Лори Кинг - Элементарно, Ватсон! Страница 44

Он еще раз расспросил племянницу о симптомах отравления, а потом попросил у меня ключи от комнаты Холмса.

— У него есть заметки о ядах, мне нужно их посмотреть.

Я с радостью вручила ему ключи.

В тот же день, часов в шесть, мы с племянницей отправились в большой и очень привлекательный с виду дом в Уэст-Энде, бывший особняк какого-то пэра. Из дома доносились звуки фортепьяно. Мы миновали холл и очутились в просторной гостиной, где стояли рояль и пианино, клавесин, стойки для разнообразных инструментов и множество расшитых золотом мягких стульчиков. Три стульчика были придвинуты к роялю. На одном сидел представительный джентльмен, на другом — дама помоложе. Оба были одеты богато и со вкусом. Еще одна женщина — в скромной юбке, жакете и блузке с приколотой к воротничку веточкой сирени — сидела за спиной у пианиста, чуть слева от него.

Пианист играл что-то незнакомое.

Едва увидев нас, его ассистентка поднялась, поспешно сняла ноты с подставки и стала убирать в папку.

Музыкант с удивлением посмотрел на нее, оглянулся и тотчас вскочил со стула.

— Элизабет! Я уж боялся, не случилось ли с тобой чего! При твоем самочувствии тебе лучше не выходить из дома одной!

— Случилось то, что я встретила тетю Хадсон, — ответила Элизабет. — Я тебе о ней рассказывала. Мы повстречались в одном салоне, и я уговорила ее сейчас же прийти к нам в гости.

— Чудесно!

Мистер Брекенридж был лет на восемь-десять старше жены. Таким я и представляла себе его по рассказам Элизабет: мужчина весьма и весьма привлекательный, высокого роста, с необычайно длинными пальцами. Но что явилось для меня полной неожиданностью — это теплота его улыбки, непритворная радость, с которой он встретил меня, и то, с какой гордостью он тут же принялся представлять Элизабет гостям.

— Сэр Энтони Стоктон, леди Энн! Позвольте представить вам мою жену Элизабет и ее тетю — миссис Хадсон. Элизабет, сэр Энтони хочет купить у меня одно сочинение, по случаю годовщины свадьбы.

И хотя сэр Энтони произнес все подобающие случаю фразы, от меня не укрылся высокомерный взгляд, которым окинула мою племянницу леди Энн.

— Рада познакомиться, миссис Брекенридж, — сказала она нехотя. — Завидую вам от всей души. У вас такой талантливый муж!

В сочетании с ее улыбкой само слово «талантливый» прозвучало двусмысленно. Но ни сэр Энтони, ни мистер Брекенридж не обратили на это никакого внимания.

Потом Элизабет представила мне миссис Сару Мэннинг — ту самую переписчицу о которой она с таким уважением отзывалась утром. Миссис Мэннинг было около тридцати. Она произвела на меня впечатление женщины умной, скромной, деликатной. Позже я узнала, что она вдова известного пианиста-педагога. Оставшись одна, она стала зарабатывать себе на жизнь срочной перепиской нот. Леди Энн была ученицей мистера Мэннинга и до сих пор поддерживала дружеские отношения с его вдовой.

Стоктоны откланялись, и, пока мистер Брекенридж провожал их к выходу, миссис Мэннинг спросила племянницу:

— Элизабет, как вы себя сегодня чувствуете? Сможете ассистировать?

— Да, мне стало намного лучше, — ответила Элизабет. — Спасибо, что вы откликнулись на мою просьбу и подменили меня вчера и позавчера. — Она указала на папку, лежащую на рояле. — Это сегодняшняя программа?

— Да, — кивнула миссис Мэннинг. — Но мистер Брекенридж попросил меня внести еще кое-какие мелкие правки. Так что я принесу ноты прямо на концерт.

Когда она ушла, мы с племянницей и мистером Брекенриджем поднялись наверх. Он выглядел необычайно воодушевленным — и мы вскоре узнали почему.

— Элизабет, за время всех этих неприятностей я вдруг осознал, что в той вещи, над которой я сейчас работаю, совсем не то настроение. Это ужасно меня огорчало. Только сегодня утром я наконец понял, чего хотел.

— Это то, что ты играл, когда мы вошли? — спросила Элизабет.

Мистер Брекенридж потупился и ничего не ответил.

— А почему миссис Мэннинг тут же убрала ноты к себе в папку? В них есть что-то, чего я не должна видеть?

Мой новоиспеченный племянник — а он сразу настоял, чтобы я звала его по имени, — обратился ко мне словно к давнему другу:

— Тетя Хадсон, она всегда была такой любопытной? Ну сущий ребенок!

Я ответила ему улыбкой.

