Екатерина Лесина - Хризантема императрицы Страница 43

Вельский хотел. Демон тоже был не против.

– Тетя, тетечка, не умирай...

Кто это скулит? Громко-то как, надрывно и визгливо. Пусть уберется, пусть не мешает, неужто не понимает, что счастье в покое?

– Даша, ты, наверное, меня не слышишь... но говорят, что с тобой следует беседовать, хотя я, честно, не понимаю зачем, если ты не слышишь. И не понимаешь.

Она тоже не знает. Этот голос вызывает отторжение, связано с ним что-то нехорошее, а что – не вспомнить. Зато теперь она знает свое имя – Дарья.

Дар. Я. Я – Дар. Я – Дарья.

Бесконечный хоровод темно-желтых «я». Кто их выпустил из клетки? Неужели не ясно, что лабораторные животные не предназначены для игр! И сколько раз следует повторять – в помещении должно быть стерильно.

Безответственные!

– Всему виной безответственность, – вторит мыслям скучный голос. – И я позаботился, чтобы виновные были наказаны.

Да-да, наказаны. Это когда в угол и без сладкого, но Желлочка только грозится, на самом деле Желлочка добрая, сказки читает.

Сказки-цветы. Связаны? Чем? Желтым. Ярко-ярко желтым, как свежая акварель. Как хризантемы. Какое длинное слово, нужно повторить его еще раз, чтобы не забыть.

Дарья-хризантемы. Хризантема-в-дар. Хризантема для Дарьи.

– Тетечка, тетечка, очнись, пожалуйста! Мне так плохо без тебя! А Леночка уже ползает, ты бы видела, какая она смешная, сама переворачивается, представь, и ползет, ползет... эта говорит, что Ленка – дефектная! Сама она дефектная, выдра и сволочь! – голос добавил пару слов покрепче. А она пыталась вспомнить, кто такая Ленка.

Вспомнила, это имя тоже было связано с хризантемой. Ленка – это та, кому Дарья подарит. Смешно, только она забыла, как нужно смеяться.

– Так вы думаете, она очнется? – какой холодный и некрасивый голос, от него снегом по губам. Колючий и сладкий, когда-то она любила стряхивать снег на варежку и слизывать, и даже скусывать прилипшие к пряже комочки.

– Надежда есть...

– Но она уже полгода в таком состоянии! Мой муж очень переживает, а у него сердце больное.

– Зато у нее здоровое.

Это хорошо, это она помнила, что здоровое сердце – очень хорошо. Оно будет стучать, сжиматься в однажды созданном, уникальном и совершенном в логике своей цикле, занимающем ноль целых восемь десятых секунды.

– И вас в данных обстоятельствах это радует?

Систола предсердий, и кровь переходит из предсердий в желудочки. Систола желудочков, и жидкость, несущая жизнь, с огромной силой выбрасывается в аорту и легочную артерию. Всеобшая пауза.

Перерыв.

Что-то произошло во время перерыва, что-то разорвало цикл, нарушив совершенство и приостановив биение. Укол под левой лопаткой, потемнение в глазах, внезапный спазм, сковавший все тело немочью и отяжелевшие, точно из свинца отлитые легкие.

Но сначала было другое... что?

Сбежавшая крыса, белое тело и красные глаза, усы-нити, хвост-канат. Ловили долго и суетливо. Поймали. Другие в клетках бесятся, визжат, кидаются на проволочные стенки в истерике.

Осколки на полу, разбитая пробирка, и даже не одна. Придется серию наново готовить, а значит, день работы коту под хвост. Проснувшаяся злость. Крик. Оправдания. Работа. До самой ночи работа и оттого бессонница. Страх. Кто-то смотрит в окно, кто-то следит. Кто?

– А ты знаешь, что Милослав вернулся? С претензиями на квартиру. Ну откуда тебе, хотя он обещал навестить. Ты его не узнаешь, сильно изменился. Нет, не в худшую сторону, как я ожидал, но все ж осталось в нем что-то такое, мерзоватое... что? Да и сам не пойму. Но главное, что проблема-то имеется, в квартире он прописан...

Милослав-Милочка-Милка... нет, его она не помнила, но это уже и не удивляло.

А и правда, есть в этом имени что-то такое, мерзоватое. И страх, и тень во дворе, та, которая следит. Зачем? Украсть хочет. Что украсть? Дарьину хризантему. Нельзя оставить, перепрятать... куда? Почта-ячейка-аренда. Ненадежные слова, но замены им нет.

И крыса сбежала. Нет, она вчера сбегала, а сегодня снова работа, но что-то не ладится.

