Картахена (2-е изд.) - Лена Элтанг Страница 40

Сопру провалилась вечером в воскресенье. Это произошло в процедурной комнате, когда он лежал в ванне, заполненной вонючей вязкой грязью. Его имени не было в списке пациентов, потому что в услугах сестры он не нуждался, приходил рано утром или вечером, после отбоя, и проводил там столько времени, сколько хотел. Процедурную здесь называют хамамом, ванны в ней разделены занавесками и похожи на здоровенные ночные горшки со шлангами на боку. Из этого шланга пациента поливают, чтобы смыть грязь (но в душ ему все равно приходится идти — грязь воняет серой, как питьевая вода в преисподней).

В воскресенье с полудня зарядил ледяной дождь, и мне было ясно, что Ли Сопра воспользуется своим ключом и придет в пустой хамам погреться, значит, за ним нужно следить. В шесть он потребовал у кастелянши свежий халат. В семь хлопнули двойные двери хамама, и в трубах загудела вода.

У меня было два плана, и оба так себе. План А был простой: дождаться, пока капитан зайдет в паровую баню, запереть дверь снаружи и пустить пар погорячее. Хорошо, что мне пришло в голову проверить, как устроены двери в бане (оказалось, это створки, которые нельзя захлопнуть), так что замысел развалился сам собою. Второй план был утопить его в грязи.

Поначалу все получилось на удивление ловко: снотворным мне удалось запастись в кабинете фельдшера, а коньяк пришлось взять у администратора, вскрывать замки я умею еще со времен интерната капуцинов. Дежурная сестра отправилась смотреть футбол вместе с фельдшером Бассо. Осталось размешать нужную дозу в бутылке, явиться в процедурную и заявить, что у меня день рождения и я угощаю всех подряд. Капитан ни за что не откажется от хорошей выпивки, даже если заподозрит неладное, такой уж это человек (был).

В хамаме было темно, горело несколько тусклых лампочек, мне пришлось сесть на бортик ванны, чтобы видеть лицо капитана. Запах прелых листьев тут же забился мне в ноздри. Здешняя грязь всегда пахнет деревенской осенью.

— День рождения? Дай мне взглянуть на этикетку. — Он протянул было руку к бутылке, но вспомнил, что лежит в болотной тине, и передумал. — Откуда у тебя Richard? Он почти две сотни стоит.

— Подарок от постояльца. Угощайтесь. Мне уже пришлось выпить половину в одиночестве!

— Вот откуда твоя дерзость взялась! — Он поворочался в сомнении, грязь тяжело колыхнулась. — Тебя здесь застукают и уволят, чего доброго.

— Да бросьте, капитан. — Пальцы у меня дрожали, и, чтобы налить коньяк, пришлось зажать бутылку между колен. — Вы единственный, кого я здесь уважаю. Мне всегда хотелось с вами выпить.

— С чего бы это? — Он поглядел на меня исподлобья.

— Вино сближает головы! — Моя рука с бокалом висела в воздухе. — Пригубите за мое здоровье, и я пойду, не стану вам надоедать.

Он пожал плечами, выпростал руку из грязи, медленно выпил бокал до дна, отдал его мне, поморщился, недоуменно поводил языком во рту и через несколько секунд закрыл глаза. Его дыхание стало ровным, а тело немного сползло в зеленоватую гущу. Еще через минуту его можно было взять за голову, мягко открыть рот пальцами и влить туда еще бокал. Рот у него развалился, и стал виден кончик языка.

Теперь оставалось самое интересное: повернуть кран, подлить горячей воды, сесть на бортик ванны и смотреть, как целебная вязкая грязь начнет заливаться в его горло и заполнять его легкие.

За стеной (на самом деле в двадцати шагах, но такая уж здесь акустика) послышались хохот и крики. Старики смотрели футбольный матч (кажется, апулийцы играли с римлянами), фельдшер и дежурная сестра сидели с ними. Кто-то стучал ножкой стула по полу — наверное, «Бриндизи» забили гол.

Петра

— Комиссар-то траянский опять к китаянке заявился, — сказала мне Пулия, когда мы устроились на заднем дворе покурить. — Думаю, дело тут не в массаже головы. А она тихоня такая, никогда слова не скажет, глаз не поднимет. И чаю с нами не пьет. Хотя какая она китаянка, просто мелкая девчонка с косыми глазами, это ее управляющий китаянкой сделал, для экзотики.

— Думаю, что комиссару об этом известно, он же всех тут насквозь видит, — сказала я со злостью, и Пулия удивленно на меня уставилась:

— А что ты думаешь, и видит! У него глаз наметанный. Когда Аверичи убили, комиссар был первым, кто заявил, что это чистой воды ограбление и что убийца не из местных. Вот и я тебе скажу: тот, кто хозяина пристрелил, был человеком пришлым.

— Почему ты так решила? Мало ли у него в округе было врагов. Он ведь траянец, сам из местных крестьян.

— Да зачем крестьянину для такого простого дела пистолет? Мертвеца ведь проще в море сбросить, здесь испокон веков так поступали. И потом, если это не ограбление, то куда девалась марка, про которую рассказывал Ди Фабио?

— Какая еще марка? — лениво спросила я, помолчав немного.

Пулия столько про всех знает, но, если попросишь, ни за что не расскажет. Тут важно не показать интерес.

— Уж не знаю какая, но дорогая. Ди Фабио раньше-то был антикваром, его предки еще в Неаполе старьем торговали, он в этом толк знает. Однажды, в конце февраля, сидели мы на кухне, а снаружи лило, как из садового шланга, головы не поднять. Вот старый пес и приволокся к нам погреться. После гибели хозяина тут будто часовой механизм сломался: тосканец подался в город, горничные обнаглели, а старики затаились в номерах и ждали невесть чего. До сих пор еще не все наладилось, сама видишь.

Пулия замолчала и уставилась на сломанные шезлонги, сложенные в поленницу на заднем дворе. Наверное, думала, чинить их или пустить на дрова.

— Так что это за марка? — спросила я, когда нетерпение победило осторожность.

— Говорю же, мы сидели втроем: пили чай с ромом. Потом, в сумерках, к нам еще фельдшер пришел. Стали говорить, что убийца до сих пор на воле гуляет, вот тут торговец и встрял: Аверичи, дескать, из-за