Эрик Ластбадер - Цзянь Страница 40

- Сегодня я горжусь тобой.

- Гордишься? - удивился Чжилинь.

Он не понял, что именно Май имела в виду, с трудом переключаясь после неистовых объятий на разговор. Как только они вернулись от Сунь Ятсена, Май сразу же увлекла его в кровать. Тучи и дождь всегда ее стимулировали эротически. В эту ночь они были особенно пронзительными.

- Да, дорогой. - Она погладила его по щеке. - Я любовалась тобой, когда ты произносил ту речь, хотя для меня она была такой же неожиданностью, как и для него. Мне кажется, тебе удалось пробить его броню. Теперь дверь для переговоров открыта.

- Это хорошо, - ответил Чжилинь. - Он мне нравится. По-видимому, то, что он хочет сделать для страны, послужит ее благу. Я бы хотел, чтобы ему удалось совершить то, что он задумал.

Май засмеялась, порывисто обняв его.

- Я знала, что перетащу тебя на нашу сторону. За либеральным фасадом в тебе скрывается самый настоящий коммунист.

Чжилинь сразу протрезвел.

- Я не хочу, чтобы ты заблуждалась на мой счет, Май. Я коммунизму на верность не присягал. Как идея он меня не волнует. Но как средство в достижении целей Сунь Ятсена коммунизм может оказаться полезен. Я полагаю, что у русских нам есть чему поучиться.

- Значит, я обманулась, - горестно протянула Май. На глазах у нее навернулись слезы. - Даже то воодушевление, которое чувствовалось в тебе, когда ты говорил, всего лишь часть твоей "искусственнической" теории.

Чжилинь сел в кровати и притянул ее к себе.

- Послушай, Май. Какая разница, что я чувствую? Главное, то чтобы Сунь Ятсен понял, что коммунизм может спасти Китай от анархии. Если мне удалось это сделать, значит я сделал что-то реальное.

Какое-то время они сидели молча. Потом Май зарылась лицом в его грудь.

- А я думала, - сказала она, то ли засмеявшись, то ли заплакав, - что я начинаю тебя понимать.

Позже, немного поразмыслив над тем, что он сказал, Май повернулась к нему в темноте.

- Главное препятствие на пути слияния Гоминьдана и Китайской коммунистической партии не Сунь Ятсен, а Чан Кайши.

Чжилинь задумался. Он встречался с этим человеком неоднократно, но ему удалось по-настоящему поговорить с ним только дважды. И оба раза он приходил домой после этих встреч с каким-то нехорошим чувством.

- Расскажи мне, что ты думаешь о нем, - попросил он.

- Ему сейчас тридцать четыре года, - начала Май. - Образование получил в японской военной академии, боевой опыт - служа в японской армии. На родину вернулся как раз вовремя, чтобы принять участие в революции. В борьбе против генерала Юаня принял сторону Сунь Ятсена. Они очень близки. Слишком близки, на мой взгляд.

- Почему это тебе не нравится?

- Потому что я чувствую, что он предан кое-кому больше, чем Сунь Ятсену. Или говорит, что предан.

- Не думаешь ли ты, что он завербован врагами Гоминьдана?

- Ни в коем случае.

- Значит, он просто способен предать Сунь Ятсена?

- Способен. Но не при жизни Доктора, - ответила Май. - Я полагаю, что Чан выучился в Японии не только военному делу. Он перенял кое-что из самурайской психологии: быть верным себе в первую очередь. Так что я не сомневаюсь, что он предан революции, но больше он предан самому себе. Я думаю, что его честолюбие простирается дальше идеалов революции и служения народу, как бы он ни уверял в противном. Он сильный человек, и у него видение мира сильного человека.

- Но Сунь Ятсен нуждается в сильных людях, - возразил Чжилинь. - Ему будут нужны особенно сильные люди, когда он добьется власти. Ему будет нужна надежная защита, Май.

- Да, - согласилась Май, кивая. Прядь ее темных волос упала на лицо. - Но защита от кого? Вот о чем я себя постоянно спрашиваю!..

Они попытались уснуть, но это оказалось невозможным. Часы на камине не давали спать своим тиканьем, которое казалось громче церковного колокола. С набережной доносились голоса рыбаков. Крики чаек плыли в насыщенном влагой воздухе, как по небу облака.

Долго они так лежали без сна, потом Чжилинь повернулся к ней:

- Май?

- Да, дорогой.

- Если, как ты говоришь, мои слова открыли дверь, то постарайся сделать так, чтобы она не закрывалась.

- Ты знаешь, я сделаю все возможное.

- Ну и чудненько, - сказал он. - Потому что у меня есть одна идея, каким образом отвадить Чана от нашего дорогого Доктора и, возможно, даже заставить его перемениться.

- Во имя всех богов, как?

Чжилинь засмеялся.

