Сергей Устинов - Все кошки смертны, или Неодолимое желание Страница 48

― Ну так как? ― глухо донесся до меня голос Прокопчика. ― Насчет Пензы, а?

― Бери билеты, ― пробормотал я. ― Но дай поспать часа три.

― Это мы мигом! ― радостно взвыл Прокопчик. -Я уж смотрел в Интернете: есть рейс в девятнадцать сорок!

Они с Малаем еще о чем-то бормотали за моей спиной, хлопотали со сборами, а я тем временем снова проваливался в забытье. Погружался на глубину, медленно, но неуклонно, как покойник с привязанным к ногам бетонным блоком. Там, под толщей вод, ввиду надвигающейся вечности, было легко, спокойно и как-то несуетно. А у самого дна приснился мне приятный и совсем нетревожный сон.

Будто мы с моей бывшей (вернее, на тот момент только будущей) женой Таткой, еще не разлаявшиеся вконец на почве коммунальных метров, а наоборот, нежно друг в друга влюбленные, но зато совершенно бездомные, пробираемся в квартиру ее дяди-уролога (был у нас действительно такой полузабытый теперь эпизод). Пробираемся в отсутствие хозяина, с ключами, ловко выкраденными Таткой перед его отъездом на курорт. Татка, не теряя времени, исчезает в направлении ванной, а я, полный сладостных предвкушений, остаюсь в комнате один, с любопытством оглядываясь по сторонам. И ничего особо странного мне не видится в том, что жилище уролога напоминает скорее медпункт. Стеклянный шкафчик с лекарствами и инструментами в углу, металлический сестринский столик с разложенными на нем шприцами и какими-то ампулами. Смущает разве что застеленная простынкой кушетка (как мы с Таткой на ней устроимся?). Я рассеянно сажусь в стоящее посреди комнаты вертящееся докторское кресло. И без всякого перехода, с удивительным спокойствием и даже безразличием понимаю, что вон там, в стеклянном шкафчике и на сестринском столике, лежат те самые заботливо приготовленные для меня психотропные штучки, с помощью которых я расскажу все: что было и чего не было. С вялым любопытством я поднимаюсь из кресла посмотреть, чем это меня собираются снова пичкать. Но одновременно слышу, как где-то в глубине квартиры раздается ватный грохот ― словно рухнула на пол полная одежды вешалка. Сразу забыв о шкафчике, я направляюсь туда и вижу Татку, выходящую из ванной комнаты. На ней серебристое платье, порванные в клочья черные ажурные чулки и съехавший набок пергидрольный парик. «Мне надо было пи-пи», ― капризно надувая губы, говорит она грубым голосом покойного товарища подполковника. Я с ужасом замечаю, что глаз у нее заплыл огромным фингалом, а в окровавленном рту чернеет провал от выбитых передних зубов. «Ах, сволочи, сволочи! Что они с тобой сделали!» ― кричу я в отчаянии, хватая Татку за плечи. Но она в ответ только яростно выдирается, с неожиданной силищей отталкивает мои руки и продолжает оправдываться возмущенным басом: «Мне надо было пи-пи! Пи-пи! Пи-пи!»

Я пробудился от ощущения удушья и обнаружил, что на меня всей тушей навалился Прокопчик. При этом он, напряженно пыхтя, выкручивал мне запястья, прижимая их к дивану.

― Ноги, ноги держи! ― хрипел он кому-то за своей спиной. И сейчас же этот невидимый тяжело упал мне на ноги, крепко сцепив лодыжки.

― Надо бы ему язык вытащить! Чтоб не проглотил! ― услышал я возбужденный голос Малого-Малая.

― Не надо! ― еле просипел я, действительно с трудом ворочая распухшим во рту языком. ― Слезьте, гады! Дышать нечем!

― Ну, слава богу! ― облегченно вздохнул Прокопчик, слегка отодвигаясь, но рук не отпуская. ― А мы уж решили ― припадок у тебя. Спал себе спокойненько ― и вдруг забился! Кричишь что-то, кричишь, а что ― непонятно: пы-пы, пы-пы!

Спихнув наконец с себя своих спасителей, я сел на диване. Пожалуй, пока резковато ― в голове с легким звоном плеснуло, как случайно впотьмах задетое поганое ведро. Я прислушался, даже принюхался: в ведре были все те же вчерашние помои. Но где-то на самом донышке посверкивало нечто обманчивое: то ли бессмысленная жестянка, то ли оброненная с вечера монетка. Я до боли в глазных яблоках вгляделся в глубь неприятно шибающей в нос всеми давешними неприятностями черной и вязкой жижицы. Даже мысленно повозил в ней пальцем, ощущая, как лицо искажается брезгливой гримасой.

― Опять начинается? ― с испугом прошелестел тревожно наблюдающий за мной Прокопчик.

― Отстань, ― раздраженно пробормотал я, погруженный в процесс самораскопок. ― Все в порядке.

На самом деле ничего в порядке не было: под толщей обволакивающей мерзости что-то прощупывалось. Что-то рельефное, даже выпуклое, но еще не получившее должного отождествления с реальностью.

