Антон Леонтьев - Отель сокровенных желаний Страница 44

— Я вам не верю…

Антонина смотрела на снующих по холлу «Петрополиса» гостей, на Роберта, который помогал пожилой чете, на смеющихся детей и с ласковой улыбкой взирающий на все это огромный портрет товарища Сталина над входом.

Утро как утро, только разве что на дворе вместо июня уже первый день июля. Все как всегда — или все же нет?

Фон Зейдлица, который в действительности был князем Захарьиным-Кошкиным, объявили персоной нон грата и потребовали в течение двадцати четырех часов покинуть Советский Союз. Впрочем, тому понадобилось гораздо меньше времени, чтобы, завершив диверсионную миссию в Ленинграде, отбыть на специально присланном за ним из Берлина самолете восвояси.

Профессора Пугача освободили, сняв с него обвинения в причастности к убийству молодой супруги, однако от связанных с этим переживаний ученый заработал инсульт и находился теперь в больнице, прикованный к капельнице. Прогноз врачей был неутешительный: даже если профессору и суждено выжить, он никогда в дальнейшем не сможет заниматься наукой и военными разработками.

То есть, несмотря на разоблачение, князь-фотограф вполне сумел осуществить свой хитроумный вражеский план, лишив Страну Советов выдающегося ученого.

Зато Людочка вышла из комы, пошла на поправку и, посетив свою давнюю приятельницу в «Петрополисе», горячо ее благодарила за все, что Антонина сделала для нее.

— Пустяки, — сказала Антонина. — Ничего такого особенного я не сделала…

Она тогда подумала, что жизнерадостной Людочке, которая, пока была в коме, пропустив все события, лучше не знать подробностей — ни о смерти своей хозяйки, ни о допросе хозяина, ни о всяких прочих вещах.

— Тонечка, я же теперь без работы! — заголосила Людочка. — Анастас Никифорович преставился, Зинаида…

Она перекрестилась и вздохнула, впрочем, скорее всего ради приличия, нежели по причине великой скорби, вызванной кончиной ветреной особы.

— Кто меня возьмет? — причитала она. — Кому я нужна?

Антонина обняла подругу и сказала, что для нее найдется хорошее место в «Петрополисе». Людочка, которая именно это и рассчитывала услышать, воссияла, бросилась подруге на шею, облобызала ее и завела разговор о своих хворях.

Со своими обязанностями Людочка справлялась не очень, однако не увольнять же ее! Вот и сейчас Антонина заметила, что Людочка, вместо того чтобы помочь постояльцам, болтает с одной из горничных, вздохнула и, когда та посмотрела на нее, сделала строгое лицо. Все же Людочка должна научиться понимать, что она для нее на рабочем месте не приятельница, готовая на многое закрывать глаза, а требовательная начальница.

Мысленно Антонина снова вернулась к недавнему происшествию. Широкой общественности, конечно же, ничего о подробностях ужасного инцидента в «Петрополисе» известно не стало. Даже тот факт, что в номере 184 была найдена отрубленная кисть человеческой руки, нигде не упоминался, что породило массу нелепых слухов и еще более нелепых «рассказов очевидцев».

Все это очень напоминало случай из давних дореволюционных времен, когда в «Петрополисе» в этом же номере было найдено тело певицы мадам Розальды — только с отрезанной левой кистью!

Антонина вздохнула и украдкой посмотрела на сына Роберта, который чувствовал себя в «Петрополисе» как рыба в воде: со всеми находил нужный язык, умел разрешить любую проблему, никогда не впадал в уныние и не повышал голоса.

Да, у нее был прекрасный сын и великолепный продолжатель ее дела. Вернее, их дела: дела хранителей традиций и духа «Петрополиса». И пусть отель не принадлежал им, Величай все равно в какой-то степени были его владельцами, его мозговым центром и преданными слугами…

Внезапно Антонина нахмурилась, ибо увидела человека, которого в «Петрополисе» видеть никак более не желала. Пролетарский писатель Сергей Донатович Шон-Рувынский, как всегда, неотразимый, как всегда, с широченной улыбкой, переступил порог «Петрополиса», он держал в руках вместительный саквояж и направлялся к стойке администратора.

— Доброе утро, уважаемая Антонина Петровна! — произнес он, и Антонина была вынуждена сухо приветствовать его, стараясь тем не менее подчеркнуть всем своим видом, что его визиту в «Петрополисе» отнюдь не рады.

Однако писатель или сделал вид, что не заметил этого, или в самом деле не заметил, потому как принадлежал к разряду людей, для которых важнее всего в жизни были они сами.

