Мария Жукова-Гладкова - Завещание Мадонны Страница 42

Глава 27

Мне повезло: Павел Андреевич проживал в Петербурге, более того, сразу же согласился со мной встретиться.

В этом уже немолодом мужчине сразу же чувствовалась военная выправка. Дома он находился один. Жена умерла, сын, невестка и внуки были или на работе, или на учебе, а он обрадовался общению, которого ему, похоже, недоставало.

Он частично повторил уже слышанную мной историю.

– Я не могу сказать, что эти три женщины – мачеха, ее мать и сестра – ко мне плохо относились, – сказал Павел Андреевич. – Но мое детство прошло совсем в другой семье, другой среде, в смысле ранее детство. Дед и мать были очень образованными людьми, а эти три женщины – недалекими, хотя и очень практичными. Они обладали житейской мудростью, но они не были приучены читать книги, к которым я благодаря деду пристрастился с самого детства. Ведь мы же в блокаду не сожгли ни одной книги! Буфет из красного дерева сожгли, а книги – нет.

Я спросила про отца Суровцева.

– Отца я не помню. Он же воевал с первого дня войны. То есть мои сознательные годы его с нами не было. Мною занимался дед. Деда помню, хотя столько лет прошло… Я отца знаю по рассказам его сослуживцев, которые здорово помогли мне в жизни. Если бы не они… Юлия, что вас конкретно интересует? Я же смотрю ваши передачи. Что там с Иванихиными?

– Вы генерала лично знали?

– Юля, сколько было лет ему и сколько мне! Но да, я его видел живьем. Он был на похоронах отца. Потом к нам домой приходил. Он же знал мою мачеху. Вместе ж до Берлина шли, – Павел Андреевич хмыкнул.

– А у Иванихина была походная жена, или как там это называется? Военно-полевой роман?

– Понятия не имею. Наверное, у них у всех за годы войны были женщины. И ведь многие женщины ехали на фронт с одной целью – найти мужчину, родить ребенка. Почему бы и нет? В особенности, если хорошо воевали, выполняли свои обязанности.

Я вкратце рассказала о своем знакомстве с внучкой генерала и ее мужем, а также про двух дочерей. В общем, я рассказала почти все – кроме упоминания о Леонардо да Винчи.

– Вы знаете, что ваш отец привез из Германии? – спросила я у Павла Андреевича.

– Картины точно были, но немного. Штук пять. Мачеха их все продала. Посуду и статуэтки оставила. Вообще больше всего было статуэток. Не знаю почему. Может, она сама приложила руку к их сбору? – Павел Андреевич усмехнулся. – Они же вместе были в Берлине, прошли по Германии. Не они первые, не они последние в истории везли с войны трофеи.

Павел Андреевич вздохнул.

– Вы думаете, я их осуждаю? – улыбнулась я. – В особенности после того, что немцы творили в нашей стране?

Павел Андреевич сказал, что недавно прочитал весьма любопытную книгу о Великой французской революции. Конечно, он и раньше знал про реквизирование предметов искусства в захваченных странах. Трофеи брали и воины древности. Но новостью для него стал соответствующий указ, подписанный в свое время французским Конвентом. Ведь Лувр – первый публичный музей Франции – открылся именно во времена Великой французской революции. Вначале там появились полотна и скульптуры, реквизированные у короля и аристократии, потом французская армия направилась в другие страны.

«Так, может, и потомки тех людей, которые пострадали от той реквизиции, теперь будут судиться за возвращение когда-то принадлежавших их семьям шедевров?» – почему-то подумала я.

– Где сейчас все то, что привезли из Германии ваш отец и мачеха? – спросила я вслух.

– Наверное, в их квартире. Но точно не знаю. Я там не был много лет и желания такого не испытываю.

– Ваш отец играл в карты? – спросила я.

Павел Андреевич удивленно посмотрел на меня.

– Почему у вас вообще возник этот вопрос?

– Один американец собирается предъявлять претензии, – обтекаемо ответила я, – что его предка обобрали наши люди. Они все в определенный момент находились в Берлине – то есть предок американца и наши военнослужащие, – и наши играли в карты значительно лучше. Или мухлевали, – я улыбнулась. Версия, конечно, не совсем соответствовала действительности… Но зачем объяснять все про Алекса Циммермана и путь картины?

– И у этого американца есть шансы теперь что-то доказать и получить?! Вы верите в этот бред?!

