Кармен Посадас - Добрые слуги дьявола Страница 42

От: [email protected]

Кому: [email protected]

Тема: Ответь!

Как тебе нравится то, что я рассказала о своей матушке и ее дне рождения? Беатрис могла бы по крайней мере проявить некоторую терпимость и не запрещать мне приводить Мартина. «Приходи, только без жиголо», — заявила она мне. Но я не решилась ответить ей твоими словами, потому что, по правде говоря, у моей матери никогда не было так называемых жиголо: она не содержит своих любовников, не покупает им одежду и, уж конечно же, они не живут в ее доме. Не спрашивай меня, как ей это удается, но это так. Лаура! Я написала тебе уже три письма, а ты все не отвечаешь! Сейчас примусь за свой ужин, который вообще-то больше похож на цветочную композицию, и не буду тебе больше надоедать. Но, когда будешь отвечать мне, напиши по крайней мере рецепт салморехо и название увлажняющего средства.

Зазвонил телефон. Инес была бы рада иметь сейчас аппарат с видеокамерой, но из-за былой телефонофобии теперь в ее распоряжении лишь старая немодная «Нокиа». А как чудесно было бы слышать Мартина и одновременно видеть его лицо!

— Да, жизнь моя.

Мартин позвонил, чтобы опять говорить глупости. «Что может быть лучше, — думала Инес, — чем этот влюбленный вздор? Это ведь настоящий бальзам. Кажется, новые телефоны, позволяющие посылать фотографии, можно использовать еще и как диктофон — хорошо было бы записать голос Мартина и, ложась спать, слушать его воркование, шепот, смех».

— Ты подумала о том, что я сказал тебе насчет дня рождения твоей мамы?

— Да, святой Мартин Турский, подумала, и мне кажется, ты готов сам послать ей подарочек ко дню рождения.

— Да нет, ты преувеличиваешь, но я считаю, что…

Инес прекрасно знала, что считает Мартин: что не стоит ссориться из-за такого пустяка, что, в конце концов, Беатрис уже шестьдесят с лишним лет, все-таки она ее мать и «нужно беречь ее, потому что бывает так, что матери берут и умирают, когда меньше всего этого ожидаешь, и тогда остается только рвать на себе волосы из-за того, что ты ей не сказал, что для нее не сделал. Послушай, уж я-то знаю, о чем говорю. К тому же, — продолжал Мартин, — из-за чего ты обиделась? Что такого она тебе сказала? Что с того, что она назвала меня жиголо? Я не знаю твою маму, но что можно требовать от женщины ее возраста? Что ты сама думала бы на ее месте? Знаешь, предоставь все мне, и вот увидишь, все будет отлично. Чужие матери всегда от меня без ума, я умею вести себя со старушками. И твою тоже очарую, вот увидишь».

«В том-то вся и проблема», — подумала Инес. Во-первых, ее мать никоим образом нельзя было — даже ласково — назвать «старушкой». А во-вторых, Мартин совершенно напрасно возлагал большие надежды на свою внешность. «Заблуждение красивых», — назвала это Инес и засмеялась, подумав, что, если так пойдет и дальше, в конце концов она напишет бестселлер (разумеется, с потрясающими фотографиями) под интригующим названием «Сети красоты, или Как бороться с красивыми». Красивые… несомненно, это особая раса. «Всю жизнь меня окружают боги, как это тяжело, — подумала Инес и добавила: — А ведь просто невероятно, как все они заблуждаются относительно возможностей своей красоты». Однако это действительно так: мужчины и женщины, даже очень умные и такие прирожденные манипуляторы, как ее мать, в конце концов допускали одну и ту же глупую ошибку: привыкнув к победам, они забывали, что могут покорить всех, кроме себе подобных.

