Алексей Грачев - Кто вынес приговор Страница 45

- А в Маньчжурию я попал с остатками отряда Гамова. Не слышали такого?.. У хунхузов жил одно время. В Харбине потом. Шитье там было жуткое...

- Перебрались сюда, значит, в нэп, - язвительно заметил Викентий Александрович, подзывая к себе официанта. Заказали графинчик "рыковки" да для начала заливную рыбу. Есть еще не очень хотелось.

- Нэп, - мрачно сказал Мухо, - это ловушка для простаков. Вот говорили о золотых яйцах. Мол, не резать пока куру, а я так и вижу - стоит мужичище во дворе у хлева, расставив ноги в валенках, с хлыстом метровым в руке, краснорожий, с цигаркой в зубах. А по двору носится выпущенный на волю телок, взлягивает, мякает. Прикидывает этот краснорожий одно только до коих откармливать телка, до осени или до будущей весны, а потом сюда вот...

Он мотнул головой на зеленые ворота бойни.

- Нет уж, нэп не для нас...

Пригнулся к столу, прошептал:

- В общем, Викентий Александрович, решил я уехать на Восток. Попробую бежать за границу, авось повезет, как повезло тому же Шкулицкому. Знакомы места. Попаду в Китай, оттуда в Европу. Наши сейчас везде, рассеялись, как семена по миру. Встречу, думаю, бывших, помогут найти место, дадут дело...

Трубышев оглянулся на шумящих за столиками посетителей, на официантов возле стойки, на буфетчика в узбекской тюбетейке, протиравшего полотенцем стаканы.

Тянуло свиным чадом из подвального помещения, где находилась кухня. Иногда дверь в нее открывалась, и по ступеням шли официанты, как древние воины щитами, прикрывая головы подносами с тарелками. Сквозь приоткрытую дверь показывались на миг в кухне у плит повара, похожие на кочегаров у топок в трюме океанского парохода.

- А здесь разве нет дела, Бронислав? - спросил Трубышев, разливая водку. - Почему всем вам надо, как Шкулицкому, бежать за границу. А впрочем, - воскликнул он тут со смехом, - наши добрые солдаты стали медузами. Да, - воскликнул он снова со злобным смехом, - именно медузами. Да какое там - кротами, приспособившимися к темноте. Пьем, жрем, гуляем, заводим доступных женщин...

- Это кого вы имеете в виду?

- Да в том числе и бывших офицеров, гарцевавших когда-то на Востоке, - резко отозвался Викентий Александрович, оглядываясь. - И это вместо того, чтобы думать о том, что закономерности ради в России должна была бы существовать наша с вами демократическая республика...

- Но вы же говорили вчера еще, что вас устраивает Советская власть. Что жить можно...

Викентий Александрович рассмеялся нервно. Помолчал, заговорил все так же, не теряя усмешки:

- У меня настроение, как дензнаки, меняется. Плохо дело у Советов - я с надеждой живу, идет хорошо дело у Советов - я разбитый и больной. Оттого и мысли такие, и слова такие. Меняются каждый день. Оттого недоволен я такими вот, как вы, Мухо, умеющими стрелять, умеющими в атаки ходить...

- Но что же делать? - изумленно воскликнул Мухо. - Может, нам строиться повзводно, маршировать, стрелять на полигонах из трехлинейки, тренироваться в порке мужиков или же вот сейчас, здесь, начать распевать "Карманьолу"?

Трубышев рассмеялся фальшиво - сквозь зубы полаял, а не рассмеялся. Мухо даже попятился - так бешено блеснули в сумраке глаза кассира:

- А надо бы... Повзводно, поротно или еще как там на языке военной шагистики. Время потому что и сейчас бурное. Ведь есть требование среди самих партийцев - создать в партии платформу, чтобы защищать мелкую буржуазию, а значит, частный капитал, частных торговцев... Почему же в это время мы, как мыши, шуршим бумагами. Да еще в "Бахусе" режем шары от двух бортов... Слышали, в Грузии восстали бывшие князья...

- Но будет ли толк в новых мятежах? - проговорил Мухо, прислушиваясь к далекому, траурному звучанию колоколов церкви. - Вы же сами видели, сколько в восемнадцатом году пришло на баррикады. Со всех сторон собирались: на пароходах, на поездах, пешком под видом богомольцев, под видом странников и нищих... А не получилось, задушили, как котят. Будет ли толк? - повторил он угрюмо и раздраженно и поежился даже.

- Что же, - ответил спокойно Трубышев, - хотите приспособиться за границей?

- Я не собираюсь приспосабливаться, Викентий Александрович. Но сильна Красная Армия, насмотрелся на Урале. Да и народ устал хоронить. Не откликнется на наши "Союзы возрождения". Из-за границы надо идти. С Хорватом, или Врангелем, или с лордом Керзоном - это не имеет значения. С пушками английских дредноутов, с военным умом Пилсудского, с американским салом в ранцах, на подошвах американских ботинок...

