Бернхард Шлинк - Правосудие Зельба Страница 46

— Соглашайся, Юдит. По-моему, более выгодного предложения для тебя и не придумаешь.

— А то, что я ему нравлюсь как женщина, — это не осложнит дело?

— Это тебе светит на любой другой работе, и ты уже научилась решать эту проблему. А Тиберг — джентльмен и не станет совать тебе руку под юбку, диктуя свои мемуары.

— А что я буду делать, когда он закончит свои мемуары?

— Сейчас я вернусь и отвечу на твой вопрос.

Я встал и пошел к шведскому столу за ржаным хлебцем и медом. «Смотри-ка, — подумал я, — похоже, она задумалась о семейном очаге…» Вернувшись к столу, я сказал:

— Он уж тебя как-нибудь пристроит. Об этом можешь не беспокоиться.

— Хорошо, пойду на озеро, погуляю и подумаю. Увидимся за обедом?

Я уже знал, что будет дальше. Она примет предложение, позвонит в четыре часа Тибергу и будет до вечера обсуждать с ним детали. Я решил отправиться на поиски «летней резиденции на старость», оставил Юдит записку с пожеланиями удачных переговоров, доехал вдоль озера до Бриссаго, переправился на пароме на остров Изола-Белла и там пообедал. Потом направился в горы и, сделав большой крюк, у Асконы снова выехал к озеру. «Летних резиденций» вокруг было хоть отбавляй. Но сокращать продолжительность своей жизни настолько, чтобы полученной назад страховки хватило на покупку домика в Швейцарии, мне не хотелось. Может, Тиберг пригласит меня как-нибудь погостить у него?

Я вернулся в Локарно, когда уже стемнело, и побродил по городу, украшенному к Рождеству, заодно поглядывая по сторонам в поисках сардин для моей рождественской елки. В одном магазине деликатесов я нашел португальские сардины с датой выпуска на банке. Я купил две банки, одну красно-зеленую, с датой «1983», другую белую, с золотой надписью и датой «1984».

В отеле портье сообщил мне, что звонил Тиберг и предлагал прислать за мной машину. Вместо того чтобы звонить ему и принимать приглашение, я пошел в сауну отеля, провел там три приятнейших часа и лег в постель. Перед тем как уснуть, я написал Тибергу коротенькое письмо и поблагодарил его за любезность.

В половине двенадцатого в дверь постучала Юдит. Я открыл ей. Она похвалила мою ночную рубашку, и мы договорились выехать в восемь часов.

— Ну как, ты довольна своим решением? — спросил я.

— Да. Работа над мемуарами займет два года, и у Тиберга уже есть кое-какие соображения по поводу моей дальнейшей занятости.

— Чудесно. Ну, тогда спокойной ночи.

Я забыл открыть окно и проснулся от кошмарного сна: я спал с Юдит, со своей дочерью, которой у меня никогда не было. На ней была нелепая красная, совершенно неприличная юбчонка. Когда я открыл для нас с ней банку сардин, оттуда вылез Тиберг и стал расти на глазах, пока не заполнил собой всю комнату. Мне стал тесно, и я проснулся.

Заснуть я больше не смог, поэтому очень обрадовался, когда пришло время идти на завтрак, а еще больше — когда мы наконец выехали. За Готтардом снова началась зима, и до Мангейма мы добирались целых семь часов. Во вторник я собирался навестить Менке, лежавшего в больнице после повторной операции, но на это у меня уже просто не осталось сил. Я предложил Юдит отметить ее новую должность шампанским. Она отказалась: у нее болела голова.

Так что пить шампанское, закусывая сардинами, мне пришлось в одиночестве.

13

Разве вы не видите, как Сергей страдает?

Сергей Менке лежал в клинике Остштадт в двухместной палате с окнами в сад. Вторая кровать стояла свободной. Его нога была подвешена с помощью некоего устройства, похожего на систему подъемных блоков, и удерживалась под нужным углом посредством металлической рамки и нескольких винтов. Последние три месяца, если не считать нескольких коротких перерывов, он провел в больнице, и вид у него был соответствующий. И все же мне сразу бросилось в глаза, что он красивый мужчина. Белокурые волосы, удлиненное английское лицо, сильный подбородок, темные глаза и обидчиво-высокомерное выражение. Правда, в его голосе было что-то плаксивое — может быть, из-за месяцев, проведенных на больничной койке.

— Не проще ли было сразу прийти ко мне, а не пугать расспросами всех моих знакомых, друзей и коллег?

Вот, значит, какой он, Сергей Менке, — нытик и брюзга.

— И что бы вы мне сказали?

