понял, о чем сожалеет собеседница: то ли о том, что он занят и не может встретиться, то ли о том, что соседка баба Катя при смерти. Но на всякий случай он согласился.

– Мне самому жалко.

– Значит, доктора так тебя и оставили с умирающей старухой на руках?

– Ну, она ещё не совсем умирающая, – заюлил Ларионов. – Они говорят, если второго удара не последует, может, выкарабкается баба Катя. Организм-то у неё ещё крепкий. Всю жизнь на физической работе, передовик труда. Медаль даже есть за доблестный труд. Может, ещё очухается. Врачи больше всего за ноги её опасаются, что ходить не будут.

– Ладно, передавай привет бабе Кате, – сказала телефонная трубка. – Кстати, видела тут тебя на улице дня три назад, под вечер. Бежишь куда-то, торопишься, а лицо просветленное, вдохновенное какое-то. Будто тебя только что в первый раз поцеловала любимая девушка или получку ты получил. Купил бутылку и с ней бежишь домой. Ты был прекрасен. А рядом с тобой какой-то с мрачным видом какой-то субъект шагает. Ты ему хоть налил?

– Я шел на встречу к адвокату, – признался Ларионов.

– Что, совсем плохи дела, если по адвокатам бегаешь?

– Ты прости, не могу больше говорить, – Ларионов, не любивший чужих шуток над собой, тем более шуток женских, тем более шуток неудачных, испытывал внутреннее раздражение. – Баба Катя вроде очнулась. Вроде шевелится. Вроде меня зовет, может, сказать что хочет. А, вот чего оказывается. Она тебе тоже привет передает. Счастливо, – Ларионов положил трубку. – Вот стерва, – сказал он вслух. – Никакого сострадания к чужому горю. Стерва безжалостная.

– Ты это про кого? – на пороге комнаты стоял Ирошников, уже переобувшийся в шлепанцы, но ещё не снявший припорошенную снегом шерстяную куртку. – Я своим ключом, не стал никого беспокоить.

– И правильно, что не стал, а то баба Катя проявляет нездоровый интерес к твоей личности. Подозревает старуха, что ты от алиментов бегаешь.

Ирошников, не ответив, бросил на платяной шкаф местами полысевшую меховую шапку. Расстегнув куртку, он подошел к письменному столу, вытащил из внутреннего кармана и выложил на стол небольшой обмотанный куском газеты сверток. Сняв куртку, он положил её на пол в углу комнаты, упал в кресло и вытянул ноги.

– У нас что-нибудь пожрать осталось?

– Ничего существенного, лежат в холодильнике какие-то объедки заплесневелые, – ответил Ларионов. – А ты где пропадал двое суток?

– Работа случайно подвернулась.

– Это хорошо, – одобрил Ларионов. Развернув газету, он увидел толстую пачку крупных купюр, взвесил деньги на ладони. – Солидно, более чем солидно. Откуда дровишки? На такие деньги можно месяца три-черыре жить, ни в чем себе неё отказывая. Теперь можно купить надувной матрас вместо сломанной раскладушки, хоть кровать двуспальную. Ты что, все это время у трех вокзалов милостыню просил?

– Я пошел в «Галактику» получить небольшой должок и встретил одного приятеля из судебного морга. Ему как раз был нужен квалифицированный помощник. Эта работа просто подарок судьбы. А насчет кровати двуспальной, этого не надо. Завтра я съезжаю от тебя. Ты мне так помог, что не знаю, как тебя благодарить.

– А что решил насчет предложения адвоката?

– Решил, что это не для меня, тюрьма и все такое. А теперь беги себе за закуской и выпивкой.

– А ты что, не будешь? С таких-то доходов?

– Я спать безумно хочу, – Ирошников помотал головой. – Двое суток не спал. Мне бы ванну принять.

– А что за работа? Трупы что ли обмывать и одевать?

– Труп тебе за бутылку любой ханыга обмоет, это не проблема.

– А за что же тогда платят такие деньги? – Ларионов разложил на столе пасьянс из купюр. – Может, и мне твой знакомый денежную халтуру подбросит?

– Ты своей халтурой занимайся, – дружески посоветовал Ирошников. – Моя халтурка не для тебя. Богатый господин задержался на работе, отпустил охрану. Подъехал на машине к дому, оставил её на стоянке, вылез. А дальше какие-то парни сперва пописали его ножом и опасной бритвой, а потом закололи заточкой.

– Что, разборки из-за долгов? – Ларионов перестал играть деньгами.

