Владимир Кашин - Следы на воде Страница 45

— А что вы в таком случае скажете о погнутом от удара весле вашего квартиранта? Дед Махтей показал, что «медсестра» потеряла его в тот день, когда погиб Чайкун. Весло потом нашел рыбак Леня…

Нюрка не знала, что ответить. Коваль ждал. Наконец она произнесла:

— Так весло он днем потерял, а ружье брал ночью…

— Правильно, — согласился Коваль. — Днем была ссора, которая ничем, кроме потери весла, не закончилась. А ночью Чемодуров увидел у вас на посту ружье. Вы сказали, что оно Андрея Комышана. Валентин был возбужден, все мысли вертелись вокруг одного: как избежать разоблачения. Знал, где стоят капканы Чайкуна на ондатру. Вот и решил подстеречь того и убить. Днем весло не помогло, а ружье — оружие надежнее… Да и темная ночь все следы спрячет. Но вы не одобряли его поступка. Я это знаю, Ангелина Ивановна. И о браконьерстве вашего квартиранта, которому вы содействовали, знаю, и о вашей световой сигнализации. Потому-то Чемодурова, словно он какое-то привидение, инспекторы не могли поймать, и Козак-Сирый сходил из-за этого с ума… Я давно за вами слежу, Ангелина Ивановна. Браконьерство браконьерством, но убийство Чайкуна, повторяю, вы не одобряли. Это я могу заявить и в суде.

Думая о сторожихе рыбинспекции, о ее характере, страстях, мотивах поступков, Коваль сравнивал ее с Чемодуровым. «Медсестра» была проще и понятней. Да и с Чемодуровым было все ясно: эгоизм, распущенность, привычка к вседозволенности, возможно заложенная еще в детстве, и трусость, страх перед разоблачением и наказанием. Одно преступление тянуло за собой другое. Теперь, после свидетельств Нюрки, вина Чемодурова будет доказана, и ему не уйти от правосудия…

Ангелина Ивановна кивнула. Дмитрию Ивановичу этого было достаточно, чтобы убедиться в своей прозорливости. Словно камень свалился с души. Ведь до сих пор его выводы по большей части строились на предположениях. Он вынул носовой платок и вытер вспотевший лоб. Добавил уже спокойнее, будто между прочим:

— И не позволяли ему шить лифчики для Лизы. Еще и ревновали, наверное…

— Я боялась за него, — глухо сказала она. — Не за себя.

О том, как она побежала ночью сказать Чемодурову, что подозрительный дачник сует нос в их дела и знает о шкурках Чайкуна, чем толкнула любовника на новое преступление, Коваль не напоминал. Все и так было понятно. Связанные порукой, они спасались от правосудия как могли. Он не собирался сводить счеты.

— Коль уж дали правдивые показания, Ангелина Ивановна, вас, видимо, не следует пока задерживать.

— Я не хочу возвращаться в Лиманское, — вдруг сказала она. — Лучше уж в камеру.

— Почему?

— Ноги моей там больше не будет.

— А дом?

— Хату я заперла… Если не приговорят, продам. А посадят — пускай попустует…

Коваль подумал, что преступления Чемодурова и Ангелины Гресь заключаются не только в действиях, обусловленных уголовным кодексом. Они вызвали грязную волну, задевшую многих людей, как это бывает, когда в узком канале проносится катер и взбудораженная вода подымает со дна ил, обдает им берега. Это предотвратить он, конечно, не мог.

Несколько утешала надежда, что сидящая перед ним женщина со временем возвратится к людям, хотя дорога эта будет у нее нелегкой — через суд и, очевидно, исправительно-трудовую колонию. В какой-то мере возвращение ее в общество другим человеком будет и его, полковника Коваля, заслугой…

А теперь, он знал, на сцену выйдут новые действующие лица: следователь прокуратуры и судьи. Но это его уже не касалось — свою лепту в торжество справедливости он внес полностью…

* * *

Рыбинспектор Андрей Комышан сидел в углу по-утреннему пустой чайной и тяжелым взглядом обводил глухие стены, свободные столики. До сих пор он избегал это «популярное» в Лиманском заведение. Но сегодня вломился сюда прямо с дежурства, едва успела буфетчица снять замок с двери, прямо как был в бушлате и резиновых сапогах, и теперь в одиночестве пил водку и не хмелел.

Буфетчица, которую удивило странное поведение редкого гостя, не отказала Комышану и во второй бутылке, она все время поглядывала в его сторону. Потом решилась по собственной инициативе поставить ему на стол блюдце с кислой капустой. Андрей Степанович отмахнулся от нее, как от мухи. Молча поднялся и довольно твердым шагом прошел к двери.

Потоптавшись на крыльце, принял какое-то решение и рванулся к автобусной остановке. Но вдруг словно что-то преградило ему дорогу, он остановился, огляделся и… двинулся к своему дому. Теперь не бежал, шел медленно, чуть пошатываясь, механически переставляя отяжелевшие ноги. Время от времени осматривался; казалось, не узнавал улицу, дома и брезгливо отворачивался, будто ему сразу все опостылело: и люди, и Лиманское, и служба, которой в душе всегда гордился.

Надо было бы сейчас кинуться в Херсон, найти Лизу, забрать и уехать с ней на край света… Только край этот теперь обрывался в Херсоне…

Андрей Степанович подошел к бетонному фонарному столбу, остановился, зло ударил кулаком по его шероховатой поверхности и, не почувствовав боли, поплелся дальше.

До своего дома Комышан добрался сравнительно бодро. Однако перед дверью силы его оставили, то ли нервное напряжение спало, то ли алкоголь взял верх, но, прислонившись к косяку, он начал сползать вниз.

Дверь тут же открылась, будто Андрея ждали, и на пороге появилась Настя. Она молча помогла мужу подняться. Отстранив ее, он сам шагнул в дом, рывком прошел во вторую комнату и, не стащив с себя бушлата и грязных сапог, упал на кровать.

Настя безмолвно стояла над ним, горестно смотрела на него, на запачканный кровью рукав.

И ни слова.

Ни вопроса. Никакого упрека.

Ни звука.

Андрею казалось, что он провалился куда-то. Он молчал. Да и что мог сказать жене? Что Лиза подло удрала с Юрасем, что даже не захотела попрощаться, что он, Андрей, все же нашел в себе силы не броситься вдогонку…

Возможно, Настя уже и сама все знает от Даниловны. Или, вернувшись в Лиманское, Юрась заглянул домой. Ах, пусть!..

Нет, он не злился на брата. Тот для него сейчас ничего не значил, как будто стал призраком. Но Лиза… Променять его! Какая подлость!.. Удрали чуть свет, когда он еще был в лимане!.. И чем же он ей не угодил?! Разве не любил или отказывал в чем? Или не жалел, как малого ребенка?! Мог бы и жениться. А чего? Детей нет, запросто развели бы с Настей… Юрась — он ведь пацан, сопляк… И как же ехидно улыбалась Даниловна, когда он, едва ступив на берег, услышал такую новость!..

В сознании Андрея все смешалось. Забыв, что сегодня воскресенье, он вдруг удивился, почему Настя не в Белозерке, на работе, а дома… Потом попытался что-то сказать, но в конце концов, потеряв надежду поймать ускользающую нить сбивчивых мыслей глубже уткнулся лицом в подушки и, засопев, как обиженный ребенок, вдруг мирно уснул.

Настя села рядом. Смотрела на мужа без злости, даже с какой-то жалостью. Она верила, что Андрей образумится, жизнь возьмет свое и все возвратится на круги своя…

Херсон — Киев

1980–1981