Инес не хотела расходовать свой телефонный счет на то, чтобы читать лекции Мартину, не хотела и сообщать о своем приезде: лучше сделать ему сюрприз. Инес улыбнулась и сказала про себя, подражая акценту Мартина, приводящему ее в восхищение: «Надеешься очаровать мою старушку? Пустые надежды…» Инес прекрасно знала (за свою жизнь она имела возможность неоднократно в этом убедиться), что ничто не вызывает такого недоверия у красивого человека, как чужая красота. При этом в расчет не идут ни пол, ни разница в возрасте, ни благородные побуждения и добродетели, как в случае с Мартином. Красивые люди редко могут принять друг друга. И вовсе не из чувства соперничества. Инес, имевшая большой опыт взаимоотношений с красивыми, считала такое объяснение упрощенным. В действительности дело в том, что каждого из них страшит человек, знающий их самые темные секреты и владеющий тем же набором хитростей.

— Забудь о моей старушке, Мартин, и скажи мне еще какую-нибудь глупость, я так по тебе скучаю.

Тогда Мартин опять наговорил ей кучу всяких нежных слов, которые, произнесенные с кастильским акцентом, звучат либо глупо, либо резко, либо вызывают чувство неловкости и в то же время, в уругвайском произношении, кажутся божественной музыкой. Инес снова подумала об Игнасио де Хуане — не потому, что скучала по нему, и, уж конечно, не для того, чтобы усилить любовь к Мартину этим выгодным для него сравнением. Нет, она просто хотела сравнить кастильское произношение с латиноамериканским. Да какое могло быть сравнение! Кастильский акцент просто губителен для любви: он опошляет и огрубляет ее, делает ее безнадежно банальной.

— Повтори это еще раз, Мартин, жизнь моя.

Инес была так увлечена звучанием этих слов — таких завораживающих, таких латиноамериканских, — что не сразу заметила, что Мартин уже не говорит о любви, а рассказывает ей совершенно прозаический случай о том, как вчера он встретил свою приятельницу-парикмахершу. «Ты помнишь донью Тереситу, мою бывшую соседку? Конечно же, ты должна ее помнить: однажды мы встретились с ней на улице и целых полчаса проговорили о неполадках ее стиральной машины. Ну так вот…» И голос с мягким южноамериканским акцентом продолжал звучать так же романтично, как будто говорил о любви, а не о самом обыденном происшествии: «…и она потащила меня к себе в парикмахерскую. Я тебе уже говорил, что этот цвет волос а-ля Мефистофель — не мой настоящий, в действительности я скорее блондин — такой, каким ты видела меня первый раз в «Кризисе 40». Хотя ты этого не помнишь, ты говорила, что та ночь совершенно стерлась в твоей памяти. В общем, донья так настаивала, убеждала, что я похож с такими волосами на ворона, и говорила, что тебе я буду намного больше нравиться в другом облике, что это будет приятный сюрприз для тебя, когда ты вернешься, и все в этом роде. В общем, теперь, когда ты приедешь, узнаешь меня настоящего (он засмеялся), надеюсь, тебе нравятся блондины».

После этого Мартин снова принялся за любовное воркование, а Инес дала себе слово, что завтра же вместе с многочисленными подарками для своего возлюбленного купит два телефона с фотокамерами, чтобы можно было видеть друг друга, и хранить фотографию Мартина, и записывать его голос. Ведь если бы у нее был сейчас такой телефончик, она могла бы увидеть, как выглядит Мартин со светлыми волосами… хотя эта перемена почему-то вызывала у нее некоторое беспокойство. Возможно, виноват глупый суеверный страх, который влюбленные испытывают перед любой новизной, как будто мельчайшая деталь способна запустить механизм Бог знает каких разрушительных перемен. Наверное, именно поэтому счастливому человеку не хочется никаких, даже незначительных изменений, словно счастье так хрупко, что может рассыпаться от малейшего движения, или так пугливо, что боится любой новизны. К тому же оно зыбко, своенравно, несправедливо, скаредно… Инес не хотела перечислять дальше, но, как бы то ни было, по-видимому, именно из-за этой суеверной боязни нового ей стало так неспокойно. Да, безо всякого сомнения, именно по этой причине. Из-за чего же еще?