— Элизабет столько рассказывала мне о том, как ей было хорошо в детстве в Шотландии… И я принял приглашение выступить летом в Эдинбурге.

— Я не бывала там с тех пор, как умер папа, — сказала мне Элизабет. — Но, Уильям, какое это имеет отношение к странному поведению миссис Мэннинг?

— Я играл «Шотландскую рапсодию». Она посвящена тебе. Дороже тебя у меня нет никого на свете. Я собирался сыграть ее на первом же концерте в Эдинбурге — в подарок тебе на день рождения. И, как назло, леди Энн увидела рукопись, которую я оставил миссис Мэннинг, и захотела немедленно ее перекупить. Судя по всему, сэр Энтони сделал себе состояние на шотландской шерсти, и леди Энн сочла, что для их грандиозного торжества лучше музыки не придумаешь. Они упросили миссис Мэннинг устроить им встречу со мной, и мне пришлось сыграть им рапсодию. Сэр Энтони предложил мне очень внушительную сумму. Разумеется, я отказался.

— Уильям!.. — воскликнула племянница, и лицо ее просветлело.

Горничная принесла легкий ужин на три персоны. После того как мистер Брекенридж оказал мне столь сердечный прием, я уже не могла заставить себя поверить, будто он способен сделать что-либо плохое Элизабет. Он поделился со мной своими опасениями за ее здоровье и взял с жены обещание, что, если обморок еще раз повторится, она непременно обратится к врачу. И, несмотря на все это, я не спускала с него глаз. Но единственным поваром и официантом на ужине была Элизабет, а он даже ни разу не притронулся к ее еде и питью.

Из театра, в котором должен был играть Уильям, прислали экипаж. Уже в театре я заметила, как Элизабет вынула из кармана небольшую пастилку, разломала ее на кусочки и съела. Перед тем как расстаться с ней в вестибюле, я улучила момент и спросила ее, что это.

— Когда я только начинала аккомпанировать в Аа Фениче, дедушка предупредил меня, что очень важно следить за своим дыханием, чтобы запах изо рта не раздражал певца. С тех пор я всегда съедаю перед концертом мятную пастилку.

От племянницы запахло мятой.

Я наклонилась к ней и спросила шепотом:

— А могло это?..

— Нет, дорогая тетя. Я выбросила все пастилки, какие привезла с собой из Италии, и купила здесь новые. Я их всегда держу при себе. Правда, здешние для меня резковаты на вкус, но дело свое делают.

Войдя в зал и устроившись рядом с доктором Ватсоном, я рассказала ему обо всем, что видела и слышала.

— А вы нашли в заметках мистера Холмса то, что искали?

— Да. По симптомам — головокружение, головные боли, затрудненное дыхание — я сразу заподозрил цианиды. У Холмса описаны точь-в-точь те же симптомы. Но каким бы путем яд ни поступал в организм, ваша племянница должна была получать очень малые дозы. Большая убила бы ее сразу, к тому же острое отравление цианидами легко распознать. Думаю, отравителю хочется выдать это за естественное течение болезни.

Свет погас. Я обратила внимание доктора на ложу напротив сцены.

— Это сэр Энтони и леди Энн, — прошептала я. — Боюсь, у нее свои планы на мистера Брекенриджа.

В первом отделении был струнный квартет Бетховена. В антракте мы не стали уходить из зала. Я видела, как миссис Мэннинг — в очаровательном желтом платье, украшенном букетиком первоцветов, — подошла к роялю, откинула подставку для нот, чуть-чуть подрегулировала ее по высоте, оставила ноты и ушла. Через три минуты она уже сидела в ложе Стоктонов рядом с леди Энн.

Согласно программе во втором отделении должен был прозвучать квинтет Шуберта «Форель».

Что и говорить, мне понравилось. Публика аплодировала восторженно, и доктор Ватсон в том числе. Но все мое внимание было сосредоточено на Элизабет, которая сидела на табурете за спиной у мужа, чуть слева от него, и следила за партитурой. Через равные промежутки времени она осторожно поднималась и быстро переворачивала страницу левой рукой — так, чтобы не отвлекать мужа, — потом садилась снова.

Посередине квинтета я потрогала доктора Ватсона за руку и сказала шепотом:

— Посмотрите на Элизабет.

Его глаза тут же расширились, и он почти неслышно проговорил:

— О Боже.

Оба мы заметили, что все время, пока длился концерт, ей становилось все хуже и хуже. Перевернув последнюю страницу, она нетвердой походкой ушла со сцены. Как только зажегся свет, мы поспешили в гримерную. Элизабет лежала в кресле с закрытыми глазами, тяжело дыша. Мистер Брекенридж сидел перед ней на коленях, держа в одной руке мокрую салфетку, в другой — стакан с водой. Он поглядел на меня в отчаянии и сказал: