Сергей Устинов - Все кошки смертны, или Неодолимое желание Страница 42

Наконец мы достигли последнего этажа. Но справа на площадке оказались две двери: одна непосредственно рядом с лестницей, другая в торце. Я знаками и личным примером показал Прокопчику, что делать, и мы приникли к замочным скважинам обеих квартир.

Вскоре я стал различать за своей дверью какие-то звуки. А прислушавшись, идентифицировал их как веселый и мелодичный девичий смех. Меня взяли сомнения, что степень перевоплощения Мерина способна достичь подобных высот. Я оторвался от подслушивания и кивком поинтересовался у Прокопчика, как дела.

― Шепот. Р-робкое дыханье, ― широко раскрыв глаза, сообщил он одними губами.

― Точно? ― переспросил я, сам наклоняясь перепроверить.

Не хватало нам только вломиться в чужую мирную квартиру.

Из-за этой двери действительно почти никаких звуков не доносилось. Разве что легкое методичное поскрипывание. Или постанывание. Или и то и другое. Что в равной мере могло говорить о любовной игре или о не закрепленной на ветру форточке.

Но какое-то решение надо было принимать. И я извлек из кармана набор отмычек. Прокопчик деловито принял у меня фонарик, уставив его на ключевину, а я приступил к вскрытию.

Однако не тут-то было.

Показавшийся мне сперва чрезвычайно легким замок не поддавался. Достав лупу, я вгляделся и с удивлением обнаружил, что под личиной (то бишь личинкой) примитивного английского замочка скрывается конструкция гораздо более сложная.

Но сейчас не время было предаваться рефлексиям на эту тему. И приложив некоторое количество перемешанной с трудовым потом сноровки (нет таких крепостей!), я наконец справился. Замок открылся, и мы проникли в сие содомо-гоморрское пристанище, ожидая увидеть все что угодно.

И не увидели ничего.

Квартира оказалась очередной однокомнатной клетушкой. Дверь в кухню распахнута, в комнату плотно прикрыта. Но именно оттуда и раздавались те самые, так до сих пор и не поддающиеся идентификации любовно-форточные звуки.

Я притормозил, пытаясь еще раз просчитать возможные варианты вторжения не по адресу.

Прокопчик оказался куда решительней. Выхватив из кармана заранее приготовленную видеокамеру, он повесил ее на шею, одной рукой сорвал с объектива крышку, а другой, вооруженной костылем, как тараном, резко вдарил по двери.

И тут уж все сразу стало ясно.

Во всяком случае, нам. Но если совсем честно, для меня лично все прояснилось отнюдь не в первое мгновение. Потому что хоть возлюбленная пара и предстала перед нами в обнаженном виде (на Мерине, правда, имелся сбившийся на живот плоский девчачий лифчик, а также прикрывающие волосатые ноги черные ажурные чулки с подвязками), но любовной в привычном понимании слова их диспозицию назвать было сложно.

Мерин скрючившись лежал на старой бабушкиной кровати с металлическими шишечками, прикрученный за руки к прутьям спинки черным электрическим проводом. В то время как паренек, судя по белеющей в электрическом свете безволосой попке, совсем еще ребенок, стоял рядом с койкой, как показалось мне сначала, хоть и разгоряченный, но на вполне целомудренном расстоянии. Казалось это ровно до той поры, пока я не разглядел у него в руках короткий кожаный хлыст. А внизу живота у Мерина ― его же, хлыста, вполне достойно эрегированный фрейдистский прототип.

Была немая сцена. Да такая, что, боюсь, обрыдал-ся бы сам Николай Васильевич с его нестандартными фантазиями.

Из всех нас неутомимо двигался по комнате один лишь Прокопчик. Постукивая гипсом об пол, он то припадал на здоровое колено, то норовил взобраться на рассохшийся стул, самозабвенно стремясь с максимальной полнотой и с разных сторон запечатлеть композицию. И совсем неожиданно первым, что прервало затянувшееся молчаливое противостояние, стали безудержные рыдания. По-детски обиженно, всхлипывая и горько канюча, заливался слезами бессильно опустившийся на пол мальчик с хлыстом.

― П-плачь, хлопчик, п-плачь, ― сочувственно посоветовал ему Прокопчик, наезжая трансфокатором на его сморщенное, как у страдающего животом младенца, личико. ― Лучше п-плакать в д-детстве, чем в старости!

Я подошел и размотал связывающий Мерина с кроватной решеткой провод. Но руки ему освобождать не стал, а наоборот, покрепче скрутил их у него за спиной. Он сомнамбулически сел на кровати. И был настолько ошеломлен, что не предпринял никаких попыток сопротивляться. Челюсть отвисла у него еще больше, усугубив и так бросающееся в глаза сходство с лошадиной мордой. Косметика осыпалась кусками, и эта морда, раскрасневшаяся, сырая от любовного пота, консистенцией смахивала сейчас на подмокшую клюкву в сахаре.

