Екатерина Лесина - Хризантема императрицы Страница 48

– Ты преувеличиваешь!

– Я правду говорю, ту самую, от которой ты прячешься. А зря. И ни в какой санаторий я не поеду. И Леночку не позволю...

– Это решено, – глухо ответил Серж. – И обсуждать здесь нечего. Если ты планируешь шантажировать меня, то оставь. Доказать ничего не докажешь, а вот я вполне сумею спровадить тебя не в санаторий, а в сумасшедший дом.

Нет, человек, стоявший у трюмо, небрежно положив руку на подоконник, человек в строгом сером костюме, скрадывавшем полноту и неуклюжесть фигуры, человек с одутловатым лицом, залысинами и редкими седыми волосами, не был Дарьиным братом. Он – незнакомец и видом, и мыслями, он – нечто чуждое, чему не место ни в Дарьиной жизни, ни в квартире, ставшей на время приютом.

Этот человек ее пугал и вместе с тем вызывал брезгливость.

– Я не собираюсь тебя шантажировать, – Дарья уже знала, что делать, не знала лишь, сумеет ли она. Постарается – совершенно точно, но сумеет ли. – Я собираюсь тебя купить. Ты же все еще мечтаешь получить хризантему?

И сразу поняла, что угадала. Серж вздрогнул, повернулся и громким, сиплым шепотом спросил:

– Она у тебя? Ты ее нашла, да? Мне следовало бы догадаться, но я поверил. Родная сестра, кому же верить, как не ей?

Лжец.

– И где она?

– Нет, дорогой, не так быстро. Сначала мы с тобой кое о чем договоримся...

Он принял все условия, он был послушен и терпелив, он не планировал соблюдать договоренность. Что ж, Дарья постарается, чтобы у него не осталось иного выхода.

Дальнейшие события развивались если не совсем точно по Дарьиному плану, то достаточно близко к нему. Леночка поселилась в пятой квартире, а с нею и постаревшая, но по-прежнему бойкая баба Клава, и это вполне устраивало Дарью. Сама она воспользовалась советом и отправилась в санаторий, где и провела следующие полгода. Это время принесло некоторое разочарование, потому что стало понятно: о возвращении в лабораторию и речи быть не может, впрочем, на это она и не надеялась. Хуже другое – Дарья прислушивалась к себе настороженно, с затаенным ужасом отмечая новые и новые перемены: морщины на руках и на лице, тусклый взгляд, поредевшие, седые волосы, плохие зубы, проблемы с желудком и печенью... она постарела как-то сразу и вдруг, словно количество лет, прожитых ею, в одночасье удвоилось, а то и утроилось. И обстоятельство это, и понимание, что она еще надолго, если не навсегда, останется беспомощной, вызвали депрессию.

Впрочем, по возвращении домой та почти исчезла.

Леночка

– Ну, возможно, кое в чем я могу ошибаться, но если так, то прошу меня поправить, – Герман стоял в центре комнаты, сунув руки в карманы джинсов. Расслабленная поза, довольная улыбка и выражение лица, которое Леночка для себя пометила как удовлетворенное.

Она до сих пор не могла оправиться от первоначального шока. Что здесь делают Эльжбета Францевна и Эдичка? Герман позвал? И зачем? И почему Эдичка так странно себя ведет?

– Но я полагаю, что в общем и целом я прав. Начнем, пожалуй, с того, что дело это является как бы это правильнее выразиться, сборным. Так уж вышло, что Лелина смерть стала своеобразной вехой... тем самым камнем, который спустил лавину.

Шурочка вздохнул и съежился. Похудевший, с ввалившимися щеками, обвисшими усами и всклокоченными седыми бакенбардами он вызывал острую жалость.

Вельский хмур и бледен, псина, лежащая у его ног, – вызывающе беспородна и отвратительна с виду: клочковатая серая шерсть, проплешина на боку, гноящиеся глаза. Как только Дарья Вацлавовна разрешила привести ее в квартиру?

Милослав тоже изменился, поблек, постарел, поутратил былую холеность, но смотреть на него неприятно, и Леночка отвернулась, сосредоточив взгляд на собственных коленках. Синяк откуда-то... откуда? И царапина вот. А затылок внимательный такой взгляд сверлит, небось, это – Мирон Викентьевич, приглашенный Германом. Подозревает? Кого? Не ее ли? Но она же ни при чем... и не сумасшедшая даже.

– Но вообще следует немного заглянуть в прошлое. Лет этак на пятнадцать назад... или сразу на двадцать? Коснуться личности хозяина квартиры, некоего Сергея Вацлавича Скужацкого, брата Дарьи Вацлавовны и Милослава Вацлавича.

