Алла Полянская - Невидимые тени Страница 41

– Если бы она поступила честно и…

Олешко хватает висящую женщину за волосы, она кричит тонко и пронзительно, и человек в трубке кричит тоже. Он любит эту женщину, но что с того? Ведь Матвеев тоже любит Майю, и как это ей помогло? Любовь не спасает. Спасает холодный расчет, жестокость, а любовь чаще всего просто мотив для ярости. Павел не знает, что скажет Матвееву, но он найдет тело Майи.

– Если ты запланировал еще что-то, лучше отложи. – Олешко понимает, что следующий ход испуганного и разозленного преступника может быть любым, просчитывать дилетанта – дело неблагодарное. – Иначе развязка наступит раньше, чем ты думаешь.

– Я… я уже никого не могу остановить. Пойми, я не один, а остальные хотят получить свою часть. Просто отдайте нам камни, и…

– Ты, видимо, дурак. – Олешко точными движениями пальцев нажимает на только ему известные точки на теле висящей женщины, снимает свою обмякшую жертву, тащит к металлической клетке, бросает ее туда и запирает дверцу. – Но тебе придется поумнеть. Перед смертью это не лишнее.

Он выходит из помещения, закрывает его и идет к машине. Со стороны он кажется приятным молодым человеком – коренастый, добродушный, коротко стриженные светлые волосы и иронично блестящие карие глаза – ни дать ни взять, менеджер среднего звена с перспективой карьерного роста.

Насвистывая, он садится в машину и отъезжает. Улица Верхняя совсем недалеко. Павел не знает, что скажет Матвееву, но он и не думает об этом.

– Пора поумнеть, папаша. А то ведь считаешь себя хитрей одесского раввина. Ну, уж нет. Хитрей одесского раввина на свете только один человек, и это Панфилов. Правда, он об этом, к счастью, не знает.

Олешко торопится. Слишком хорошо знает, что бывает с трупами, и хочет поскорее забрать тело Майи из подвала. Ему горько думать о ней как о трупе, но он все знает о смерти и понимает, что человеческое тело – слишком хрупкая оболочка…

– Пусть хоть простится с ней по-людски.

Он оставляет машину в соседнем дворе у гаражей и идет в противоположную от дома номер девять сторону. Уже темно, фонари желтовато просвечивают сквозь листву, которая еще не чувствует приближения смерти, хотя уже сентябрь – на улице тепло, даже астры на клумбах чувствуют себя хорошо. Павел, не торопясь, обходит квартал, входит в открытый подъезд какого-то здания. Отсюда отлично виден нужный дом, в торце – ступеньки в подвальное помещение. Павел стоит и смотрит на эти ступеньки, темнота в подъезде пахнет мокрыми тряпками и кошками, где-то слышна музыка, он ждет. Вот мелькнула тень, кто-то вышел из-за угла, прошмыгнул к ступенькам, зазвенел упавший ключ. Павел неслышно прошел несколько метров, услышал, как человек, чертыхаясь, ищет на полу перед дверью ключ. Вот он достал из кармана брюк телефон и включил подсветку – видимо, этого достаточно, чтобы обнаружить ключ. Человек наклоняется, а Павел бьет его в шею и, ухватив обмякшее тело, открывает дверь и вбрасывает его прямо в темноту подвала. Входит следом и зажигает свет – выключатель на стене, справа.

Павел закрывает за собой дверь. Опасно, конечно – если его здесь застанут, это ловушка. Но проклятые дилетанты прислали сюда только одного сообщника – самого крупного, видимо. Догадаться, где сейчас остальные, нетрудно. Это Павел как раз просчитал, а потому дом в Озерном взят под охрану еще вчера вечером, как и питерские квартиры стариков Матвеевых и Панфилова.

Здоровяк на полу зашевелился, Олешко ткнул его в грудь, и он затих. На Павла смотрят белые от ярости и страха глаза. Двигаться парень не может и решил, видимо, что Олешко сломал ему позвоночник.

– Позвоночник твой цел. Но если я не верну тебе возможность двигаться, то в течение пары часов нервы, которые я заблокировал, просто отомрут, и ты останешься таким навсегда, ни один врач не определит, что с тобой. Я тебя даже убивать не буду, ты проживешь годы в таком состоянии.

– Что тебе нужно?

– Вот это конструктивный разговор. – Олешко присел на корточки около лежащего. – Для начала мне надо знать, где тело девушки. Недосуг ваш гадюшник перетряхивать.

– Справа ступеньки, там коридор, вторая дверь слева, и там… послушай, я не хотел. Я не думал, что она умрет. У нее и голова цела, я щупал, ничего не сломано, ни крови, ничего, а она взяла и умерла! Я не хотел этого, правда!