– Еще проще. У местных парней не хватило денег, и они у этого господина попросили на бутылку. Ну, слово за слово. Трех убийц уже задержали, они даже похмелиться не успели. Четвертого ищут. Жена этого бизнесмена настояла на том, чтобы его хоронили с помпой. Гражданская панихида, два оркестра, гроб из красного дерева с золочеными ручками. И обязательно открытый гроб. Она через своих знакомых обратилась к моему приятелю, мол, не поможете ли тело мужа в порядок привести. Точнее, его руки и, главное, лицо. И вот мы, не разгибаясь, пахали два дня.

– А что нужно для того, чтобы привести в порядок изуродованное лицо? – Ларионов сложил деньги в стопку, обернул их газетой и отодвинул на край стола.

– Клей нужен специальный, металлические скобки, леска тонкая и очень много косметики. И ещё терпение. Это трудоемкая работа. Я даже боялся, что покойник расползется по всем швам, когда его в открытом гробу будут выносить из морга. Кожа уже стала дряблой. Но все обошлось.

– Да, обед ты заработал, пойду приготовлю яичницу.

Ларионов уже подошел к двери, но обернулся.

– Слушай, если честно, тебе не противно заниматься всем этим? Ну, трупы, скрепки эти, леска, клей?

– А тебе, умник, не противно сочинять в своей газетенке статьи для идиотов?

– Не противно, – помотал головой Ларионов. – Я привык.

– И я привык.

Когда Ларионов внес в комнату дымящуюся сковороду с яичницей, Ирошников, скрючившись, спал в кресле.

Глава 15

Машина «скорой помощи» с включенной мигалкой на крыше притормозила на перекрестке, давая возможность пешеходам разбежаться по сторонам, и прибавила газу. Вербицкий, ни о чем не думая, сосредоточено смотрел вперед себя на дорогу, будто хотел разглядеть что-то важное на летящем под колеса сером полотне, но видел все те же пустяки: автомашины, уступающие «скорой» левый ряд, черные лужи, серый снег, местами покрывающий разделительную полосу.

– Далеко ехать-то? – спросил он Силантьева.

– Минут десять по такой дороге.

– Тогда выключи сирену и эту иллюминацию. Не на пожар едем, чтобы мигалку включать.

– Хорошо, – Силантьев выключил сирену и маячок. – Мне без разницы, как правила движения нарушать, что с мигалкой, что без нее. Главное – нарушать, – он рассмеялся не очень веселой шутке.

– А что случилось, что за вызов? – фельдшер Одинцов отодвинул стекло, отделяющее водительскую кабину от салона «скорой», попытался просунуть голову в образовавшийся проем, но ударился лбом о резиновый уплотнитель. – Что-то я не слыхал, о чем речь.

– Спит, спит, проснется, – проворчал Силантьев.

– Ничего серьезного, – Вербицкий оторвал взгляд от дороги, повернул голову к Одинцову. – У какого-то мужика плохо с сердцем, а что конкретно случилось, не понятно. Видимо, жильцы позвонили, сказали только, что в подъезде плохо с человеком.

– Синяк какой-нибудь водки выпил отравленной, – Одинцов сурово свел брови на переносице и, когда машину подбросило на колдобине, снова ударился больным местом об уплотнитель, потер лоб ладонью. – Не гони так, Петрович, я уже десять шишек набил. Им бы, жильцам этим, в вытрезвитель звонить или в милицию. Так нет, они ноль три звонят. Конечно, «скорая» всегда приедет. Это ментов не дозовешься, а мы всегда тут.

– Господи, как мне все это надоело, – вздохнул Силантьев. – Спасу нет, как надоело. – Работа эта ломовая, зима эта бесконечная.

– Жена эта старая, – добавил Одинцов.

– Жена не надоела, – серьезно ответил Силантьев. – Жена тут при чем? Просто я устал, второй год без отпуска. Только на природе и отдыхаю. Прошлый раз в лесу нашел такую прекрасную дубовую ветку. Начал из неё делать рамки для фотографий. Могу вам подарить, Валерий Александрович.

– Не надо, – отозвался Вербицкий. – У меня все карточки в семейном альбоме. Куда мне рамки девать?

Силантьев покачал головой.

– Фотокарточки в рамках ручной работы и смотрятся совсем по-другому. Мои рамки – вещи стоящие, не тот ширпотреб, что в магазинах навален. У дуба особая фактура, цвет живой, золотистый. Это видеть надо, понимать, любить это дело надо. Вроде, бросовый материал, ветка дубовая. А ты руки приложи, хороший лак. Внучкину фотографию вставил, трехмесячная она на этой карточке.

– А что сейчас отпуск не возьмешь? – спросил Вербицкий, когда окончательно надоела болтовня водителя о самодельных рамках.