– Видишь ли, он сильно может кровь попортить... к чему нам эти проблемы? Тебе-то уже все равно. В общем, я так полагаю, что пусть пока Милочка у тебя поживет? Ты в любом случае не скоро из больницы выйдешь. Если вообще...

Больница? Она в больнице? А что случилось? Ах да, конечно, ей ведь было больно, и легкие из свинца, и под лопаткой колет.

Сирена. Огоньки. Топот ног. Крики: «Пожар!». И раздражение – еще один день работы пропадает, учебная тревога ведь... учебная тревога... не нужно паниковать, не нужно прерывать эксперимент, он важнее всех тревог и всех учений.

Клубы дыма, белого и воняющего плавленой проводкой, просачиваются в дверь из коридора. Там его много, но не белого – серого и черного, с алыми отсветами пламени, с жаром и звуками, в которых есть и звон лопающегося стекла, и сухой треск – плитки, и шипение, и что-то еще. Бежать! Бежать от дыма!

– Тетечка, он теперь там живет, ну в твоей квартире. Папа сказал, что тебе уже все равно, а я в ее живу, но я бы лучше в твоей. А он ничего, добрый. С Ленкой как-то посидеть согласился, не то, что папаша мой. Представляешь, до сих пор на руки не взял, а Ленка к нему тянется. Ты бы видела, какая она хорошенька стала! Беленькая, пухленькая, прям ангелочек, а дядя говорит, что на него похожа, что он в детстве таким был. Не представляю.

Еще немного времени, теперь она ощущает его как плотную материю, в которой редкими искрами проскальзывают голоса, грубым вмешательством – прикосновения медсестры, ухаживающей за телом, и наглое любопытство врача.

Скорей бы выбраться.

Или не выбираться? Если был пожар, то должны быть и ожоги, а это – боль. Ей не хочется боли.

– А баба Клава говорит, что дядя – мерзавец, и что ты бы его на порог квартиры не пустила, а папа откупился от чего-то. Я спрашивала, но никто ни о чем не хочет рассказывать. Вот ты бы обязательно...

...нет, нет, нет... никогда и ни за что. Это было в прошлом, это было раньше, это... это просто было. Она не хотела поступать так, она просто не видела другого выхода и как умела боролась за свое право жить.

Нельзя рассказывать. Молчать.

– Молчишь? Ну да, ты у нас всегда неразговорчивой была, – Милочка. Она узнала, она ощутила его присутствие. И скрип стула услышала, и запах обоняла, изысканный, тонкий, чуждый больничным, которые возникли лишь сейчас, на контрасте. – Ну и кто теперь в выигрыше? Умная Дашка и глупый Милочка... глупый Милочка живет в твоей квартире, спит на твоей кровати, ест из твоих тарелок, а ты лежишь беспомощным бревном, не в состоянии даже задницу себе подтереть.

Соврал Серж, не изменился младший, как был тварью, так и остался, жаль, что посмотреть нельзя, а очень хочется, очень...

– Реснички дрожат? А ты знаешь, что жизнь – для живых? Ты же – нечто среднее, убогое тело, в котором где-то глубоко, может, и теплится разум, но кто это увидит? Ты так же бесполезна, как и Желлочка...

Хризантема-хризантема-хризантема! Он не должен найти шкатулку, не должен заполучить и... открыть глаза. Немедленно. Сейчас. Вот так и еще немного... резкий свет. Больно. Плохо. Сердце снова колет.

– Ну правда, тебя я навещать буду, – пообещал Милослав на прощание.

А спустя неделю после его визита, Дарья Вацлавовна Скужацкая вышла из комы. Не все родственники восприняли это известие с радостью.

Леночка

Этот разговор начала Дарья Вацлавовна, которой, верно, надоела тишина, царившая в гостиной. Леночка же поначалу тоже была не против беседы, читать ей надоело, телевизора здесь не имелось, а покидать квартиру Герман строго-настрого запретил. Сам он еще утром исчез по поручениям Дарьи Вацлавовны, а когда вернется – не сказал.

Вот и вышло, что они остались вдвоем, в огромной, но пустой, несмотря на обилие вещей, комнате, в нервной тишине, в которой совершенно невозможно было сосредоточиться на чтении.

– Эта квартира, – Дарья Вацлавовна отвлеклась от рукоделия, – она не вызывает у тебя никаких ощущений?

– То есть? – Леночка закрыла книгу. – А что она должна вызывать? Нет, все очень красиво и...

– И знакомо.

– Извините, но я не понимаю вас... я не была здесь раньше.

– Была, – возразила Дарья Вацлавовна. – Просто ты не желаешь этого признавать, ты отказываешься от той части жизни, которая связана с этой квартирой, с этим домом, но, насколько я знаю, получается не очень хорошо. Отсюда и... видения.