– Конечно, не хотел. – Олешко поднимается. – Но вышло так, как вышло, и ничего не исправишь. Знаешь, смерть – это непоправимая штука. Сегодня ты убил женщину, которая очень дорога моему другу. Мне она тоже нравилась – милая, чистосердечная, целеустремленная, очень чистоплотная – много ли ты сейчас встретишь таких людей? А она все время стремилась к свету. Ну, теперь она его, похоже, нашла, но я надеялся, что…

– Ты же обещал вернуть мне…

– Я? Обещал? Когда? Я только говорил, что если не верну тебе способность двигаться, через час или два процесс станет необратимым, но разве я обещал все вернуть? Ты что-то путаешь, мой друг. Видишь ли, эта женщина не должна была погибнуть. Она должна была выйти замуж за моего друга, родить ему ребенка и жить долго и счастливо. А ты убил ее – чисто случайно, конечно. И ты отчего-то решил, что это каким-то образом облегчит твою участь. Но мы не в суде, и мне безразлично, что ты убил ее случайно, для меня это скорее отягчающее обстоятельство. И я в ярости. Вы, кучка тупых дилетантов, разрушили все мои планы, совершили кучу ошибок и бессмысленных убийств. Те пятеро, кого вы убили, вполне могли продолжать жить, они были вам не опасны, даже курьер. Но по большому счету мне на них плевать, убили и убили, дело житейское. А эта женщина была нам всем нужна живой, а вы убили ее – случайно! Может, по мне этого не видно, но я очень зол, а это значит, что ты останешься здесь. Возможно, через несколько дней тебя найдут.

– Нет, послушай, я тебе все расскажу!

– Все, хватит болтовни. Что ты можешь мне рассказать такого, чего я не знаю? Мне всего-то и надо было забрать тело, и я подождал тебя здесь, чтобы не тратить времени на взлом замка и поиски трупа по всем закоулкам.

Павел достал фонарик и пошел к ступенькам. Когда-то здесь было бомбоубежище, потом его переделали в контору, но для офиса здесь было слишком темно, сыро и холодно, и помещение забросили, заперев на замок. Павел спустился в коридор и открыл нужную дверь. На него повеяло сыростью, запахом свежей земли и смерти. Пошарив по стене, он нашел выключатель, и под потолком загорелась тусклая лампочка. Но ее света оказалось достаточно, чтобы Павел смог увидеть кладбище.

Тело Майи лежало на разрытой земле. Тяжелый запах разлагающейся плоти доносился откуда-то из-под куч глины – по всему видно, не слишком глубоко трупы закапывали: либо поленились, либо не знали, что запах разложения проникает даже сквозь метр грунта, нужна яма метра полтора-два глубиной, в зависимости от климата. Около двери стоят мешки с песком и цементом, лежат лопаты и заготовлено корыто, чтобы мешать раствор – видимо, вопрос с запахом хотели решить радикально.

Павел поднял на руки Майю – почти невесомую, как птичка, ее голова запрокинулась, руки безвольно упали, и он поспешил вынести ее наверх. Он почти бежал, не обращая внимания на вопли лежащего на полу бандита. Он знал, что есть человек, который сможет точно сказать, что здесь произошло. Потому что появилась крохотная надежда, и Павел даже дышать боялся в ее сторону.

Погрузив тело на заднее сиденье, Павел резко сорвался с места, машина выскочила на дорогу и помчалась сквозь туман.

Валерия уложила детей спать и прилегла на кровать с книгой. С появлением близнецов ее жизнь кардинально изменилась – она уже позабыла, сколько времени отбирают дети, а если их двое, то и вовсе справиться сложно. Если женщина молодая, сильная, ей трудно одной управляться с двумя младенцами, а когда матери под сорок, эта задача практически непосильная. Конечно же, у близнецов есть няня, с которой Валерия чувствует себя гораздо увереннее, но тем не менее оставить с ней детей даже на пару часов она не может. Хотя няня уверяла, что все будет в порядке, и она сама понимала, что вполне можно съездить куда-нибудь, но – не могла, и все. Только когда муж работал дома, она, оставив кучу рекомендаций, выезжала в салон красоты или по магазинам. Но это не приносило ей радости, как раньше: ей казалось, что с детьми произошло что-то ужасное или вот-вот произойдет.

– Никогда не думал, что наседочный инстинкт настолько у тебя развит. – Панфилов посмеивался над ее страхами, хотя сам был ничуть не лучше. – Интересно, когда Ирка была маленькая, ты точно так же себя вела?

– Еще хуже. Я тогда вообще ничего не знала, литературы особой не было, и если бы не Ника, которая уже все прошла с Мареком, я бы и сама спятила, и Мишку довела бы до сумасшедшего дома.

Дела в клубе все чаще падали на плечи Ники, Валерия понимала, что это неправильно, но что она могла поделать? Через три месяца после рождения близнецов Валерия предложила Нике уменьшить свою долю от прибыли, в данных условиях ей это казалось справедливым. Ника обиделась люто, до слез, и она до сих пор помнит ее взгляд, словно Валерия ни с того ни с сего вдруг предложила ей утопить кота.