— Что ваши подозрения высосаны из пальца, плод воспаленной фантазии! Вы можете представить себе, что вы сами себе калечите ногу таким зверским способом?

— Ах, господин Менке… — Я придвинул стул к его кровати. — Существует столько всего, чего я сам никогда бы не сделал! Я бы, например, не смог сам себе порезать палец, чтобы больше не мыть грязную посуду. И что бы я сделал, будучи бесперспективным танцовщиком, чтобы получить миллион, я тоже не знаю…

— Эта дурацкая история из бойскаутских времен! Вы-то откуда ее знаете?

— Результат моих расспросов, которыми я пугал ваших знакомых, друзей и коллег. Так как же все было на самом деле с вашим пальцем?

— Это была самая обыкновенная травма! Я чистил селедку перочинным ножом. Да-да, я знаю, что вы хотите сказать… Эту историю я рассказывал совсем иначе. Но только потому, что это забавная история, а в моей юности было не так уж много интересных историй. А что касается моей бесперспективности как танцовщика… Знаете, вы тоже не производите впечатления особой перспективности, но вы же не будете из-за этого калечить себе руки или ноги!

— Скажите, господин Менке, на какие средства вы собирались открывать школу танцев, о которой вы так часто говорили?

— Мне обещал помочь Фредерик. Я имею в виду — фриц Кирхенберг. У него куча денег. Если бы я захотел обмануть страховую компанию, то придумал бы что-нибудь поумнее.

— Дверца автомобиля — не такая уж глупая идея. А что, интересно, было бы еще умнее?

— У меня нет желания обсуждать с вами подобные вещи. Тем более что я сказал: «Если бы я захотел обмануть страховую компанию»…

— Вы согласились бы подвергнуться психиатрическому освидетельствованию? Это существенно облегчило бы страховой компании принятие решения.

— И не подумаю! Еще чего не хватало — чтобы меня выставляли сумасшедшим! Если они немедленно не заплатят, я пойду к адвокату.

— Если дело дойдет до судебного разбирательства, вам будет не обойтись без этой процедуры.

— Это мы еще посмотрим!

Вошла медицинская сестра с разноцветными таблетками в маленькой чашечке.

— Вот эти две красные — сейчас, желтую — перед едой, голубую — после. Ну, как мы себя сегодня чувствуем?

У Сергея в глазах блеснули слезы.

— Я больше не могу, Катрин! Постоянные боли, с танцами навсегда покончено, а теперь еще этот господин из страховой компании пытается выставить меня мошенником!..

Сестра Катрин положила ему руку на лоб и сердито посмотрела на меня:

— Разве вы не видите, как Сергей страдает? У вас есть совесть? Оставьте его наконец в покое. Вечная история с этими страховыми компаниями — сначала они сдерут с тебя три шкуры, а потом морочат голову, потому что не хотят платить.

Мне вряд ли удалось бы сделать эту беседу еще более увлекательной, и я поспешил ретироваться. За обедом я набросал тезисы своего отчета для Объединения гейдельбергских страховых компаний.

Я так и не сделал окончательного выбора между двумя версиями — целенаправленным членовредительством и несчастным случаем. Я мог только суммировать факты, говорившие в пользу одной и в пользу другой версии. Если страховая компания не хочет платить, то в суде у нее будет неплохая позиция.

Когда я переходил улицу, какая-то машина обдала меня с ног до головы снежной кашей. В свою контору я пришел уже в дурном настроении; работа над отчетом окончательно его испортила. Вечером я с грехом пополам надиктовал две кассеты и отнес их на Таттерзальштрассе, чтобы распечатать. По дороге домой я вспомнил, что хотел еще спросить фрау Менке о способах удаления зубов маленького Зигфрида. Но мне на это уже было наплевать с высокой горы.

14

Матфей 6, 26[139]

Провожающих Вилли в последний путь на главном кладбище в Людвигсхафене было не много: Эберхард, Филипп, заместитель декана факультета естествознания Гейдельбергского университета, приходящая уборщица покойного и я. Заместитель декана приготовил речь, но ввиду малочисленности публики произносил ее без удовольствия. Мы узнали, что Вилли пользовался международным авторитетом в области изучения сычей. И был предан своему делу телом и душой. Во время войны — тогда он был приват-доцентом в Гамбурге — он спас из горящего вольера в зоопарке Хагенбек целую семью совершено обезумевших от страха сычей. Пастор привел слова из Евангелия от Матфея, глава шестая, стих двадцать шестой, — о птицах небесных. Под голубыми небесами, по скрипучему снегу мы направились от часовни к могиле. Первыми за гробом шли мы с Филиппом.