Элен Макклой - Убийство по подсказке Страница 46

«Не удивительно, что дом с привидениями — это всегда пустующий, необитаемый дом», — подумал он, выходя из желтого квадрата света и вступая в глубокую тень, отбрасываемую кулисами.

Двустворчатая дверь, ведущая в альков-спальню, была открыта точно так, как она была распахнута сегодня вечером, когда опустили занавес. Но теперь он был поднят. Приглушенный свет ярко горящих неоном небоскребов проучивался через маленькое оконце в задней части зрительного зала, на самом верхнем балконе. В этой полутьме Базиль стоял, обратившись лицом к пустым креслам, поднимающимся по наклонной плоскости к самому куполообразному потолку, который висел над ним в непроглядной темноте, как какой-то далекий, давящий кошмар. Он стоял, прислушиваясь к тишине. Вдруг ему послышался какой-то шум. Точно. Звуки шагов по другую сторону задника. Он здесь был не один.

Базиль пересек сцену и пошел до левых кулис. Там ничего не было, кроме непроницаемой темноты, но он явственно слышал, как удалялись чьи-то шаги. Он включил фонарик. Маленький луч окрасил желтоватым светом чудовищные тени, отбрасываемые причудливыми связками проводов и веревок. Одна из них мягко раскачивалась взад и вперед, как будто кто-то только что отстранил ее рукой. Он посмотрел под ноги. Там, впереди, лежало что-то вроде узла из одежды. Он поспешил к нему и обнаружил лежащую на сцене Полину.

Позабыв о грозящей ему опасности, он опустился перед ней на колени. Темный при тусклом освещении ручеек крови сбегал по ее запястью. Базиль положил на пол фонарик и попытался определить, откуда текла кровь. К своему великому облегчению, он обнаружил, что всему виной — небольшая ранка в мягкой части предплечья правой руки. Вытащив из кармана перочинный нож, он распорол ей рукав и кое-как наложил повязку из чистого носового платка. Занимаясь ее раной, он все время ощущал какой-то специфический слабый запах. Базиль заметил какое-то белое пятно на полу. Нагнувшись, он поднял носовой платок, сырой и липкий. Теперь запах стал сильнее, очевидно, он исходил от платка, мимолетный и несколько приторный, словно легкое дуновение ветерка из фруктового сада. Он засунул его в карман. Полина зашевелилась и открыла глаза.

— Что со мной?

— Все в порядке, — заверил ее Базиль. — Небольшая ранка в мякоти предплечья, которая немного задела вену. Как это произошло?

— Кто-то напал на меня в темноте. Не знаю кто. Потом я почувствовала острую боль в руке. Больше ничего не помню.

— Зачем ты вернулась в театр?

— Чтобы предупредить тебя. Это был превосходный замысел, тот занавес с тяжелой золотой бахромой… Ну из-за чего я закричала. Я не могла объяснить этого раньше, но когда я увидела…

— Да, я знаю. Все будет хорошо.

— Но рано или поздно я все равно бы догадалась, в конце концов это моя профессия — различать цвета!

— Как ты сюда попала?

— Я решила колотить в дверь, пока ты меня не услышишь. Но никто не подходил. Но затем я увидела, что дверь на верхней площадке пожарной лестницы открыта…

— Я найду его, не беспокойся, — сказал Базиль. Он передал ей свой фонарик и сказал:

— Зажги его сразу, если кого-нибудь заметишь. И кричи как можно громче.

Базиль прошел по сцене к двери, находившейся слева, переступил через ее порог. Шаги его скрывали голые доски, но почему-то они отзывались эхом. «Разве может быть в театре эхо? — подумал он. — В здании, в котором особое внимание уделяется акустике?» Он остановился. Эхо раз давалось по-прежнему. Тогда он понял, что это вовсе не эхо. Кто-то еще, кроме него, направлялся к пожарной лестнице, расположенной по другую сторону сценических декораций, и этот кто-то, очевидно, притаясь между кулисами, был свидетелем их разговора с Полиной. Базиль мог опередить этого человека и раньше него добраться до лестницы.

Стараясь создавать как можно меньше шума, ступая совершенно неслышно, он вернулся, прошел через ту левую дверь и пересек сцену по направлению к правой кулисе. Над сценой отражался свет из маленького оконца над верхним балконом. Базиль вспомнил, что оставил свой фонарик Полине.

Когда он вступил в густоту тени, то какой-то легкий звук заставил его вздрогнуть. Он повернул голову. У него было какое-то непреодолимое, не оставлявшее его ни на секунду чувство, что среди этих неподвижно застывших теней была еще одна, которая передвигалась. Едва этот смутный образ отразился на сетчатке его глаза, как он резко столкнулся с каким-то тяжелым предметом. Он с силой выбросил сжатый кулак вперед и почувствовал, как его суставы чиркнули по грубой ткани. Но его руку так резко отбросило, что он не удержался на ногах и упал на хрупкую стенку из реек и холста. Опять ему ударил в нос этот слабый, противный, сладковатый запах. Кто-то стоял рядом и тяжело дышал в непроницаемой темноте. Затем он услышал поспешные шаги. Кто-то явно удирал от него.