По моему указанию Прокопчик не без брезгливости поднял мальчишку за плечи и усадил рядом с Мерином. Беднягу колотило. Он попытался было отодвинуться от своего недавнего партнера, но был тут же бдительным Прокопчиком возвернут обратно.

― Снимай так, чтоб видно было обоих, ― сказал я.

― Что... чего вы хотите? ― прорыдал паренек, стыдливо загораживая ладонями лицо.

― К-короткое интервью, ― пояснил Прокопчик, легонько ударяя его по рукам. ― И не верти г-грабками, а то тоже свяжем. Загораживай лучше, вон, срамное место. Правилами не возбраняется.

И тут наконец впервые подал голос Мерин. Глухо, как с перепою, пробурчал:

― Оставьте ребенка в покое. Он-то здесь при чем?

― А-а! ― со злым энтузиазмом немедленно взъярился Прокопчик. ― Л-любишь детей, да? Ну как же ― ц-цветы жизни! А этот какой-то особо... р-распустившийся!

― Не кричи, соседи раньше времени сбегутся, ― остановил я его и повернулся к парню: ― Как тебя звать-то?

― М-и-и-и-ша-а-а...

― Миша. А фамилия есть?

В ответ он только еще больше залился слезами. Но Прокопчик уже нагнулся за брошенными в угол худенькими джинсами, нашарил в них паспорт и продекламировал:

― П-перов Михаил Вадимович! Так.. год рождения... Четырнадцать лет п-пионеру-герою! Гайдар-то в его годы еще только взводом командовал!

И добавил с отеческой укоризной:

― Т-такой зеленый, а уже г-голубой!

Мерин отчетливо скрипнул своими лошадиными зубами. Но Прокопчик, охотно принявший на себя инициативу, прикрикнул на него:

― У тебя г-глисты, что ли? Сиди тихо, дыши п-порами!

А потом вкрадчиво поинтересовался у Миши:

― И сколько, ты говоришь, он тебе п-платит за сеанс?

Но поскольку Перов молчал, а вернее, еще пуще заходился в рыданиях, Прокопчик гаркнул и на него:

― Или скажешь, это у вас ч-чистая, ядрена вошь, любовь?

― Первая, ― поддакнул я и показал подбородком в сторону Мерина: ― А у этого, видать, последняя...

― Ну, сколько? ― напер еще больше Прокопчик.

Но поелику Миша продолжал молча всхлипывать,

пришлось вступить в разговор мне.

― Не хочешь говорить ― не надо, ― пожал я плечами. ― Скажи тогда одно: сначала вызвать полицию, а потом завуча, или наоборот?

― Сволочи! ― проскрежетал Мерин с ненавистью. ― Чего над парнем издеваетесь?

― Ну, ты-то у нас Ян Амос Каменский, сразу в-видно! Воспитатель п-подрастающего поколения, М-макаренко хренов! ― радостно почти пропел Прокопчик и снова грозно оборотился к малолетнему Перову: ― П-последний раз спрашиваю: сколько?

― Три... три... триста... ― услышали мы сквозь рыдания.

― Истязающее м-мало, ― горько прокомментировал Прокопчик. После чего критически осмотрел оставленные хлыстом на крупе Мерина полосы и заметил: ― В-впрочем, я и за меньшие б-бабки так его отделаю ― на ж-живодерне не примут!

― Это как-нибудь в другой раз, ― охолонул я своего помощника. ― А пока отведи мальчишку в ванную, пусть умоется, оденется и заодно подумает над своим поведением. Нам тут покамест надо о нашем, о девичьем, побалакать.

Мы остались одни.

― Хотим задать тебе пару вопросов, ― сказал я.

Мерин смотрел сквозь меня совершенно пустыми глазами, поэтому я на всякий случай поинтересовался:

― Тебя тоже пугать? Или и так все ясно?

― Задавайте свои вопросы... ― пробормотал он, равнодушно дернув плечами.

― Ага, зададим, ― кивнул я. ― Про все, что давно хотели узнать, но боялись спросить.

Но ни одного вопроса мне задать не удалось.

Все дальнейшее произошло как бы одновременно. Хотя, вероятно, события и развивались в определенной временной последовательности, делали они это столь стремительно, что человеческий глаз был не в состоянии разделить мелькающие перед ним кадры.

Прокопчик, оставивший малолетнего Перова в ванной приводить чувства в порядок, показался на пороге комнаты с широкой плотоядной улыбкой на лице, свидетельствующей о его нетерпеливом желании принять активное участие в допросе Мерина.

Где-то в глубине коридора раздался громовой треск и немедленно последовавший за ним грохот.

Все тот же Прокопчик все с той же ухмылкой обрел вдруг ускорение, совершенно невозможное для только что находившегося в полном покое тела и ринулся вперед, к противоположной стенке, словно мяч, получивший чудовищный пинок от невидимого футболиста.