– Геночка, – Дарья Вацлавовна возилась с вышивкой, спеша ее закончить, и тянула из корзинки ярко-желтую, темно-янтарную и блеклую, цвета слоновой кости ленты. Ловко щелкали ножницы, обрезая тонкие полоски ткани, и стальными иглами щетинилась заготовленная загодя подушечка. – Геночка, мальчик мой, патетика тебе не идет. И не затягивай, будь добр.

– Постараюсь. Итак, в девяносто третьем году Сергей Вацлавович умирает от сердечного приступа, а вдова его, с которой он прожил, если не ошибаюсь, что-то около десяти лет, без малейших возражений и попыток завладеть имуществом мужа, уходит в квартиру, где проживала до свадьбы.

– Лелечка оказалась благородным человеком, – пробормотал Шура. – Она не стала брать то, что ей не принадлежало.

– Или скорее ей не дали такой возможности, – отозвалась Дарья Вацлавовна. – И да, я об этом позаботилась.

– О, Дашенька, всегда отличалась заботливостью, – Милослав заерзал на стуле. – Я предполагаю, как это было... они же и ко мне приходили. Уговаривали. Убедительно так уговаривали, даже и мысли не возникло возразить.

– А ты вообще всегда был трусом и слизняком.

– Нет, милая, я в отличие от тебя представлял себе, что это за люди...

– Ну конечно, представлял, кто если не ты? У тебя ведь и опыт общения имелся.

Милослав напрягся, руки его сжались в кулаки, а кулаки – хлопнули по коленям.

– Да! – он сорвался на визг. – Да, имелся! Благодаря тебе же! Это ты тогда отравила Анжелу... она – отравительница! Она – убийца! Она... она на меня тогда вину свалила, подставила, а Сергей посадил. А знаете почему? От жены избавиться захотел. Дашка ведь у нас ученый, специалист, занималась медицинскими разработками, верно? Препараты, действующие на сердце. Вот она и помогла...

– Не ори, – отрезала Дарья Вацлавовна, оставаясь совершенно спокойно. – Твои домыслы недоказуемы.

– Но реальны!

– Это уже не важно, Гена, продолжай.

– Спасибо, – Герман прошелся по комнате, остановившись рядом с Леночкой, подмигнул ободряюще, она в ответ кивнула.

– В течение года Елизавета Скужацкая вышла замуж во второй раз. Тогда же она стала сначала совладелицей, потом – единственной владелицей небольшой фирмы.

– Это входило в условия сделки, – пояснила Дарья Вацлавовна. – Видишь, Милка, не такое я и чудовище.

– И на многие годы в доме установился мир, правда, ввиду многих обстоятельств он был очень зыбким, но кто ж знал... К примеру, кто знал о бывшей супруге Милослава, которая вынуждена была взять на воспитание его внучатую племянницу Елену? Или вообще о родстве Милослава и Дарьи? Или о некоторых крайне неприятных, если не сказать, опасных моментах из далекого прошлого?

Имена-имена-имена, как их много, и за каждым человек стоит, история, прошлое, которое еще так недавно казалось обыкновенным и понятным, а на проверку вышло, что ничего-то понятного и обыкновенного в нем нет, что все Леночкины воспоминания – лживы, а настоящие таковы, что лучше, если б их и вовсе не было.

А Герман отчего-то замолчал, задумался, точно вдруг потерял нить разговора. Прочие не торопят. И Леночка не будет, ей вообще неприятно здесь находиться, а уйти не может.

Мама всегда говорила, что Леночка бесхарактерная.

А мама, получается, что и не мама вовсе... странно все как, запутано.

– Прошу простить меня, но, кажется, я ошибся, начать нужно было не с Лели, а с того, как заселялся дом. Пятидесятые годы, где-то между послевоенной разрухой и будущим процветанием страны. Я не историк, не очень хорошо представляю, что и как там происходило, но факт, что дом, где прежде находился магазин, склад, кружок детского творчества и ателье по пошиву верхней одежды, отдали под заселение. Квартир было всего пять, семей въехало четыре.

– Мне мама рассказывала, – Вельский, наклонившись, потрепал пса по холке. Тот блаженно зажмурился. – Она на хлебокомбинате работала, дважды герой труда, и фронтовичка, и еще папа инвалид. Льготник.

– Тетя Клава была хорошим человеком, – заметила Дарья Вацлавовна. – Не могу сказать, что мы с ней дружили, но в свое время она мне помогала.

– Она всем помогала.

В Леночкином представлении у такого человека, как Вельский, не могло быть мамы-фронтовички, и героя труда, и хорошего человека. Она вообще не в состоянии была представить себе его маму, а потому и пытаться не стала.

– Итак, четыре семьи на пять квартир, в первой поселились Вельские, во второй – Федины, в третьей – Завадины, в четвертой – Васины, ну а пятая, самая большая из всех, долгое время стояла запертой, но в конце концов жильцы появились и в ней. Пятеро: муж, жена и трое детей.