― Пы-пы, ― пробормотал я задумчиво и даже повторил нараспев: ― Пы-ы-пы-ы...

― Ноги! ― напряженно кинул Малаю Прокопчик, сам явно прикидывая, как бы ловчее снова прижать меня к дивану.

Но я уже не обратил на это никакого внимания. Медленно поднялся на ноги, и чертова чернота в поганом ведре все-таки плесканулась под самые зрачки, но удержалась в пределах черепушки. Благодаря закону поверхностного натяжения, надо полагать. Дождался, пока не только в мозгу, но и во всем организме установится относительное равновесие, и решительно заковылял к выходу.

― Куда? ― слабо ахнул за моей спиной Прокопчик. ― У нас рейс в Пензу через...

― Предполетная подготовка, ― не оборачиваясь, объяснил я ему уже с лестничной клетки. ― Тренирую вестибулярный аппарат.

Думаю, они с Малаем решили, что я и впрямь маленько тронулся. Прижавшись друг к другу, как два отставших от стада ягненка, они стояли в дверях моей конторы, с ужасом наблюдая, как я, пренебрегши несомненным достижением цивилизации, каковым является лифт, с болезненным упорством карабкаюсь вверх по ступенькам. Но мне именно это и требовалось. Я цеплялся за перила, как матрос за ванты во время шторма. Лестница то и дело вставала дыбом навстречу шквальным порывам дурноты, так и норовя уйти из-под ног. Но я неуклонно двигался вверх. Я шел и шел наверх, тяжко дыша, обливаясь холодным потом, разевая рот, как выброшенная на отмель рыба. Чернота плескалась перед глазами, и главное было не дать ей перелиться через край, захлестнуть все вокруг. Я шел и шел на ватных, еле гнущихся ногах, с каждым шагом, с каждой ступенькой, с каждым лестничным маршем выдыхая из себя остатки пропитавшей мой органон гадости. И полными легкими вдыхая из окружающей среды такой живительный, такой родной, пропитанный запахами кислой капусты, жареной рыбы, гниющего мусоропровода и кошачьей мочи кислород.

Когда я наконец добрался до своей квартиры, черноты в голове больше не было. Была звонкая прозрачная пустота, какую встретишь лишь в горах на большой высоте. И сквозь эту пустоту просматривалось Нечто. В начале моего восхождения оно таилось под слоем превратившихся в плотный компост отбросов, то бишь остатков и обрывков мыслей. А теперь наконец обнажило свой поблескивающий на солнышке, но все еще не различимый в деталях образ. Вследствие явления рефракции, вероятно.

Я вошел в квартиру, запер за собой замок на два поворота и тяжело привалился спиной к косяку. Отсюда, из прихожей, мне открывалась широкая панорама. Во-первых, на часть комнаты с приоткрытым балконом, над которым приспущенным флагом по-прежнему болталась сорванная занавеска. Во-вторых, на кусок кухонного стола с остатками вчерашнего завтрака. И в-третьих, на таинственно белеющий в полутьме за гостеприимно распахнутой дверью чешский унитаз с вечно журчащим, как незамерзающий родник, бачком.

― Пы-пы, ― сказал я вслух. И повторил: ― Пы-пы.

Прокопчик с Малым-Малаем, окажись они поблизости, окончательно утвердились бы в мысли, что надо меня вязать. Но слава богу, эти два гуманиста остались далеко внизу, что предоставляло мне определенную свободу. Оставалось выбрать наиболее перспективное направление. Я выбрал ― горним полетом фантазии советского архитектора совмещенный санитарный узел. Иначе говоря ― сортир, в реальности и впрямь совмещающий целый ряд жизненно важных функций. Нашарил на стене выключатель, зажег свет и шагнул за порог, оглядываясь по сторонам, словно попал сюда впервые.

Смотреть было особо не на что. Стены и пол, покрытые шершавой керамической плиткой. Крашенный масляной краской, местами уже облупившийся потолок. Раковина-«тюльпан» с треснувшей ногой, упомянутый уже «компакт» чешского производства и тесная, как поставленный на попа гроб, пластиковая душевая кабина. Где здесь можно что-нибудь спрятать?

А в том, что Нинель что-то спрятала в моей квартире, я почти не сомневался. Нечто очень важное -как для самой Нинель, так и еще для кое-кого.

В этом меня, пусть и косвенно, убеждали два обстоятельства.

Первое ― это то, что те самые «кое-кто» (а теперь мне было известно, что они представляли собой две разные, даже конкурирующие команды) с таким тщанием обыскали оба наших жилища. Обыскали ― но хоть работали профессионалы, ни хрена не нашли.

А второе ― это «пы-пы». То есть не пы-пы, а пи-пи. Пришедшее ко мне во сне, как периодическая система ― Менделееву. И уж если быть до конца точным, не то пи-пи, что требовалось в моем недавнем сновидении бывшей жене Татке, а то, благодаря которому после бурной во всех отношениях ночи разбудила меня Нинель.