Он попытался идти на ощупь, на шум, но уперся носом в стену из холстины. Вытянув вперед руки, он нащупывал дорогу к железной лестнице, которая вела наверх, к пожарной. Через двери пожарной лестницы виднелся клин света. Значит, она была приоткрыта.

Легко и быстро вбежал он по лестнице и распахнул дверь. Там, на площадке, никого не было. Никого не было и на лестнице, а также внизу, в тупике. Ветер остудил его лицо и взъерошил волосы. Весь город был распростерт перед ним — крайне театральным выглядел «задник» из высоких, словно горы, небоскребов, разукрашенных огнями, словно множество рождественских елок. Он покрепче ухватился за железные перила, чтобы устоять под яростными порывами ветра, и снова увидел ярко-красную пульсирующую рекламу чая Тилбери, возникающую время от времени, как сноп яркого пламени.

«Наступило время для чашки чая Тилбери!» Он посмотрел на часы. Была половина десятого. Когда он смотрел на часы, то минутная стрелка, словно подчиняясь конвульсии, вздрогнула и прыгнула вперед. Она не прошла то пространство на циферблате, которое соответствует двум минутам, а одним прыжком одолела две минутные черточки. Затем он услышал пронзительный сигнал, что-то вроде свиста. И тут же бесшумно исчез окрашенный неоном циферблат часов на башне небоскреба. Огни в коктейль-баре напротив погасли. Один за другим гасли небоскребы, и уже их нельзя было различить на фоне темного неба. Нигде не было света, кроме двух-трех ярких пятнышек уличных фонарей. Повсюду была непроглядная темень. «Это еще что такое?» — подумал про себя Базиль. И вдруг вспомнил, что в этот вечер должны были отключить свет в их районе, особенно излишнее освещение и рекламу, так как требовалось провести ремонтные работы после происшедшего на днях «великого затмения», когда по чьей-то нерадивости весь Нью-Йорк был лишен света на целые сутки. Он вернулся в театр. Когда он спускался вниз по лестнице, то увидел внизу, на сцене, какую-то женщину. На плечах у нее было наброшено черное меховое манто. Она повернулась, услышав шаги Базиля. Он тут же узнал Ванду. Сквозняк сбил ее темные волосы в подобие какого-то облака, плывущего над ее живым, ярким лицом. Ее раскосые глаза отливали золотом, а желтоватый топаз блеснул на ее пальце, когда она рукой дотронулась до перил лестницы

— Доктор Уиллинг! — Голос ее дрожал. — Как ужасно вы выглядите! — Она сделала шаг назад, ее манто распахнулось, и он увидел на ней то белое платье, в котором она играла накануне.

— Как вы сюда попали?

— Через служебный вход, естественно. Я взяла ключ у Мильхау.

— Когда вы пришли?

— Не понимаю, почему я должна отвечать на подобные вопросы. — Она смерила его взглядом.

— Вы предпочитаете давать показания в полицейском участке?

— Только что, — ответила она, чуть дыша. — Какое дело полиции до моего прихода сюда?

— Вы встретили кого-нибудь в тупике? Может, видели кого-нибудь на пожарной лестнице?

— Нет, никого. — Она запахнула свое манто поглубже, как будто почувствовала внезапный озноб. — А в чем, собственно, дело? Что-нибудь случилось опять?

Он не ответил на ее вопрос.

— Почему вы пришли сюда одна?

— Почему бы и нет?

— Обычно вы появляетесь в сопровождении своих служанок, агентов по связи с прессой, своих поклонников…

Ванда патетически закатила глаза.

— Ах, если бы вы только знали, доктор Уиллинг, как мне все это надоело, как я все это ненавижу. Как я стремлюсь к здоровой, возвышенной, не отягченной страдания жизни…

— И вы в своем загородном доме сами выполняете всю домашнюю работу… и т. д. Я уже слышал об этом. Но я также очень хорошо знаю, что существуют такие вещи, которые нельзя доверять ни собственной служанке, ни своим агентам по связи с печатью…

Ванда чуть приблизилась к нему, и ее голос перешел а шепот.

— Я пришла, чтобы встретиться с вами. Мне нужно кое-что вам рассказать, но без свидетелей. Мне страшно…

Послышалось хлопанье крыльев. Ванда вздрогнула, словно в конвульсии, и сцепила руки. Над ее головой пролетела канарейка и уселась на одном из перил лестницы.