— Спорю, не ожидали меня увидеть? — расхохотался он и взглянул на лестницу. — Подумать только, еще пару недель назад Зиночка, полностью обнаженная, скатилась вот по этим ступенькам…

— Чем могу вам помочь? — прервала его Антонина, и писатель заявил:

— Мне нужен номер в вашей гостинице! Но это не то, о чем вы думаете! Просто я ушел от жены, потому что выносить ее постную, вечно страдающую физиономию выше моих человеческих сил! Если бы она закатывала истерики и кричала! Так нет, молчит, сопит, во всем мне потакает. Не понимает, глупая, что так любого мужика можно довести до белого каления! Ох, Зиночка была совсем иная штучка…

— Сожалею, но в нашей гостинице нет свободных мест! — провозгласила Антонина, а Шон-Рувынский, смешно моргая, выпалил:

— Вы что, Антонина Петровна, злитесь на меня, что ли? Но, собственно, почему? Если бы вы знали, какие у меня были неприятности из-за этой кошмарной истории! Чинуши из Союза писателей стыдили, требовали положить на стол партбилет, ссылкой в Вятку грозили. Думал, что погорел, по ночам все ждал, когда наведаются… Но, слава богу, у меня имеются покровители в Москве, они сумели замолвить словечко перед товарищем Сталиным! Было бы непростительно, если бы я прервал работу над биографией Иосифа Виссарионовича! Книга выйдет в срок! И вообще, говорят, что товарищ Сталин вместе с другими товарищами, узнав о моих шалостях, долго смеялись. Ведь вся история яйца выеденного не стоит. Писатель должен быть эксцентричным, даже пролетарский!

Он явно гордился тем, что вышел сухим из воды и единственным из главных персонажей этой истории смог не только не сдать, но, похоже, укрепить свои позиции. И элементарно остаться в живых…

— Отрадно осознавать, что в Москве ценят ваш талант, — произнесла Антонина, — и отдают должное вашим эскападам и шалостям, Сергей Донатович. Но разрешите вам напомнить, что мы в Ленинграде. Посему могу только повторить — в нашей гостинице для вас свободных мест нет и не предвидится! Вам лучше обратиться в другое заведение!

Шон-Рувынский хмыкнул, смерил Антонину презрительным взглядом и выкрикнул:

— Ну, поеду в «Европу». Ваш «Петрополис» явно сдает. Отказывается от такого гостя, как я! И учтите, это вам, милочка, даром не пройдет! У меня имеются связи…

— Это мне отлично известно, Сергей Донатович, — усмехнулась Антонина, — причем связи по преимуществу на стороне…

Перепоручив раскрывшего рот писателя заботам одного из младших швейцаров, Антонина зашла в подсобное помещение и, чувствуя сильное сердцебиение, опустилась на стул. Не следовало ей так выходить из себя, и вовсе не из-за угроз Шон-Рувынского. Просто она обязана относиться к любому гостю, даже такому малосимпатичному, как этот пролетарский писатель, так же вежливо и с почтением, как и ко всем другим.

А она этим правилом пренебрегла.

И все же Антонина была рада, что дала Шон-Рувынскому от ворот поворот. Точнее, от зеркальной вертушки «Петрополиса». Потому что Антонина не сомневалась, что он, используя свой шарм и охмурив очередную красотку, устроит и в новом своем пристанище большой тарарам.

Так пусть теперь это обойдет «Петрополис» стороной.

В подсобное помещение влетел один из младших швейцаров и закричал:

— Антонина Петровна, там такое! Знатная склока!

Антонина быстро вышла в холл и, приглядевшись, заметила внизу, около зеркальной вертушки, пролетарского писателя, около которого стояла невысокая женщина в ситцевом платьице, в нелепой шляпке и со старомодной черной сумкой. В данной особе, которая тихо рыдала, пытаясь удержать Шон-Рувынского за рукав, Антонина узнала его законную супругу, которую Сергей Донатович бросил — вместе с пятью детьми.

— Оставь свои буржуазные штучки, Глафира! — прогремел бас писателя. — Мне твои слезы уже вот где сидят!

И он провел ладонью по шее. Женщина зарыдала пуще прежнего. Антонина увидела, что Роберт намеревается вмешаться в семейную сцену, разыгравшуюся в холле «Петрополиса», но дала сыну знак, что разберется с этим сама.

Гости, привлеченные зычным голосом Шон-Рувынского, с любопытством смотрели на происходящее. Антонина вздохнула — снова скандал!

Надо было как можно скорее избавляться от этого писаки, который всюду, где возникал, тянул за собой шлейф обманутых женщин и обиженных мужей-рогоносцев.