Армадэль, или Проклятие имени - Уилки Коллинз Страница 43

Вторая черная фигура появилась на скале, начала бороться с первой фигурой и исчезла вместе с ней в темноте. Крики становились слабее: крики женщины прекратились, хриплый мужской голос послышался опять. Он окликал корабль, но слова его нельзя было расслышать из-за дальнего расстояния, но их тон ясно выражал и ярость, и страх. Через минуту опять раздался стук дверного запора, красная искра погасла, и весь островок опять погрузился в тишину и в темноту. Мычание скота на материке затихло, снова донеслось и прекратилось совсем. Холодно и уныло, по-прежнему слышалось журчание волн в мертвой тишине – единственный оставшийся звук, когда таинственное безмолвие этого часа спустилось с небес и покрыло разрушенный корабль.

Аллан слез с бизань-мачты на палубу и опять подошел к своему другу.

– Нам надо подождать, пока приедут сюда работники, – сказал он, встретив Мидуинтера на половине дороги его непрестанной прогулки. – После того, что случилось, признаюсь, я не имею больше желания окликать землю. Подумайте, в том доме на берегу живет сумасшедший, а я разбудил его! Как это ужасно, не правда ли?

Мидуинтер остановился и минуту смотрел на Аллана с видом человека, слушающего об обстоятельствах, совершенно для него посторонних. Казалось, если бы только это было возможно, он бы оставил совершенно без внимания то, что случилось на острове Каф.

– Ничего нет ужасного вне этого корабля, – сказал он. – В нем ужасно все.

Ответив этими странными словами, он повернулся и продолжал свою прогулку.

Аллан поднял бутылку, лежавшую на палубе возле борта, и взбодрил себя глотком виски.

– На корабле есть один предмет не ужасный, вот этот, – возразил он, закупоривая бутылку, – а вот и другой, – прибавил Аллан, вынимая из кармана сигару и закуривая ее. – Три часа! – продолжал он, смотря на часы и спокойно усаживаясь на палубу спиной к борту. – Скоро начнет светать, скоро нас развеселит пение птиц. Кажется, Мидуинтер, вы совсем оправились после вашего обморока. Как это вы можете ходить! Подите сюда, возьмите сигару и усядьтесь поудобнее. Что вам за охота таскаться взад и вперед с таким странным видом?

– Я жду, – отвечал Мидуинтер.

– Ждете? Чего?

– Того, что случится с вами или со мной, или с обоими нами, прежде чем мы сойдем с этого корабля.

– Покоряясь вашему превосходному суждению, любезный друг, я думаю, что уже случилось довольно. Этого приключения совершенно достаточно, даже более, чем я желал бы.

Он опять хлебнул виски и продолжал болтать, куря сигару, со своей обыкновенной непринужденностью.

– У меня нет вашего чудного воображения, и я полагаю, что первое, что случится, будет появление лодки работников. Я подозреваю, что вы дали волю вашему странному воображению, пока оставались здесь один. Скажите, о чем вы думали, пока я там, на бизань-мачте, пугал коров?

Мидуинтер вдруг остановился.

– Что, если я скажу вам? – проговорил он.

– Что ж, скажите!

Мучительное искушение открыть истину, уже раз возбужденное безжалостной веселостью духа его товарища, овладело Мидуинтером во второй раз. Он прислонился в темноте к высокой мачте корабля и молча посмотрел на Аллана, спокойно растянувшегося на палубе.

«Пробуди его, – нашептывал злой дух, – из его самодовольного неведения и этого безжалостного спокойствия. Покажи ему место, где это преступление было совершено. Пусть он знает наравне с тобой и почувствует твой страх. Скажи ему о письме, которое ты сжег, и о словах, которые огонь уничтожить не может, которые живут теперь в твоем воспоминании. Покажи ему твою душу, какова она была вчера, когда пробудила твою ослабевшую веру в собственные твои убеждения, когда ты оглядывался на твою жизнь, проведенную на море, и утешал себя воспоминанием, что во всех твоих путешествиях ты никогда не встречался с этим кораблем. Покажи ему твою душу, какова она теперь, когда этот корабль встретился тебе на повороте твоей новой жизни, в начале твоей дружбы с единственным человеком из всех людей на свете, которого твой отец предостерегал тебя избегать. Подумай о его предсмертных словах и шепни ему на ухо, чтобы и он также мог о них подумать: „Скрывайся от него под чужим именем, поставь горы и моря между вами. Будь неблагодарен, будь мстителен, будь всем, что будет наиболее противно твоему кроткому характеру, скорее чем жить под одной кровлей и дышать одним воздухом с этим человеком“».

Так советовал искуситель. Как ядовитое испарение из могилы отца, отцовское влияние оживило душу сына.

Внезапное молчание удивило Аллана. Он сонными глазами поглядел через плечо.

– Опять думает! – воскликнул он и зевнул с утомлением.

Мидуинтер вышел из темноты и подошел к Аллану ближе, чем подходил до сих пор.

– Да, – сказал он, – я думаю о прошлом и о будущем.

– О прошлом и о будущем! – воскликнул Аллан, усевшись поудобнее. – Я со своей стороны безмолвствую насчет прошлого для меня: это предмет неприятный. Прошлое означает потерю докторской шлюпки. Будем говорить о будущем. Вы смотрели с практической точки зрения, как говорит милый старик Брок. Вы обдумали первый серьезный вопрос, касающийся нас обоих, когда мы воротимся в гостиницу, – вопрос о завтраке?

После минутной решимости Мидуинтер сделал шаг и оказался еще ближе.

– Я думал о вашем будущем и о моем, – сказал он. – Я думал о том времени, когда ваш путь и мой путь по жизни станут путями разными, а не единым.

– Вот и рассветает! – вскричал Аллан. – Посмотрите на мачты, они уже ясно начинают обозначаться. Извините… Что вы говорили?

Мидуинтер не отвечал. Борьба между наследственным суеверием, побуждавшим его объясниться, и непобедимая привязанность к Аллану, удерживавшая его, заставляли замереть слова на губах. Он отвернулся с безмолвным страданием.

«О, отец мой! – подумал он. – Лучше бы ты убил меня в тот день, когда я лежал на груди твоей, чем оставить меня жить с этим!»

– Что вы говорили о будущем? – приставал Аллан. – Я смотрел на рассвет и не слышал.

Мидуинтер принудил себя и отвечал:

– Вы обращались со мной с вашей обыкновенной добротой, когда намеревались взять меня с собой в Торп-Эмброз. Я обдумал и рассудил, что мне лучше не показываться туда, где меня не знают и не ожидают.

Голос его ослабел, и он замолчал опять. Чем более он не решался, тем яснее картина счастливой жизни, от которой он отказывался, представлялась его воображению.

Мысли Аллана тотчас обратились к той мистификации о новом управителе, которую он разыгрывал со своим другом, когда они советовались в каюте яхты.

«Не начинает ли он подозревать? – спрашивал себя Аллан. – Я его испытаю».

– Говорите столько вздору, сколько хотите, любезный друг, – отвечал он, – но не забывайте, что вы обязались посмотреть, как я поселюсь