Ирина Лобусова - Без суда и следствия Страница 46

— Адрес у вас с собой?

— Вот он, — охранник достал блокнот, — ношу всегда. Сейчас я вам запишу. — Вырвав чистый листок, он быстренько переписал адрес.

Я добралась до нового района, где жил этот самый Толик, очень быстро. Сказать по правде, я немного мучилась от происшедшей с ним трагедии. Конечно, Андрей ничего не Знал о его беде, именно поэтому он — не помог. Но все-таки… все-таки он был его другом. И мог бы помочь… Я искренне жалела его, хотя он всегда относился ко мне враждебно. Что ж, отлично, что у него все закончилось хорошо. И просто здорово, что я могу его найти.

Дверь мне открыла миловидная женщина средних лет в кухонном переднике.

— Кто вам нужен?

— Мне нужен Толик.

Женщина заметно насторожилась:

— Кто вы такая? Зачем?

— Я — жена его близкого друга. Мне очень нужно с ним поговорить.

— Насколько я помню, у него не было близких друзей, когда его лишили дома!

— Поверьте, с моим мужем тоже случилась непоправимая, страшная беда, и если б он мог помочь, то обязательно бы это сделал.

Женщина окинула меня пристальным взглядом и сказала:

— Ладно, заходите. Толик, к тебе пришли.

Он очень изменился внешне, но я его узнала. В скромной гостиной обычной квартиры мы молча стояли друг против друга. Он тоже меня узнал, и первым словом, сказанным мне, стало сухое и отрывистое:

— Уходи.

— Я не уйду. Мне нужна твоя помощь.

— Я был другом Андрея, но никогда не был твоим. Уходи, Андрей почти мертв. А тебя я почти не хочу видеть.

— Я не причинила тебе никакого зла.

— Вы с Андреем мне вообще ничего не причинили.

— Он не знал о твоей беде.

— Неправда. Я ему звонил, и он ничего не сделал, чтобы мне помочь. Уходи. Я не хочу тебя видеть.

— Андрей скоро умрет, но, возможно, ты еще сможешь помочь ему…

— Никогда! Я рад, что его скоро расстреляют как убийцу!

— Это вполне справедливо с твоей стороны. Но может, ты все сделаешь для того, чтобы обвинить его еще в одном убийстве?

— Что ты имеешь в виду?

Я вытащила из сумки портрет женщины. Он отшатнулся так, словно увидел перед собой змею. Потом неистово замахал руками:

— Убирайся! Оставьте меня в покое! Все! Я не хочу ничего знать, ничего видеть! Зачем ты принесла это? Она мертва, ее нет! И Андрея тоже почти нет — он скоро станет трупом. Зачем ворошить прошлое? Кому это нужно?

— Ты ее знал? Скажи, ты ее знал? Кто она была? Просто скажи мне!

— Спроси лучше у своего мужа!

— Я не могу спросить об этом Андрея. Он в тюрьме. Скорей всего его никогда оттуда не выпустят. Но я хочу знать для себя, а не для него. Я очень прошу тебя мне ответить. Понимаешь, это важно не столько для Андрея, сколько для меня самой. Помоги мне! Тем более если ты его ненавидишь! Подумай, своим правдивым рассказом ты можешь причинить ему зло. Ведь, узнав правду, я могу никогда его не простить. И он умрет с этой мыслью. Подумай. Расскажи мне.

Удивительная вещь — очень легко добиться положительного результата, апеллируя не к любви, а к ненависти. Почему так странно устроены люди? Несколько минут он думал, потом сказал:

— Хорошо, я тебе расскажу, но я много и сам не знаю. А потом ты навсегда покинешь мою квартиру.

— Договорились. Как ее звали?

— Нина. Ее познакомил с Андреем кто-то из его однокурсников по училищу. Прежде она жила с ним, а потом на одной из тусовок познакомилась с Андреем. Я не знаю ее фамилии. Она жила не здесь. В другом городе. Но у нее были очень богатые родственники или родители, которые давали ей деньги. Когда она познакомилась с Андреем, ей было шестнадцать лет. Родители или родственник купили ей школьный аттестат, и она только развлекалась, а нигде не училась. Она сразу же стала жить с Андреем. У него уже была ты, но он все равно на нее клюнул. Он не мог устоять перед ней. Они вместе ездили в Крым. Вернее, ездили мы все вместе, но он взял ее с собой. Писал с нее этюды. После Крыма она ему быстро надоела, и он решил ее бросить. Потому что не хотел разводиться с тобой. И сколько я ни советовал ему бросить тебя к чертовой матери и жениться лучше на этой богатой девчонке — никакого толку. Но он не успел ее бросить. Она умерла. К тому времени ей исполнился двадцать один год. Она уже была студенткой какого-то престижного института или университета.

— Как она умерла?

— Понятия не имею. Знаю только, что Андрей очень переживал. Он сам рассказал мне об этом. В смысле, про ее смерть…

— Он ее убил?

— Может быть. Он считал, что да…

— А может, ее убил кто-то другой?

— Больше я ничего не знаю.

— Неправда, знаешь.

— Нет. Я рассказал тебе все. Теперь ты обещала навсегда исчезнуть из этой квартиры.