7. ХАСИНТО И ЛИЛИ

Хасинто заметил, что единственный раз, когда к Паньягуа приходили его предполагаемые коллеги Кар и Ро (ужасно выглядят в Европе девушки: они кажутся скорее огородными пугалами, чем сеньоритами), между ними и котом Вагнером тотчас установилась взаимная симпатия. Работа кондитера, в особенности если все приходится делать вручную, способствует мечтам. Украшая каждое из печений, только что вынутых из печи, каплей шоколада или кокосовые пирожные — снежной шапкой безе, невозможно не предаваться размышлениям, особенно если рядом с тобой любовь всей твоей жизни (то есть Лили), с дрожащими пальцами и желтыми, как никогда, глазами. Она не сводила взгляда с подвальных окошек, где раньше очень часто вырисовывалась тень Вагнера. Однако в последнее время бессердечный кот стал появляться все реже, и теперь Лили не могла оторвать своих еще сильнее пожелтевших очей от окна, что губительно сказывалось на ее кулинарном искусстве. «Что с тобой происходит, Лили?» — спросил однажды Хасинто, помогая ей собирать с пола полдюжины испорченных глазированных вафель. Но Лили в ответ лишь взглянула на оконце со смешанным чувством надежды, желания и страха, как раб на господина, от которого он не может или не хочет освободиться. «Помоги мне», — попросила его девушка скорее взглядом, чем словами, но Хасинто не знал, как сделать это, не прибегая к радикальной мере — единственной, что приходила ему на ум. Подобный способ оказался бы вполне приемлемым в Лиме, где не считается зазорным избавиться от больного или взбесившегося животного, но здесь, в Европе, — Хасинто хорошо это знал — каким-либо образом навредить кошке, а тем более убить ее, считалось преступлением, едва ли не более возмутительным, чем убийство человека. Хасинто уже видел, как на него показывает пальцем вся округа, а его преступление комментируют в хронике криминальных происшествий: «Перуанец убивает соседского кота, будто бы завладевшего душой его невесты». От этого был один шаг до того, чтобы Лили возненавидела его на всю жизнь, и даже меньше шага до его задержания как незаконного иммигранта и депортации в Перу. Однако это был бы и звездный час: Хасинто показали бы по всем каналам, и телевизионные пустословы по меньшей мере полтора дня вели бы дискуссию, анализируя совершенное преступление с различных точек зрения, подкрепленных научными фактами. Может быть, он принадлежит к секте сатанистов или новообращенным Храма Солнца, практикующего ритуальные убийства? Может быть, он решил приготовить пирожки с кошачьим мясом, чтобы отомстить своим хозяевам, родителям Лили? А может, он и Лили вместе выкрали кота, чтобы потребовать выкуп (или вариант этой версии: животное было похищено по поручению самого хозяина, которому надоело, что кот постоянно мочится в его гортензии). «Так что, — размышлял Хасинто, энергично посыпая сахарной пудрой вершины Гуаскарана и поднимая настоящую снежную бурю, — нужно придумать какой-нибудь другой способ, чтобы отвадить Вагнера от Лили». Он не разговаривал больше с падре Вильсоном, но хорошо помнил его теорию о том, что в мире присутствует не сам дьявол, а его след, дыхание на затылке и т. д. Кроме того, Хасинто знал, что Лили после двух-трехдневного отсутствия кота постепенно начинает становиться сама собой, о чем говорило изменение цвета ее глаз, снова становившихся карамельными. Проблема — до сих пор неразрешимая — состояла в том, что, когда Лили почти удавалось освободиться, Вагнер появлялся вновь, словно играя с девушкой в кошки-мышки, давая понять: «Ты убегаешь, потому что я тебя отпускаю, а когда захочу — снова сцапаю…» «Тяжелая штука — жизнь, — сказал себе Хасинто, — если даже коты ведут себя, как негодяи из болеро Хосе Альфредито Хименеса. Чертов котяра».