Я рассказала про возвращение произведений искусства прошлым владельцам, потом сказала, что американец, который хочет получить назад то, что по праву принадлежало ему – или он так считает, – прибыл в Петербург в сопровождении техасского миллионера или миллиардера, познакомился со мной лично, побывал в различных инстанциях…

– Обалдеть, – покачал головой Павел Андреевич.

– Я за годы журналистской работы видела и слышала столько невероятных вещей, что ничему не удивлюсь. Поэтому повторяю свой вопрос.

– Я не знаю, – сказал Павел Андреевич. – Может, играл. Может, нет.

– Вы были знакомы с Леонидом Черевко? – спросила я. Так звали адъютанта генерала Иванихина, которого в живых уже не было. Я надеялась пообщаться с потомками.

– Он сошел с ума, – сообщил Павел Андреевич. – Точную причину не представляю. Вам нужно говорить с родственниками. Вроде бы умер в сумасшедшем доме. Я даже не знаю, был ли он контужен. Вообще это могло быть и наследственное, и никак не связано с войной. Я просто не в курсе.

Я поблагодарила Павла Андреевича за беседу и отправилась к родственникам Леонида Черевко.

Глава 28

Поговорить удалось с дочерью, которая помнила припадки отца.

– Да белая горячка у него была, – махнула она рукой. – Он же пил по-черному. Хотя мать считала, что его свела с ума картина, которую он притащил из Германии.

– Какая картина? – тут же спросила я.

– На ней девчонка была изображена, очень симпатичная, красотка просто, и лошади.

Я сделала стойку боевого пса.

– И… что? – спросила я вслух.

Женщина усмехнулась.

– Он влюбился в эту девицу на картине, разговаривал с ней, мать даже ревновать стала, а бабушка – как сейчас помню – говорила ей, что радоваться должна. Мужик с войны живой вернулся, в общем, здоровый – его один раз только осколком царапнуло. Ну, пил. А кто не пьет-то? Все пьют. К бабам не бегал! Как напьется, садился перед картиной и с девкой этой нарисованной разговаривал. Мы так поняли, что он ее у какого-то англичанина увел.

– В смысле?

– Да кто знает-то?! И какая теперь разница? Отца в живых давно нет.

– Он был официально признан сумасшедшим?

– Был. Лечили его. Не знаю точно, от чего – от пьянства или от завихрения мозгов. В любом случае не помогло. Повесился он.

– Дома?

– Ага. В туалете. Девку свою ножом проткнул, а сам на галстуке повесился. Мать с работы пришла – и нашла его. Алкоголем от него за версту несло. Знаете, с милицией даже особых проблем не было. Все наши соседи подтвердили, что папка запойный был, в сумасшедшем доме лечился. Зря, наверное, его выпустили. И милиционеры поняли, в каком состоянии он в петлю полез. Кто знает, что ему привиделось? Записки никакой не оставил.

– А картина?

– Ее генерал Иванихин забрал. Мать сразу же ему позвонила. Они решили не говорить милиции про картину. Не знаю, почему.

Я поблагодарила женщину за беседу и поехала в холдинг. Там пересказала все услышанное Виктории Семеновне.

– О том, что картины сводят с ума, я слышала, – сказала наш главный редактор.

Мы тут же сунули носы в Интернет и прочитали различные версии подобного явления. От некоторых картин исходит своеобразная энергия. По всей вероятности, это картины, в которые их создатели вкладывают душу – или свою энергию, свои эмоции. Далее возможны варианты – или эта энергия постоянно оказывает воздействие на владельцев, смотрителей музеев, других людей, которые регулярно проводят время рядом с произведением искусства, или энергия каким-то образом хранится в картине, а потом в какой-то момент «выстреливает». Почему это происходит – неизвестно. Когда и в кого «выстрелит» – тоже сказать нельзя. Не научилась наука еще это определять. Но теперь музеи реагируют, если сотрудники начинают жаловаться на плохое самочувствие после пребывания возле какой-то картины. По таким произведениям искусства проводится специальная экспертиза, благо что современные приборы это позволяют. Может, например, оказаться, что картина источает энергию, вызывающую определенные вибрации человеческого мозга.

Исследования различных картин проводились, например, в Лувре – устанавливались приборы, которые отмечали количество времени, проведенного посетителями у различных предметов искусства, и движения людских глаз. Во многих странах исследовали холсты и краски, предполагая, что плохое самочувствие вызывают они, но эти исследования ничего не дали. Дело не в химии, дело в мистике.

Есть картины, имеющие славу поджигательниц, как бы странно это ни звучало. В зданиях, где они оказываются, обязательно следует ждать пожар, причем случалось, что горели дома, в которых висели репродукции знаменитых поджигательниц, а не оригиналы!