— Хорошо. Но если я узнаю, что ты мне лгал, я к тебе вернусь.

Он нетерпеливо пожал плечами.

По дороге к дому я обдумывала каждое его слово. Постепенно мое сознание прояснялось. И, только войдя в подъезд, я вдруг вспомнила! Я вспомнила, что уже действительно видела эту девушку! Меня натолкнул на это рассказ Толика, вернее, ее имя. Нина. Я уже слышала это имя — Нина.

Когда я дошла до своей квартиры, я уже точно знала — где. 

Глава 10

Это было в тот самый день, когда Андрей первый и последний раз в жизни меня ударил. Тогда я объяснила страшный поступок тем, что у него был нервный срыв. Но до конца своих дней я запомнила, как лежала поперек кровати в спальне, и подушечкой указательного пальца вытирала с подбородка тонкой струйкой бежавшую кровь. Кровь не вытиралась и, стекая по лицу, оставляла на пододеяльнике застывшие темные пятна. Рядом с кроватью на коленях стоял и плакал Андрей.

За всю нашу совместную жизнь мы ссорились достаточно часто. Наверное, нет ни одной нормальной семьи, в которой семейная жизнь протекает без ссор. Мы ссорились из-за нашего отчуждения, из-за того, что в трудный период перестали заниматься любовью, потому, что он не мог устроиться на работу (вернее, не хотел) и не понимал, что период «картинного процветания» временный и может очень скоро закончиться. Из-за того, что меня выгнали из института и я погрузилась в трясину отчаяния и злобы, где не существовало никого, кроме меня самой.

Но в тот день Андрей меня ударил впервые. И до сегодняшнего дня я не могла понять — из-за чего.

С первых же дней моей телевизионной работы мне поручили вести новости. И даже в штатном расписании четвертого телеканала я была записана как ведущая теленовостей. Журналисты подготавливали сюжеты, а я в прямом эфире зачитывала текст, который сама же для себя и готовила. Это в цивилизованных западных странах существует система, когда в эфир с блоком новостей выходит подготовивший их журналист. Но мы жили в глубинке с населением около миллиона, в городе, который даже не был столицей. И я вела выпуск потому, что руководство телеканала решило: я буду неплохо смотреться в эфире. В самом начале Филипп Евгеньевич как-то сказал, что для карьеры на телевидении у меня есть и характер, и стиль. Так и произошло. Потом мне добавили больше свободы. И я уже через месяц стала делать собственные комментарии. То есть я имела право прокомментировать любой подходящий для этой цели сюжет. Мне было трудно понять, почему я пользовалась такой не ограниченной ничем, полной свободой. Но, склоняя голову вправо в профессиональном дикторском жесте, я всегда знала, что буду говорить. И говорила. И многим это даже нравилось.

Особенно когда комментировала сюжеты об убийствах. Вести криминальную хронику мне поручили тоже через месяц. Это был специальный сюжетный выпуск — раз в неделю, вечером, в хорошее эфирное время. Для местного телевидения он заменял крутой американский детектив. Впрочем, сами преступления того не стоили — это были неинтересные, мелкие события. Парочка местных бригадных разборок, хлопнули какого-то бизнесмена, бомжи обворовали квартиру, подростки угнали машину, муж-алкоголик нажрался в очередной раз и кухонным ножом вспорол супруге живот… Ничего таинственного и интересного, все сразу ясно. В нашем городе никогда не случалось громких, звучащих на всю страну преступлений. Никаких маньяков, никаких загадочных ритуальных убийств… именно поэтому убийства Димы Морозова и его одноклассников вызвали эффект разорвавшейся бомбы. Это были убийства, которые заинтересовали сразу же всех.

Как правило, криминальную хронику, которую мы давали в программе, весьма «причесывали» власть имущие органы. Давно закончился советский период, но цензура на телевидении существовала до сих пор. В эфир не проходило то, что критиковало деятельность «отцов города» или высших чинов милиции. Иногда по причине такого контроля выпускать в эфир было практически нечего. Тогда мы рассказывали о самоубийствах. Как правило, перед программой (на монтаже, который длился около двух часов) я сама просматривала сюжеты вместе с директором программы и звукорежиссером. И вот однажды был день, когда нужно было выбрать из двух сюжетов один: либо пьяная ссора двух бомжей (один бомж дал другому бутылкой по голове, тот выжил, и его отправили в больницу), либо самоубийство студентки юридической академии, факультета международного права и безопасности бизнеса (это был очень престижный факультет, доступный только для золотой молодежи. Обучение на нем в год стоило около десяти тысяч долларов, поэтому я запомнила его название очень хорошо). Богатая девица на дискотеке нажралась наркотиков и отбросила копыта в шикарной двухуровневой квартире. Когда она умерла, кроме нее, в квартире находилось еще пять человек (в том числе ее любовник-однокурсник, вместе с которым она жила полгода). Следственный вердикт — передозировка. Но так как нам нечего было давать в эфир, то милицейское руководство разрешило четвертому телеканалу выпустить этот сюжет. Директор программы тогда еще спросил меня, что я сама лично предпочла бы поставить. И я ответила, что, однозначно, — богатенькую студентку. Со мною все согласились, и сюжет поставили в программу. Я вышла в эфир. Разумеется, с собственным комментарием.