- Раз уж Сунь Ятсен увидел смысл в том, чтобы воспользоваться помощью русских, почему бы тебе не предложить ему послать своего военного советника Чан Кайши в Советский Союз изучать вопросы организации армии. Товарищ Бородин с удовольствием согласится. Если Чан начнет артачиться, пусть Доктор намекнет, что, мол, раз наши специалисты не хотят ехать в Москву, то придется просить русских прислать своих советников сюда.

Май уже хохотала. Хохотала так, что слезы потекли из глаз. Прижалась обнаженным телом к телу мужа, обнимая его.

И снова ее хохот звенел их маленькой комнатенке.

В 1923 году Сунь Ятсен, использовав аргумент, предложенный Чжилинем в ту ночь, действительно отправил Чан Кайши в Россию поднабраться знаний по части военного строительства, А через год он без помех слил Гоминьдан с Китайской коммунистической партией.

С советской моральной и материальной помощью новая, лучше вооруженная армия была создана с обязательным членством в партии ее офицерского состава. Революционный дух витал в воздухе, поддерживая оптимизм в обществе.

Поскольку Май была по горло занята партийной работой с Сунь Ятсеном, Чжилинь, чтобы не мешать ей, решил поближе познакомиться с другими видными деятелями Гоминьдана. Его собственная работа в портовой инспекции была не очень обременительна, и большую часть дня он мог проводить как ему заблагорассудится.

Вскоре он сблизился с Ху Ханмином. Это был высокий, стройный человек с добрым лицом и обычно тихим голосом, который он умел трансформировать по необходимости в зычный, ораторский, выступая на митингах.

Ему было уже сорок два года, и по возрасту он был ближе к Доктору, чем основная масса сподвижников. Познакомились они в Японии, где он учился. Острый аналитический ум этого юриста привлек внимание Сунь Ятсена, и они сблизились. Благодаря этой дружбе, а также потому, что он вообще мог ладить с людьми, Ху Ханмин скоро стал одним из лидеров Гоминьдана.

О нем можно было сказать, что он больше других главных сподвижников Доктора походил на него. Как и Сунь Ятсен, он был по сути своей гуманистом, верил в колоссальные силы китайского народа и от всего сердца желал ему добра. Его главным недостатком, если это считать таковым, было неумение говорить о политической борьбе, используя военные термины. Справедливо видя за этим определенную позицию, Чан Кайши постоянно нападал за это на него на собраниях. Конечно, он не мог не видеть в нем своего главного соперника в борьбе за высшие посты в государстве, если партии удастся придти к власти.

Что больше всего Чжилиню нравилось в Ху, так это его быстрый ум. Чаще всего именно он умел увидеть суть дела, выбравшись из хитросплетений слов и аргументов на бесконечных партийных собраниях. Но даже больше гибкого ума Чжилиню импонировала - на глубинном, эмоциональном уровне - открытость духа, характерная для этого незаурядного человека.

У отца Чжилиня вечно не хватало времени для семьи:

быстро перенимавший западные нравы город Шанхай отбирал у него все больше и больше времени. Фактически он был единственным китайцем, обладающим достаточным образованием и знаниями, чтобы руководить строительством огромного числа объектов. Первые три года после переезда в Шанхай он крутился как белка в колесе, работая и с японцами, и с европейцами.

Покидал он дом чуть свет, а возвращался поздно, когда все сроки для обеда давно прошли. В этом отношении их семья была весьма нетрадиционна, и ему долго пришлось убеждать жену, чтобы она кормила детей без него. Тем не менее сама она отказывалась есть, пока он не вернется домой. В душе она так и не могла смириться с тем, что дети едят одни. Отец же не видел в этом никакого неуважения к нему, воспринимая это лишь как знак того, что времена меняются.

Так или иначе, но Чжилиню не хватало отцовского внимания, и Ху Ханмин, заметив, без сомнения, в этом юноше искру божью, с удовольствием проводил с ним вечера, гуляя по извилистым улочкам большого города и вдоль набережной, которую, по восточной традиции, называли словом "бунд", заимствованным из хинди. О чем они только ни говорили во время этих прогулок!

Год 1924 был на исходе. В один из вечеров "дядя Ханмин" был неразговорчив. Рассеянно поглядывал он на черные мачты, трубы и снасти кораблей, которыми как всегда была забита шанхайская гавань. Было сухо и относительно прохладно, хотя гораздо теплее, чем должно быть в эту пору в Пекине, открытом ледяному дыханию Сибири. Там теперь лежит снег, а в Шанхае еще не кончилась осень. Раздувшийся красный диск солнца тонет в море, превращая корабли в черные силуэты. Чжилинь мог видеть, что плавучие экскаваторы все еще работают у входа в бухту. По необходимости вход в порт был закрыт из-за них на весь день, но никто из тай-пэней не протестовал. Огромные суммы ежегодно тратятся на то, чтобы убрать ил, наносимый рекой, и давать возможность океанским лайнерам заходить в шанхайскую гавань.