- Ничего, - прервал его нетерпеливо Трубышев, - и обыватель пойдет снова. Дай ему только сигнал. От скуки даже пойдет. Вы же знаете, чем живет мещанская слободка: "Вы поправились, а вы похудели, вы помолодели, а вы постарели, погода сегодня отменная, да еще что в магазине дают нонче". От скуки рты рвутся. От скуки и пойдут за ораторами и вождями... За такими, как Савинков...

- За такими, как Савинков, только в тюрьму разве, - сказал Мухо. - Не жилось ему в Париже... Был я у одного нашего, сидели вместе в лагере. У поручика Веденяпина, - заговорил он снова сумрачно и с бранью. - Помню его тоже по Омску, вышагивал, как генерал... А тут посидел с нами в монастыре, выпустили его, и пристроился в детскую колонию воспитателем. Беспризорников учит уму-разуму. Попросил я у него денег на дорогу, а он на дверь. Не желаю вмазываться в историю. Подите прочь, товарищ... Назвал товарищем.

Он вдруг сжал кулаки, кулаками постучал по столу и с яростной улыбкой, шепча сквозь зубы:

- С плеча шашкой... По мокрицам... Прилипли к сырым местам. Сытно, уютно. Ничего больше не надо. На дверь мне, боевому офицеру...

- Тихо, Бронислав, - попросил требовательно Трубышев, - будут вам и шашки в свое время. Недолго до войны. Как-то подумалось мне: то и дело подставляет Россия шею под меч Марса. С промежутками в двадцать - тридцать лет... Ужасный рок навис над русским народом. Каждые двадцать - тридцать лет. Возьмите прошлое столетие. Французская война, севастопольская, турецкая... В этом вот столетии японская, германская, гражданская. А в перерывах сами себе пускаем кровь дурную, видимо, ненужную... И опять запляшет на русской земле Марс с мечом... Вот тогда вам, Бронислав, эта злость пригодится. Потерпите... А пока - что ж - счастливого пути.

- Но в чем и дело, у меня ни червонца лишнего в портмоне, воскликнул умоляюще Мухо. - С тем и позвал вас, с тем, Викентий Александрович.

- Но и у меня нет денег, - развел руками Трубышев. - Вы же знаете, что я конторщик фабрики, жалованья хватает только на хлеб да на кружку пива... А вам надо много.

- Надо много, - согласился странно весело Мухо, - на дорогу через всю Сибирь, для перехода через границу. И деньги у вас есть.

Он оглянулся - на маленькой эстрадке негромко и скучно, приплясывая толстыми ногами, запела "пивная женщина". Была она, как всегда, в красном длинном платье с разводами, с красными лентами в пышных волосах. На ногах туфли тоже красного цвета, с искрящимися застежками. Лицо неприметное и грубое, голос с хрипотцой, но душевный и мягкий. Черноволосый Оська Храпушин, тапёр трактира, понесся из коридора и с ходу утопил пальцы в белых и черных зубах пианино. Грохот музыки поплыл по зальцу, громче заговорили посетители, громче засмеялись, какая-то женщина, сидящая неподалеку, ахнула.

Все так же глядя на певицу, на ее крашенный яростно птичий ротик, Трубышев спокойно сказал:

- Вы мне чистое удостоверение личности, я вам - деньги.

- А комиссионера пока не надо?

- Комиссионер тоже нужен. И как можно скорее...

Мухо захохотал, зажал тяжелой рукой чашечку, кинул ее к широкому грубому подбородку. Выпив, стукнул кулаком о стол, раскусил с хрустом мясо:

- Вспомнил, как жрали мы баранину там, в степях у Кургана. Шел я в первой сотне под Ивановым-Риновым. Ох, и кромсали красных. Как тараканы разбегались. Шашками, из карабинов, по головам сапогами... Эх ты, черт! воскликнул он. - Если бы гнать да гнать - до Москвы бы наш казачий корпус домчался... Послушали бы звон сорока сороков. А тут осели. Водка, перины, бабий визг, и баранина жареная-пареная, до блевоты, и пироги, и сметана кадушками. Обжирались, облапывались... Еле на коней позабирались через пару дней. Спьяну, знать, да с баранины и сам Иванов-Ринов, обалдуй, не в ту сторону взял направление. Как посыпались отовсюду вдруг снаряды. И-эх, вы... Куда только и подевался Иванов-Ринов, обалдуй, - повторил он угрюмо, посмотрел на Трубышева каким-то косым и нелюбезным взглядом.

Притопывая ногами, негромко и так же безучастно ко всему окружающему, напевала Тамара:

Увидел мои слезы,

главу на грудь склонил...

Грохотало пианино, бежали официанты, прикрываясь щитами-подносами. Что-то кричал Иван Евграфович - маленький, быстрый, с розовым, точно ошпаренным лицом, с хохолком редких и седых волос на макушке, в русских сапогах, в поддевке по-купечески. Становилось все шумнее, все звонче и гулче бились стаканы о стаканы, и женские крики с соседних столиков становились все более раздражающими для Мухо. Склонившись, он сказал негромко: